– Если судить… нетрудно будет понять… – Разбойник-ветер рвал и швырял речь Сталина, но она все равно долетала до сердец всех, собравшихся на Красной площади. – …Захватчики стоят перед катастрофой… Германия истекает кровью… дух возмущения одолевает… Еще несколько… годик… должна лопнуть под тяжестью своих преступлений…
Речь поднималась и разрасталась надо всей Москвой и Россией, а когда оратор подошел к финалу, Щусев и Нестеров в восторге переглянулись, услышав:
– Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!
И не только они, но и все переглянулись. Имена тех, кого после революции считали служителями класса поработителей, звучали теперь как молитва. Великих русских полководцев призвали незримо возглавить воинство. О них уже были сняты фильмы, их уже вернули на славные страницы отечественной истории, но сейчас они засияли во всем могуществе, и с ними не страшны ни метель, ни стужа, ни свинцовая вьюга. Да и ветер в страхе затих, когда Сталин добрался до финала своей речи.
– Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам! Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость! Под знаменем Ленина – вперед к победе!
Тотчас большой сводный оркестр заиграл «Интернационал», и многие стали подпевать, в том числе и корреспондент «Юманите», по-своему, по-французски: «L’Internationale sera le genre humain».
А за спиной храма Василия Блаженного с Софийской набережной загремели артиллерийские залпы, будто там подошла несметная рать и салютует: мы уже здесь, мы поведем вас на бой с врагом!
Щусеву показалось, что Минин и Пожарский, десять лет назад перемещенные от здания ГУМа к подножию храма Василия Блаженного, ожили, возрадовались: это их рать подошла к Москве!
Отгремел «Интернационал», и оркестр заиграл недавно появившийся марш «Парад», быстро набравший популярность. Исидор Аронович зашевелился:
– Это Чернецкого музыка, Чернецкого. Вон он и сам дирижирует всем оркестром.
– Господь с вами, – возразил Щусев. – Это Агапкин.
– Который «Прощание славянки»? – спросил Нестеров.
– Он самый.
Марш, сочиненный Агапкиным, с начала войны гремел на всех вокзалах, провожая бойцов на битву.
– А я говорю, Чернецкий, – стоял на своем Француз.
Тем временем войска двинулись и пошли по Красной площади. Они шли мимо Мавзолея и отдавали ему честь, а значит, и ему, Щусеву, тоже. Шли дальше, и староста Кузьма Минин осенял их своею десницей, а Спас Нерукотворный взирал на святое воинство с круглого щита князя Димитрия Пожарского. Снег покрывал шапки бойцов чистой белизной. Маршировали мотострелки и артиллеристы, пехотинцы и ополченцы, зенитчики и моряки. Ветер трепал знамена, помогая им разворачивать свой алый цвет.
Они шли и шли каменными прямоугольниками мимо каменного прямоугольника Мавзолея. Построенного им. Обращали взоры на Мавзолей. Заряжались его твердокаменностью.
Об этом же подумал и Нестеров, глядя на торжественное волнующее зрелище. Посмотрел на Щусева и обнял его:
– Вот теперь… только теперь…
– Полно, Михайло Василич, – тронутый, бормотал Щусев.
По площади пошла кавалерия. Чаще всего в день седьмого ноября копыта весело цокали по брусчатке, но сегодня они глухо чапали, потому что брусчатку замело снегом. Оркестр теперь залихватски играл маршевую вариацию украинской песни «Ганзя». Запряженные белыми тройками, гарцевали тачанки с пулеметами «Максим». Когда они проехали и изготовилась выехать тяжелая техника, оркестр стали двигать плотнее к ГУМу, но Агапкин оставался на своем месте, покуда некий крепкий детина не подбежал к нему, чтобы схватить и оттащить. Зрители засмеялись.
Парад на Красной площади
7 ноября 1941
[Из открытых источников]
– Нет, теперь очевидно, что не Чернецкий, – заметил Француз.
Никто не знал, что автор «Прощания славянки» попросту примерз к брусчатке, потому что в кураже забыл переминаться с ноги на ногу.
По площади двигались грузовики с зенитными установками, за ними пошли грузовики, везущие за собой средние и тяжелые орудия. Завершали парад танки, похожие на маленькие мавзолеи. Тяжелые КВ-1, средние новенькие Т-34, легкие Т-60 и БТ-7.
Снег все усиливался, превращаясь в буран.
– Не быть немцу в Москве! – Нестеров махал последним танкам, уходящим на Васильевский спуск.
– Vive la Russie! Vive Stalin! Vive Moscou! – кричал французский корреспондент.
– Конечно, твои предки уже побывали здесь, поджарились, – смеялся Щусев. – Надеюсь, из немчуры шашлык еще на подступах к Москве зажарим.
– Скажите этому французу, что вы Мавзолей… – взмолился Исидор Аронович.
– Сущая правда, – усмехнулся Алексей Викторович. – В самую точку. Я – Мавзолей.
И подумал: знал бы он, когда строил Марфо-Мариинскую обитель, храм Сергия Радонежского на Куликовом поле, Троицкий собор Почаевской лавры, храм Христа Спасителя в Сан-Ремо и все тому подобное, что станет строителем усыпальницы разрушителя Святой Руси, а эта усыпальница превратится в каменный символ, коему, уходя на смертный бой, будут отдавать честь герои.
И эти герои создадут новую Святую Русь! Советскую.
А. В. Щусев в президиуме
[РГАКФД]
А. В. Щусев (во втором ряду сверху, четвертый справа) среди учредителей театрального общества «Друзья студии им. К. С. Станиславского», художественных руководителей и артистов Оперного театра им. К. С. Станиславского
[РГАЛИ. Ф. 1933. Оп. 2. Ед. хр. 336]
Алексей Викторович Щусев
[РГАКФД]
А. В. Щусев в своем коллективе
[РГАКФД]
А. В. Щусев в своем кабинете
[РГАКФД]
А. В. Щусев на развалинах советских городов, которые ему предстояло возводить заново
[РГАКФД]
Выступление академика А. В. Щусева
[РГАКФД]
А. В. Щусев среди своих сотрудников
[РГАКФД]
Новые проекты
[РГАКФД]
Алексей Викторович Щусев
[РГАКФД]
Глава двадцатаяВоскрешение
– Мой Алеша любит некоторые города прямо по-родственному, как людей, будто они живые, – делилась Мария с братом Михаилом в один из приездов на родину.
– Вот как? – удивлялся старший брат. – И кто ему из них родственник?
– Много. Но Новгород точно.
И действительно, Алексей Викторович любил Новгород какой-то особенной любовью. Исходил его вдоль и поперек и знал о нем все, что касается зодчества. Его архитектурно-художественные взгляды во многом формировались под влиянием Новгорода и Пскова, именно здесь он знакомился воочию с канонами древнерусского искусства. Еще в начале профессиональной деятельности его покорила красота древней самобытной национальной архитектуры. А ведь давно известно, что архитектура – это душа народа, воплощенная в камне.
Оттого и горько было осознавать, что сделали нелюди-фашисты с древним русским городом. Два с половиной года он находился в оккупации и почти полностью оказался стерт с земли. И когда 20 января 1944 года Новгород освободили, семидесятилетний Щусев плакал. Плакал и от радости, и от боли за любимый и дорогой сердцу город.
Встречать освободителей Новгорода – войска 59-й армии Волховского фронта – в разрушенном городе оказалось особо и некому. Остался всего пятьдесят один человек. А до войны насчитывалось сорок две тысячи человек населения. Из двух с половиной тысяч домов осталось четыре десятка.
Спустя неделю после освобождения города от фашистов в колыбель русской государственности приехала Государственная комиссия по установлению ущерба, причиненного историческим памятникам. Обследовали шестьдесят шесть памятников. И только один из них оставался относительно здоров, остальные же шестьдесят пять выглядели плачевно. Еще предстояло разминировать город. Какой труд проделали саперы после освобождения города! Он был весь утыкан минами. Только в восточном районе города армейцы сняли более тысячи двухсот мин!
Западная часть тоже была вся покрыта минами, в том числе Софийский собор, Грановитая палата, памятник «Тысячелетию России». В общей сложности при разминировании Кремля извлекли семьдесят тонн взрывчатых веществ, восемь тысяч противотанковых мин и семьдесят пять «сюрпризов». «Сюрпризами» называли мины в консервных банках или других коробках с взрывателями натяжного действия, они были извлечены и по ту сторону Волхова.
Щусев приехал в Новгород и не мог смотреть на него без содрогания.
– Вид Новгорода – пепелище, потряс меня. Новгород как таковой не существует, – сказал он сопровождавшим его.
Академик бродил по городу, вернее по тому, что от него осталось, и ужасался.
– Как это понимать? – устало бормотал он, глядя на Софийский собор. Символ города – красавец-собор – стоял закопченный и израненный пулеметными очередями.
Сопровождавший Щусева довоенный председатель горисполкома Михаил Васильевич Юдин, круглолицый и с очень добрым, даже детским лицом, воевавший в партизанских отрядах, тихо сказал:
– И как тут не верить в легенды?
– Легенды? – переспросил Щусев.
– На соборе издревле возвышался купольный крест высотой два метра и шириной полтора. На кресте – голубь. А ныне все главы разрушены, и ни креста, ни голубя. Каждый новгородец знает, что, если упадет с Софии голубь, городу конец.
– Да, вспомнил эту легенду, – сказал академик.
– Вы считаете, что город восстановим? – Юдин пристально посмотрел на архитектора. – Ведь поговаривают, что Новгород без толку восстанавливать, лучше оставить в руинах как назидание. Показывать всему миру злодеяния фашизма.
Зодчий посмотрел направо, затем налево, оглянулся вокруг себя. Оставить все так? Он мысленно прошелся по сегодняшнему Новгороду. Страшная картина – груды развалин, торчащие печные трубы, разрушенный мост, обожженные кирпичные коробки, немецкие кладбища с бесконечными