И этот попугай выдавал предсказания. Он их вытаскивал из коробки, на которой корявыми буквами пестрело: «И будет вам счастье». Билетик стоил три копейки. Алеша давно хотел купить такой билетик с предсказанием, но мама всегда одергивала, уверяя, что нельзя знать будущего, это неправильно, будущее должно быть неизвестным.
– Ну это же как игра! – возражал Алексей. – Несерьезно! Что там может попугай напредсказывать?
Но мама лишь качала головой в ответ.
А Алеше хотелось заглянуть в тайну, пусть и несерьезную. К тому же мама задерживалась в лавке… Он достал из кармана три копейки и отдал их шарманщику.
– Леня, ваш выход! – торжественно произнес старик.
Казалось, попугай только этого и ждал. Он нырнул в коробку с предсказаниями, пошебуршал там разноцветными бумажками, свернутыми в маленькие рулончики, и высунулся с красным рулончиком в клюве. Затем он выбрался из коробки и уселся на край боковины, повернувшись своим длинным желтым хвостом к зрителям, коих было два – Алеша и вихрастый мальчик, его ровесник, у которого мама, вероятно, тоже задержалась в одной из лавок.
Алеша немного волновался, потому и не торопил попугая. Попугай, видя, что его никто не упрашивает, не тыркает, чтобы забрать бумажку, сам выпустил ее из клюва и, махнув ярко-синими крыльями, запрыгнул на руку хозяину. Алеша быстро поднял с земли бумажку и зажал ее в кулаке.
– Читай, – потребовал вихрастый.
– Вот еще! – фыркнул Алеша. – Это тебя не должно касаться.
– Да прочти ты, жалко, что ли? Я бы прочел. Видно, ты читать еще не научился!
Алеша развернул предсказание.
– «Будешь повелевать камнями», – прочитал он вслух.
– Чем? – переспросил мальчишка. – Камнями? Ерунда какая-то. – Он с усмешкой посмотрел на попугая, потом на Алешу. – Тоже мне, повелитель камней!
– А может, он будет повелевать драгоценными камнями, – засмеялся шарманщик.
В этот момент Алеша увидел, что мама вышла из лавки с мясом, и кинулся к ней забрать покупки. Они пошли дальше по базару, к маминым постоянным продавцам. Купили яиц, пересыпанных кукурузной мукой, чтобы не бились. Взяли густой сметаны, она продавалась в глиняных кувшинчиках, обвязанных чистой тряпицей. Сливочное масло покупали в последнюю очередь, чтобы не успело растаять.
Красную бумажку Алеша, придя домой, как можно туже скатал в рулончик, обмуслявил конец, чтобы не раскатывалось предсказание, и схоронил в своем сундучке, где у него лежали личные вещи.
«А правда, как это – повелевать камнями?» – думалось ему. Представлялись камни, вырастающие до огромных гор, которым он, в генеральском парадном мундире с эполетами, в черных чакчирах с красными лампасами и в каске с султаном, отдавал приказы – то выстроиться по ранжиру, то поменяться местами. «Какие приказы бы еще отдать?.. Пойду-ка я лучше порисую». И Алеша, взяв альбом, кисти, палитру и акварель, отправлялся на улицу.
И после вхождения Молдавии в состав СССР Алексей Викторович не только предавался воспоминаниям, гуляя по городу детства, но и размышлял над преобразованиями молдавской столицы.
– Необходима реконструкция нижней части – старого города, – высказал он свое мнение властям. И показал уже составленный план с намеченной пробивкой бульвара от собора в сторону реки Бык и трех магистралей, сходящихся лучами возле старого базара.
Но война помешала всем планам. И в следующий раз архитектор приехал в Кишинев только после ее окончания. По поручению молдавского правительства Щусев занялся реконструкцией города. И делал он это с превеликим удовольствием. Все домочадцы, включая комиссованного Михаила Алексеевича, радовались за семейного патриарха. У него и с сердцем вновь наладилась дружба, и астма не одолевала, и приступов диабета не наблюдалось.
– Вы, Алексей Викторович, какой-то необыкновенный последнее время и будто помолодели, причем намного, – сказала как-то сноха, чем вызвала удивление Щусева, потому как у него, у свекра, были непростые отношения с женой сына. То ли она его стеснялась, то ли боялась, то ли не совсем понимала, одним словом, их обычное общение оставалось сухим, кратким и односложным. Его добрый знакомый художник Лансере вообще считал ее мерзавкой, о чем зачем-то сообщал всем своим знакомым. С извечным печальным вздохом:
– Бедный Щусев! Старший сын – психически ненормальный, дочки – одна умерла в младенчестве, другая после перенесенного в детстве менингита тоже малость с приветом, да еще и у младшего сына жена – отъявленная стерва.
Ох уж эти друзья, друзья…
– Понимаете, милая, – улыбнулся Алексей Викторович снохе, – сознание того, что мой труд необходим для счастья человека, является очень важным стимулом. Руководить восстановлением городов, жилья и обеспечивать радость человеку, который живет в этом городе, есть для меня самого счастье! И сделать это все надо как можно удобнее и красивее, потому как я убежден, что красота способна изменить нравы, сделать жителей совершеннее.
Во время войны в Кишиневе была уничтожена главная магистраль города – улица Ленина. Столица Молдавии потеряла много прекрасных зданий, из них две гимназии, разбомблены дома в рабочих кварталах, в общей сложности стерто с лица земли три четверти жилого фонда.
– Что главное в восстановлении города? – как-то задали вопрос архитектору в интервью.
– В первую очередь определить его архитектурно-художественное лицо, – ответил зодчий. – С соблюдением национального стиля.
Что же планировал Щусев для своего родного Кишинева? Он намеревался создать город-мечту, город-сказку. Даже мелководный Бык, правый приток Днестра, на котором и расположена столица Молдавии, снова станет, как в былые времена, мощным водным потоком, да приодетым в гранитные берега, да еще с портом в придачу.
Центр города – памятник архитектуры девятнадцатого века, установленный в честь побед русской армии в русско-турецких войнах, – Триумфальная арка. Между ней и кафедральным собором на месте бывшего Ильинского рынка разбить парк и выложить площадь Победы, по ее сторонам расположить колоннады Музея боевой славы. Главную колоннаду украсить куполом, похожим на купол Таврического дворца в Петербурге. Между колоннадами установить танки и орудия минувшей войны. Неподалеку от Триумфальной арки выстроить Дом правительства, с закругленными правым и левым крылами, как бы опоясывающими площадь.
От центральной точки композиции – арки – расходятся три луча. Это широкие радиальные проспекты. И много зелени, зелени, зелени. Помимо возведения новых жилых домов, вокзала, театра и заводов, строительство больших гидротехнических сооружений: Гидигичского водохранилища и Комсомольского озера. К проектированию этих сооружений Алексей Викторович привлек своего младшего брата Павла Викторовича, доктора технических наук, толкового инженера, одного из лучших специалистов современности.
Еще в начале работы над планом по реконструкции Кишинева профессор Павел Викторович Щусев, разглядывая удивительные рисунки брата, а старший Щусев свои архитектурные замыслы прорабатывал еще и акварелью, и весьма художественно, грустно сказал:
– Алеша, а не кажется ли тебе, что один зодчий замыслил архитектурную утопию?
– Павлик, не доводи до греха этого зодчего, не дай ему тебя треснуть из-за твоих речей, – с досадой сказал Алексей Викторович. – А то не ровен час, глядишь, и подерутся академик с профессором на старости лет.
– Ну что ты, хочешь Южную Пальмиру на месте Кишинева выстроить?
– Пальмиру? – архитектор задумался. – А что ж? Пальмира – один из богатейших и красивейших городов поздней античности. Град Плодородного полумесяца. Северная есть – наш Петербург, то бишь Ленинград. Пусть будет и Южная. Только с декором местных мотивов, – улыбнулся он, – с виноградной лозой, акантом.
– Пусть будет по-твоему, – согласился Павел Викторович.
За обедом братья, прежде чем продолжить разговор, видя появление закусочного блюда с сырной нарезкой, перед подачей основного блюда, посетовали, что сыры и молоко нынче, конечно, неплохие, но вот бландовские до революции…
– Знаешь, Павлик, а я себе и местечко в Кишиневе присмотрел.
– Где?
– На Буюканском спуске. Построю там дом-мастерскую и буду потихоньку работать на старости. Допустим, после восьмидесяти. Когда меня уже Москва держать не будет в своих цепких лапах.
– Буюканский спуск, – медленно произнес Павел Викторович, – там, где много густых зарослей колючей дерезы. Помнишь, они весной зацветали такими малюсенькими фиолетовыми цветочками, – он показал пальцами размер цветков.
– Да, на них вечно пчелы налетали.
– А осенью ягодки появлялись, много так, красные.
– Продолговатые. Как же, помню, помню. Вот и поеду я туда, к колючей дерезе, – засмеялся Алексей Викторович. – И буду рисовать там с утра и до сумерек.
Но этому желанию, как и кишиневскому проекту в полном объеме, не суждено было сбыться. Москва навсегда поработила Повелителя камней!
Прежде всего пришлось вернуться к реконструкции здания на Лубянке, работа над которым приостановилась сразу после начала войны и оказалась на три года законсервированной.
Да, это было то самое здание, которого боялись все, куда привозили тех, многие из которых отсюда уже не возвращались. Страшный дом! Но, черт побери, до чего же приятно вспоминать то предвоенное время, когда – ашташита-ашташа! – кончилась его опала и сам Берия стал его шефом и покровителем. Оказалось, ненавидимый многими Лаврентий в молодости кем только не хотел стать – и великим скрипачом, и выдающимся писателем, и художником, и – архитектором. И он давно следил за творчеством Щусева, многими его работами искренне восторгался.
Во время гонений Алексей Викторович того и ждал, что привезут его к Берии и всесильный руководитель НКВД рявкнет:
– Расстрелять!
А когда сия встреча, наконец, состоялась и они договорились о начале работ по реконструкции здания, Берия произнес с улыбкой:
– Будем друзьями.
А Щусев не сдержался и рассказал: