на планете Мелеум, прежде чем Фабий Байл сделал ему более выгодное предложение. Когда солдаты III легиона разрушили крепость на Монументе и похитили останки магистра войны, Скалагрим ушел вместе с ними.
Не всем в консорциуме было по душе то, с какой готовностью он переступил через своих братьев. Сам Арриан не имел ничего против Скалагрима, но и не особо доверял ему. Единожды предавший мог снова поступить так же, если это соответствовало его целям. Бывший легионер Сынов Хоруса слыл пройдохой, вечно высматривающим для себя удобные возможности, преимущества — все, что помогло бы ему оставаться на шаг впереди желающих прикончить его и преподнести его сердца неупокоенному духу магистра войны.
— Им удалось зачистить еще одну палубу? — продолжил Скалагрим.
— Нет. Пока они выплескивают свой гнев под батарейными палубами. Там нет ничего, кроме этих чудищ и их жертв.
В недрах корабля процветали целые племена, а то и королевства мутантов, относившихся к машинам с тем же благоговейным трепетом, что и любой аколит Механикум. Подчиняясь голосам, которые они якобы слышали в грохоте машинерии, мутанты беспрерывно вели кровопролитные войны друг с другом. И сейчас Арриан надеялся, что их боги нашептывают им расправиться с чужаками в пурпуре, посмевшими вторгнуться в это царство скрипучих балок и ржавчины.
— Отпусти меня вниз, и я прирежу там всех, Пес Войны, — прогремел Скалагрим, почесывая татуировку на щеке. — Но сперва, конечно, поснимаю с них всякое ценное барахлишко. Не пропадать же добру, как часто говаривал наш почивший главарь.
При этих словах он похлопал по цепному мечу с алмазными зубьями, покоившемуся на сгибе его руки. Хотя Скалагрим и был апотекарием, операции он предпочитал проводить на манер хтонийцев — кроваво и небрежно.
Арриан пристально посмотрел на бывшего разбойника.
— Если отпущу, тебя, скорее всего, убьют. Может, не сразу, но достаточно быстро. И я недосчитаюсь одного воина, когда он мне понадобится больше всего.
— И когда это будет? — Скалагрим оглядел командную палубу. — Когда мы уже нанесем ответный удар? Или, по-твоему, пусть грабят наш корабль в свое удовольствие?
— Наш корабль? — переспросил Арриан. Скалагрим цокнул.
— Ладно. Его корабль. Но он мертв, а мы пока нет, и я предпочел бы, чтобы так оно и оставалось. А это значит…
— …что нужно выполнять мои приказы, брат. Я тут командую в отсутствие старшего апотекария.
— Мертвого, — напомнил Скалагрим.
— Не совсем, — вмешался Саккара и постучал себя пальцем по виску. — Будь так, я бы тут не стоял, помнишь? — Он неприятно улыбнулся. — Хотя, учитывая, кого ты оставил присматривать за апотекарионом, думаю, он уже скоро вернется.
Тихое покашливание стерло улыбку с лица Несущего Слово. Арриан обернулся и ощутил нечто сродни облегчению.
— Игори! Ты жива. Он будет рад, когда проснется.
— Все, что я делаю, я делаю во имя него, почтенный Арриан, — сказала престарелая женщина, ступая на капитанский мостик в окружении родственников, любовников и детей.
— Ну прям семейная сага, — оскалившись, пролаял Скалагрим. Обычные люди при этом отпрянули бы в страхе, эти же только ощерились в ответ. Они выглядели как люди, но ими не являлись. Или, точнее, они были совершенными образцами человеческого вида. Венцом творения, вылепленным из сырой плоти руками мастера, которого они называли Благодетелем. То были ищейки. Охотники за железами. Убийцы ангелов.
Или воплощение дьявола, как говорили другие.
Бледные уродливые члены экипажа «Везалия» разбегались перед ними, словно грызуны, завидевшие голодных кошек. Матриарх Игори была самой голодной из них. Старуха со снежно-белыми волосами и кожей, обтягивающей кости и мышцы, так как всю лишнюю плоть ей со временем срезали. Она по-прежнему носила потрепанную рабочую одежду и латы, в которых прошла извилистые улочки Грандиозной и психокостные коридоры Лугганата; до сих пор держала при себе ожерелье из зубов астартес, ставшее тяжелее прежнего. Рука ее покоилась на эльдарском сюрикенном пистолете, заткнутом за пояс.
— Мы собрали еще три железы, — с улыбкой заявила она, лениво отсалютовав Арриану. — Еще трое лже-воинов мертвы, дабы впоследствии переродиться в надлежащей форме, приданной его рукой.
Свита женщины одобрительно зашумела. Услышав этот первобытный крик радости, зверь внутри Арриана зарычал, но не от удовольствия, а словно бы предостерегая. Апотекарий смотрел на них исподлобья, отмечая про себя увеличенную мускулатуру, точеные фигуры и чересчур идеальные черты, что делало их похожими на ожившие античные статуи, правда, облаченные в потертые фрагменты брони и плохо сочетающиеся спецовки, а не в пышные наряды лучших времен.
Скалагрим зааплодировал:
— Он будет гордиться вами, дворняжки! Но разве вы не должны сейчас сидеть в своей конуре и глодать объедки? Мы тут слишком заняты, чтобы нянчиться с вами.
Игори одарила его нежным взглядом:
— Мы пришли с докладом к магистру апотекариона. То, что ты тоже здесь, не имеет для нас значения.
Скалагрим ощерился:
— Смотри, я могу сделать так, что будет иметь. — Он пробежал большим пальцем по алмазным зубьям цепного меча.
— Она прихлопнет тебя, — вставил Арриан. — Они уложат тебя, глазом моргнуть не успеешь, и быстро разберут на части. Если хочешь расстаться с жизнью именно таким образом, валяй. А мне нужно положить конец мятежу.
После он перевел взгляд на Игори:
— Докладывай.
— Мы загнали их на рынок плоти, как вы и приказывали. Большинство сейчас находятся там, осознав, что безопаснее все-таки действовать сообща. Некоторые шатаются по кораблю. Моя родня выслеживает их, как нам и подобает. Остальных мы вверяем вашим заботам, почтенный Арриан.
Услышав такое любезное обращение, Скалагрим прыснул, но Арриан предпочел проигнорировать его. Как заместителю старшего апотекария, Ищейки выказывали Арриану долю уважения. К тому же не единожды он выходил на охоту вместе с ними, чтобы удовлетворить те потребности, которые не могли утолить его зелья. За время таких вылазок он научился понимать «новых людей» так, как не умел даже их создатель. Старший апотекарий видел в них детей или того хуже. Но Арриан знал: они — что угодно, только не дети.
Новая раса пришла во Вселенную во тьме и тишине. Первые поколения неолюдей появились на свет искусственно, методом проб и ошибок, но теперь для увеличения их численности прибегать к ножу скульптора плоти не требовалось. Игори была матерью — больше того, бабкой своих последователей. Такими же были ее сестры и братья — те немногие, что пережили столько же, сколько и она. Одна группа разделилась на две, две на четыре, четыре на восемь и так далее. И теперь в укромных уголках «Везалия» обитала целая армия, ожидающая, пока не поступит приказ, чтобы выйти из тени и отправиться в погоню за намеченной жертвой.
— Хорошо, — вымолвил он, подумав несколько мгновений, пока в тишине мертвые высказывали ему свое мнение. «,Хорошо“, — говорит… Мы голодны, брат… Ты позволишь нам утолить жажду?»
— Да, — ответил он, поглаживая черепа братьев. — Да.
Всегда лучше прийти к согласию.
— Выпускай своры, Игори, — махнул рукой Арриан. — Двенадцатый миллениал тут уже загостился.
Он скрестил руки в предвкушении; его мертвые братья радостно зашептались.
— Пора выходить на охоту.
Фабий Байл умер.
Впрочем, не в первый раз и, скорее всего, не в последний, поскольку такова была его участь во Вселенной. Он не рассматривал смерть как конечную точку, ему она представлялась всего лишь периодом вынужденного отдыха, спокойного бездействия, когда разум уходил сам в себя, словно моллюск, прячущийся в раковине. В свободное время, которое появлялось у него, когда он погибал, Фабий обследовал громадные кладовые знаний внутри себя. В такого рода досуге он находил какое-то подобие утешения.
Но за этим чувством скрывались уверенность и понимание того, что Вселенная продолжит существовать без него. Что разворачивающиеся события будут циклически повторяться по непредсказуемому сценарию, вероятно, подвергая опасности эпохальные труды — все то, что требовало твердой руки и здравого рассудка. И в этом тоже заключалась природа Вселенной. Равновесие не могло длиться бесконечно. До анархии в будущем, неизбежной и неотвратимой, оставалось всего мгновение. Только благодаря его усердию этот катастрофический миг можно было отсрочить. По крайней мере, так он убеждал себя в минуты потворства своему эго.
По правде, он знал, что способен удерживать наплыв энтропии не более, чем король — морские волны [3]. Все распадалось. Перемены — вот единственная постоянная в непостоянной Вселенной. Пламя, что пожирает все сущее, оставляя только пепел. Однако после всякого пожара жизнь снова прорастала. Существовавшее однажды появлялось снова, но уже в более сильной и крепкой форме, чтобы лучше противостоять извечному космическому огню.
В числе прочих эти несомненные факты утешали Фабия, пока он пребывал в серой полосе между жизнью и смертью. Он — или, вернее, его разум (та его часть, что по-прежнему находилась в сознании, несмотря на прекращение биологических функций) — странствовал по коридорам из камня и теней, где ощущал касание молнии и слышал вонь мокрой собачьей шерсти. То были старые воспоминания, старше него самого, погребенные в чернейших глубинах его души. Оттуда до него доносились обрывки песен и отголоски слов: непонятные, приглушенные ходом времени.
Блуждая по закоулкам своего разума, Байл все спрашивал себя: как же он умер на сей раз? Он полагал, что смерть была не насильственной. Подобного рода гибель неизменно оставляла характерный след — красные клубы в серой дымке. Нет, сейчас, видимо, его тело просто сдалось. В последние годы такое случалось все чаще: изнутри Фабия пожирала зловредная чума, справиться с которой было не по силам даже ему. Червоточинка на сердце вечности, выворачивавшая его наизнанку.