— Ты знаешь, зачем мы сюда пришли, Фабий?
— Даже не осмелюсь догадаться.
Эйдолон усмехнулся.
— Гармония — мир, где легион умер в третий раз. Трижды мы сгорали в пламени и трижды возрождались. Это священный мир, место для размышлений паломников.
— Это развалины, населенные призраками.
— Назови мне хотя бы одно действительно важное святилище, которое является чем-то другим, — беспечно отмахнулся Эйдолон. — На Гармонии мы возродились из пламени твоего безумия, Фабий, — все мы, даже ты сам. Или ты скажешь мне, что остался таким же, каким был до того, как Абаддон метнул свое копье?
— Нет, — Байл помедлил. — Даже у моей гордости есть пределы.
— Это место так же важно для нас, как потерянный Кемос или кровавые поля Терры, ибо это памятник нашим грехам и нашей силе, — кивнул Эйдолон. — Здесь враги обрушили на нас силы, способные расколоть мир. И все же мы живы, мы выстояли и растем. Да, Фабий, за это легиону стоит быть тебе благодарным. Без твоего безумия мы впали бы в бессмысленное прозябание, как многие из наших братьев.
— И наградой мне стало изгнание.
— В которое ты сам решил удалиться.
— Ты пытался меня убить.
— Едва ли это был первый раз. Убийцы каждый день приходили за тобой, Фабий, пока ты пытался укрепить свою власть над легионом. А сколь многие пытались уничтожить нашего брата Люция или меня? Тебе бы стоило воспринимать это как комплимент.
— У нас разные представления о том, что такое комплимент.
— Возможно. Пойми, мы злились на тебя, Фабий. Мы искали козла отпущения, а ты сам весьма охотно надел рога и спрятался подальше. Ты всегда был мучеником по той или иной причине и всегда давал нам повод ненавидеть тебя. Скольких братьев ты приговорил к недостойной смерти, чтобы уберечь наши ряды от пагубного воздействия заразы?
— Слишком многих.
Эйдолон снова кивнул.
— И некоторые из них были тебе больше чем братьями, не так ли? Помнишь Ликеона? Что с ним случилось? — Эйдолон улыбался. То была улыбка человека, который уже знал ответ на свой вопрос. Фабий трудно сглотнул, невольно ощутив смятение. Он давно сбросил с себя оковы вины — и тем не менее почувствовал угрызения совести, услышав имя старого друга.
— Ликеон умер. Еще на Терре.
— Правда? Совершенно забыл. Сколь многие из нас встретили погибель. И столь многие до сих пор живы. — Эйдолон постучал по сломанной стене; куски кладки сдвинулись и обрушились на землю. — Как он погиб?
— Не помню, — буркнул Фабий.
— Мне трудно в это поверить. — Эйдолон обернулся, пустыми глазами изучая апотекария. — Хотя, как я и говорил, ты никогда не радел за братство, верно?
Байл промолчал, но его собеседник удовлетворенно кивнул, будто получил ответ.
— Знаешь, Флавий ненавидит тебя. Не совсем уверен, почему. Впрочем, ничего удивительного, когда в деле замешан ты.
— Недалекий ум ненавидит то, чего боится, — отрешенно заметил Фабий.
Эйдолон усмехнулся. Вниз полетел очередной кусок кладки. Старший апотекарий отошел назад.
— У Флавия ума больше, чем у большинства. Он в полной мере осознает масштабы предстоящего спектакля, Фабий. Он… дорог мне. Как и ты.
— Занятный у тебя способ показать это.
— Не сомневаюсь, ты уже успел догадаться, что это маленькое представление было устроено только ради них. Просто чтобы продемонстрировать, что ты у меня в руках. В этом регионе слухи распространяются со скоростью лесного пожара. Пока мы говорим, шпионы бегут к своим хозяевам, неся весть о твоем захвате. И уже скоро поступят первые требования — твоей головы, твоих услуг, твоих секретов.
Фабий засмеялся.
— Думаешь, я их боюсь? Я самый ненавистный и обожаемый человек в Оке. Когда редеют ваши ряды, а мутации снижают боевую эффективность, вы все приползаете ко мне, умоляя о милостивом прикосновении моего ножа. Но когда вы сильны, вы охотитесь на меня и преследуете, как будто, поставив меня на колени, вы наконец смоете с себя какое-то пятно. Вы лицемеры — все и каждый.
— Прошу, избавь меня от своего самодовольства, Фабий. Оно тебе не идет. Ты сам навлек на себя проблемы. — Эйдолон коснулся скрученной массы рубцовой ткани, идущей вокруг шеи. — Я знаю это потому, что я — твой величайший грех, обретший голос.
Лорд-командующий улыбнулся, и кожа на его губах треснула, как бумага, обнажая бритвенно-острые зубы. Вблизи Фабий отчетливо видел, что плоть Эйдолона больше не облегает его череп — каким-то странным, ужасающим образом она преобразилась. И продолжала меняться до сих пор, как будто обвисшее серое мясо было не более чем коконом для какого-то зарождающегося чудовища.
— Думаю, я дал тебе несколько больше, — наконец ответил Фабий.
Эйдолон разразился низким гулким смехом, который мучительно отзывался в костях апотекария.
— Возможно. И, возможно, именно поэтому я склонен быть снисходительным, когда речь заходит о тебе, отступник. Наш отец желает приковать тебя к своему трону. Сделать из тебя декоративную статую для его садов удовольствий. Но я не намерен преподносить Фулгриму такой малозначительный дар, когда есть более стоящие.
— Говори откровенно.
— Благодаря тебе я уже отвык от этого. — Эйдолон повернулся к апотекарию. — Но мне повезло. Я нашел их, Фабий. Спустя долгие тысячи лет я наконец обнаружил наших пропавших братьев.
Фабий нахмурил брови.
— Не знал, что мы недосчитались кого-то особо важного.
— А по-твоему — нет? Я помню, что ты оплакивал их дольше, чем большинство. Ты сокрушался из-за их нереализованного потенциала.
Зрачки старшего апотекария расширились.
— Это невозможно. Они были уничтожены.
— Это лишь самое очевидное объяснение. Но тебе уже пора бы усвоить, что дела редко обстоят так просто. — Эйдолон сделал паузу. — Потерянная генодесятина, Фабий. Она все еще цела. Все еще пригодна к использованию. Лишь ожидает, чтобы ее забрали.
Утрата генетической десятины — первый и, вероятно, самый тяжелый удар, который понес их легион. В годы, последовавшие за предательством на Проксиме, значительную часть их генетических запасов решили переправить на Луну для безопасного хранения, однако отплывший корабль так и не добрался до пункта назначения. В некоторых отчетах утверждалось, что селенитские повстанцы захватили оборонительную лазерную установку и взорвали судно вместе со всем, что находилось на его борту. В иных докладах говорилось, что звездолет столкнулся с непредвиденной неисправностью навигационной системы, потерял управление и разбился, пытаясь встать в док. А в малочисленных и никем не принятых во внимание донесениях утверждалось, что корабль и его драгоценный груз просто… исчезли. Вскоре об этой загадке и вовсе забыли: она померкла на фоне последовавших ужасов.
Фабий закрыл глаза, прижав пальцы к вискам. Он до сих пор помнил запах, исходивший от генетических хранилищ на Терре, где пострадали запасы Третьего: кисловатый аромат испорченного мяса. Ураганное вирусное заболевание — так утверждал биомагос; однако причина и происхождение болезни оставались неизвестны даже спустя тысячелетия. Возможно, это была какая-то вредоносная отрава, сваренная в самые темные часы Старой Ночи: тогда появились на свет такие кошмары, что, столкнувшись с ними, даже нерожденные заверещали бы, умоляя о спасительном забвении.
Фабий чувствовал его внутри себя — черное семя, раскинувшее тонкие корни в его организме. Энтропия в действии.
— Все рушится, основа расшаталась, — пробормотал он.
Поэтическая чепуха из времен куда более невинных. Но, к сожалению, вполне уместная здесь и сейчас.
— Но теперь я знаю, каким кошмарным скрипом колыбели разбужен мертвый сон тысячелетий, — подхватил Эйдолон. Фабий поднял на него глаза, и лицо лорда исказилось жуткой гримасой, которая должна была изображать улыбку. — Да-да, ты не единственный, кто знает этот старый стих, Фабий[7].
Улыбка превратилась в плотоядный оскал:
— В этом-то и заключается твоя проблема. Ты всегда считал себя лучше остальных, хотя на самом деле был хуже любого из нас. — Он вновь рассмеялся и вслух процитировал еще один отрывок: — У добрых сила правоты иссякла, а злые будто бы остервенились.
— Хватит зубоскалить. Как ты его нашел?
— Так же, как я нашел тебя. Мне кое-кто нашептал.
— Где оно находится?
Эйдолон пожал плечами:
— На Восточной Окраине. В мире, что им не является.
— Какая полезная информация, Эйдолон.
— У меня есть координаты. Этого должно быть более чем достаточно, даже для тебя.
— Если у тебя есть координаты, зачем тебе я?
— Ах, вечно подозрительный Фабий. Это же очевидно. Ты ведь старший апотекарий — это твоя ответственность. Твой долг.
Фабий прыснул.
— Красивые слова. Но я обязан этому легиону монстров не больше, чем он мне. Я сам себе легион с тех пор, как Абаддон вогнал свое копье в сердце этой планеты.
— Необязательно все должно быть так, Фабий. Грешить как люди и как Бог прощать…[8]
— И снова изливаешь порцию виршей без должного понимания. Кто здесь дарует прощение? Я? Ты? А может быть, Фулгрим? Неужели Фениксиец наконец спорхнул со своего тернового престола, чтобы его блудные сыновья вновь услышали его?
— Просветитель пока что спит, Фабий, — хмуро ответил Эйдолон. — Он ждет нас в раю своих грез. В сияющем городе на холме. Но, подозреваю, ты никогда не увидишь его. — Внутри него закипало недовольство, словно эхо далекого грома, но Фабий не обращал на это внимания.
— А ты? Сам-то ты увидишь его? Теперь это все, к чему ты стремишься, первый лорд-командующий? Мечтаешь пресмыкаться перед змеиными кольцами своего хозяина?
Фабий напрягся. Челюсть Эйдолона отвисла. Звук, вырвавшийся из его видоизмененного горла, был сродни физическому удару. Байла оттолкнуло назад; при этом он прекрасно понимал, что Эйдолон использовал лишь толику своей истиной силы. Его полной мощи хватило бы на то, чтобы пробить корпус фрегата.