— Куда-куда?
— На вечер памяти, посвященный погибшим во время прорыва в Академии, — спокойно повторила Ника.
— Звучит скучно. Я мысленно с тобой, поставь там свечку за меня, или что обычно делают на вечерах памяти.
Девушка вздохнула.
— Айдар, я понимаю, ты считаешь, будто можешь делать все, что угодно — открывать часть особняка без одобрения отца, третировать охрану или даже сунуться в осколок, где можешь погибнуть. Но есть определенные нормы поведения, которые выполняют все. Никому не интересно, хочешь ты туда идти, или нет. Ты пойдешь, потому что туда пойдут все преподаватели, учащиеся и даже некоторые родители. Выслушаешь речь президента, помолчишь на минуте молчания вместе со всеми, а потом вернешься и продолжишь свою тренировку.
— Все еще не убедила. Зачем мне тратить на это время?
— Затем, что эти люди учились вместе с нами. Ходили по тем же коридорам, что и мы, сидели за теми же партами. Если бы судьба повернулась иначе, может, именно мы лежали бы сейчас в земле, а они — собирались на этот вечер памяти. Я думаю, мы должны присутствовать там — показать, что нам не все равно.
— Но мне как раз все равно. Не вижу смысла в том, чтобы выражать соболезнования людям, которых я не знаю, и о людях, которых не знал.
Ника задумчиво кивнула, ушла, а через пять минут вернулась.
— Я передала твои слова отцу, но тот против того, чтобы я поехала туда одна. Так что сходи в душ, оденься в черное и поехали.
Ладно… Ладно. В таком случае, поеду, но займусь там тем, чем пожелаю.
Пока сидели в машине, я прихваченной из дома ручкой чертил на ладонях печати. Если уж поехал, лучше взять из ситуации максимум.
Прощание решили устроить в АУЛЕ, как называли актовый зал в Академии. Ярко светились многочисленные лампы и фонари, освещая и широкую сцену, и ровные ряды обитых красным бархатом кресел. У входа в аулу стояла тумба, на ней — пять фотографий с черной лентой. Из всех я знаю только нашего покойного преподавателя, который вместо следования инструкциям и эвакуации группы задержался рядом с порталом и был разорван пространственным искажением. И особого сочувствия к человеку, который не организовал подростков, спасая их жизни, да и своей рискнул, не испытываю.
Ника сопровождала меня. Мы сели в задних рядах, подальше от сцены.
Оглядевшись, заметил главу Академии. Тот разговаривал о чем-то с заплаканной женщиной, видимо, родственницей одного из погибших.
Скорее всего, президенту плевать. Только вот он не может не провести это мероприятие — как же, уронит престиж Академии. Лучше бы озаботился защитой заведения, или — качественной подготовкой учеников, чтобы при следующем прорыве люди не остались на месте, а либо ломанулись на выход, как гласит инструкция, либо в осколок — набивать ядра и совершать подвиги, если будут уверены в своих силах.
Наконец президент поднялся на сцену. Мне с первых строк стало понятно, что его речь — чистейшей воды стрелочничество. Мужчина под видом сочувствия просто перекидывал ответственность.
— Я всегда говорил: нет ничего лучше озвученной правды. Пусть горькой, обидной, но правды. Поэтому я скажу: да, мы были не готовы. Я прошу прощения у родственников всех присутствующих за это. Мы не получили предупреждение о КМА, а потому не успели подготовиться к атаке. Мы не успели среагировать и закрыть осколки, которые одновременно возникли на разных этажах…
Дальше я не слушал оправдания и выгораживания. Вместо этого сидел с открытыми глазами и самым внимательным видом, но находился во внутреннем мире, восстанавливая повреждения стен, латая крохотные трещины, возникающие там, где еще недавно восстанавливал перегородки едва ли не из песка. Внутренний мир пока не восстанавливался сам, но уже был далек от того печального состояния, когда балансировал на краю полного разрушения. И судя по тому, что меня больше не посещают взрывы эмоций, а на разум не давят гормоны, я все больше и больше становлюсь собой настоящим.
— Айдар! — толкнула меня сестра, отвлекая от ремонта. Я посмотрел на сцену, в сторону которой Ника дернула головой. — Тебя пригласили!
Полный зал — сотни человек в черном шептались, глядя на меня. Президент, стоящий за трибуной, сжимал микрофон в побелевшей ладони. Взгляд мужчины не выражал ничего хорошего: думаю, если бы сейчас меня поставили напротив него в пустом зале и вручили арбалет, он бы не думая вдавил спусковой крючок.
Я поднялся и пошел к сцене, прикидывая десятки вариантов возможного разговора. Понятное дело, что президент решил разбавить негатив события поступком ученика, который зачистил осколок.
— Вот этот герой, — пожал мне руку президент, причем сдавил со всей силы, не сдерживаясь. — Если бы не Алмазов, погибших было бы гораздо больше.
Люди зааплодировали. Я обвел взглядом угрюмые лица, кивнул Нике.
— Можно я произнесу короткую речь? — указываю на микрофон и получаю его.
— Спасибо за аплодисменты, но не нужно. Я уверен, на моем месте так поступил бы каждый из вас, господа. И каждый из моей группы, если бы люди не растерялись, если бы не увидели ужасной смерти… — черт, как же его звали?… — нашего дорогого преподавателя. Остальных погибших я практически не знал, мы не общались, но каждый из них находится в наших сердцах. Мы будем помнить их.
Во время монолога я игрался с эмоциями окружающих. Я не мог сделать свой голос более проникновенным, усилить нужное впечатление или даже принудительно сменить негатив на позитивное отношение. Так же не мог одновременно проникнуть в сознание всех этих людей и заставить полюбить себя.
Но на моих ладонях находились десятки мелких рунных цепочек. Руны были крохотными, слишком мелкими и слабыми, чтобы их засекли окружающие. Эти руны сосредотачивали внимание на моем голосе, на словах, и ослабляли критическое мышление. Немного, помаленьку, но с каждой минутой — все сильнее. О чем говорить, даже президент заслушался!
Я не смог сменить отношение тех людей, кто изначально слушал меня с негативом, или не слушал вообще, но те, кто вслушивался, пусть даже дабы найти в моих словах нелогичность, кто пытался отыскать то, что потом можно будет высмеять, неожиданно для себя проникался речью. С каждой минутой моей речи все сильнее опутывали людей. В их глазах я вместо случайного «героя», становился гениальным мальчишкой, который выражает вещи, с которыми согласен каждый присутствующий. И пусть в моих речах не было настоящей глубины, она и не требовалась.
— Прошу не считать меня героем. Я закрыл один из осколков, но настоящие герои — люди из КМА, которые закрыли остальные порталы. Мне нравится, что люди сработали быстро и умело: привлекли для работы даже пожарных и целителей с окрестных больниц. К сожалению, трагедия все же случилась. Но, благодаря умелым действиям спасателей, погибших было всего пятеро.
Я ощущал эмоции окружающих, вел их внимание за собой — пока трагедия свежа, нужно пользоваться этим.
— К сожалению, люди зашевелились уже после трагедии. Охрана Академии не справилась с монстрами сама, да и появление прорыва никто не прогнозировал.
Мои слова попали в души собравшимся. Думаю, каждый из присутствующих спрашивал себя — кто несет ответственность за случившееся? Наверняка причастные уже выбрали козлов отпущения и демонстративно наказали их, но проблема-то не решилась.
— КМА уже определила виновника и отправила на рудники, — вмешался президент. — А охрана у нас в полном порядке, попросту не успела отреагировать: времени было мало и…
Но тут я перебил вспотевшего президента, на которого перешли взгляды всех присутствующих.
— Не думаю, что оправдания исправят ситуацию. Простите, я не должен советовать вам, но мое мнение таково: напишите коллективное обращение к губернатору и попросите его принять меры по ужесточению обучения, чтобы в следующий раз люди были готовы к атаке монстров. А еще, каждому учащемуся не помешает хотя бы средненький охранный артефакт, чтобы они не повторили судьбы тех пятерых, чьи фотографии мы видим здесь сегодня. Спасибо.
На самом деле я считаю, что порталы F-ранга — слабая угроза. Людям по шестнадцать — восемнадцать лет, часть прошла посвящение у Алтаря, но вместо того, чтобы объединиться и зачистить один из осколок F-ранга, двадцать человек ломанулись из аудитории, как стадо лосей. Хорошо, никого не затоптали.
Я вернул президенту микрофон, подхватив под локоть сестру и вышел прочь из зала, а потом и из Академии. Пожалуй, достаточно мне сегодня памятного вечера.
Хотя, результат неплох. Не каждый день удается получить на пустом месте несколько политических очков.
Ника не показывала эмоций, пока мы не сели в машину:
— Ты говорил, что тебе все равно на вечер и на погибших, а сам проникся. Я рада, что…
— Нет, мне действительно все равно, — перебил я сестру, глядя в окно, на проплывающие мимо улицы. — Можешь считать меня эгоистом, социопатом, можешь искать проблемы в моей личности, в психике, но мне действительно плевать.
Ника выпучила глаза.
— Это у тебя-то психические проблемы⁈ Слушай, у меня есть знакомая, которая искренне верит в теории заговора и упорно их рассказывает и мне, и остальным, кто не успел оперативно сбежать. Есть подруга, которую воспитывала властная тетя, держащая дядю под каблуком, и теперь эта подруга не знает иного способа общения с парнями, кроме как унижать их и загонять уже под свою туфлю. Я знаю человека, который всерьез уверен, что общество неизлечимо больно, и его излечит только повальный геноцид всех и вся. Знаю даже группу девчонок-гуманисток, которые не приспособлены к реальной жизни настолько, что полезли бы обниматься и к гоблину: они всерьез верят, что весь мир гнобит монстров из-за ценностей, которые находятся в осколках.
Всё перечисленное — проблемы, или как минимум — отклонения, так как на мышление здоровой личности эти звоночки не похожи. А вот у тебя таких проблем я не вижу. Ты абсолютно здоров, и твоя единственная беда в том, что ты — козел! За годы в одном доме я тебя изучила достаточно, чтобы понять: ты — тот самый человек, который в пробке обгоняет всех по правой стороне, в многоквартирном доме выкидывает тухлятину в забившийся мусоропровод, подкатывает к чужим девушкам, «забывает» вернуть долги, в компании непрерывно клюет самого уязвимого, и так далее. Это уже стиль жизни. Заметь, даже не образ, за которым прячешь настоящего себя. Я ни разу не слышала от тебя фразы «жизнь такая», но уверена, что она подошла бы тебе на все сто процентов, ведь ей можно оправдать любой поступок.