– Смелее!
Под водорослями виднелось что-то белое. Он отпустил руки, ноги ушли в глубину. На дне грудой лежали какие-то камни, непонятные и круглые, – возможно, куски кварца. Он висел в воде вертикально, помогая себе гребками, а ногами шарил по дну. Наконец нащупал опору и встал. Вода была по грудь, вокруг шевелились водоросли. Он набрал в легкие воздуха и ушел под воду. Ухватив целый куст, попробовал оторвать несколько плетей, но крепкие стебли не поддались, и он вынырнул лишь с пригоршней травы. Он попробовал не нырять, а подтягивать стебли к себе и общипывать верхушки. Камни под ногами шевелились и покачивались, сердце колотилось. Собранный урожай он зашвыривал на утес: длинные плети морской травы свисали с краев.
Вдруг возле самых ног водоросли дернулись, что-то царапнуло по ступне. По зарослям прошла волна движения, и все затихло. Он ухватился за скалу и повис, поджав ноги. Волна плеснула о камень.
– Краб. Омар.
Бередя израненные колени, он взобрался на площадку, лег на кучу водорослей и стал ждать, пока сердце перестанет колотиться.
– Ненавижу!
Он подполз к краю, заглянул вниз и увидел среди колыхавшейся травы неподвижную тень с зубчатой драконьей спиной. Казалось, он взглядом вызвал чудище к жизни. Он стоял на коленях и глядел. По спине бежали мурашки.
– Тварь! Грязная морская тварь!
Подобрав пустую ракушку, он изо всех сил швырнул ее в воду. Омар сжался, словно в кулак, и исчез.
– На этот травяной вал уйдет чертова прорва времени.
Он встряхнулся, приходя в себя, и пошел к Панорамному утесу. Несколько футов стены снизу покрывали водоросли – сплошная масса длинных плетей, похожих на длинные зеленые ремни. Их концы плавали на поверхности воды, делая море похожим на сушу.
– Отлив.
Передвигаясь на корточках вдоль уступа скалы, он тянул толстые стебли к себе, но они не поддавались. Присоски корней впились в камни, и отодрать их было трудней, чем разжать створки мидии. Местами водоросли разрослись в гигантские кусты, ветви которых заканчивались крапчатыми коробочками со студенистой массой. Некоторые имели мечеобразную форму, но с волнистой поверхностью и рифлеными краями. Остальные походили на куски гладкой коричневой кожи, которой хватило бы на ремни и портупеи для всех армий мира. Ниже, под водорослями, скалу покрывали какие-то разно-цветные отростки, а на голых участках бугрилась непонятная масса, похожая на сырое тесто. Не обошлось и без «румянца служанки». Из воды поднимались пузырьки, раздавался шорох и плеск.
Цепляясь одной рукой за уступ, он снова потянул к себе пучок травы, потом выругался и поднялся по Хай-стрит на Наблюдательный пост. Постоял, вглядываясь в море и небо, и вдруг спохватился.
– Время уходит!
Сбегав к расселине, он повесил через плечо нож на ременной петле, подобрал спасательный пояс. Отвинтил колпачок, выпустил воздух и стал спускаться с утеса. Повесив пояс на руку, снова подступился к водорослям, уже с ножом. Прочные и упругие, они были еще и скользкие. Для удачного удара ножа требовался точный расчет и правильно подобранный угол. Срезанные плети он держал на плечах, как охапку хвороста, пропуская между спасательным поясом и тесемками, а сам пояс придерживал зубами. Толстая бурая связка спускалась с плеча и спадала до колен.
Поднявшись к «Красному льву», он сбросил улов. Даже с расстояния нескольких футов куча казалась небольшим пятнышком. Он поволок водоросли поперек расселин, обозначая требуемую прямую линию.
– Чтобы вал прошел ровно, нужно заполнить каждую канаву вровень с краями.
Всей связки хватило на линию в два дюйма шириной, которая протянулась от «Красного льва» до Наблюдательного поста.
Он вернулся к Панорамному утесу за следующей порцией. Возле «Красного льва» опустился на корточки и хмуро оглядел результаты трудов. Линию было чуть видно. Он снова направился к утесу.
У самой дальней из Трех скал что-то плеснуло. Он резко обернулся – ничего. Никакой пены, лишь еле заметное нарушение рисунка волн.
– Хорошо бы поймать рыбу.
Еще порция водорослей. Коробочки со студенистой массой разрывались от нажатия. Одну он сунул в рот, но вкуса не разобрал. Он носил связку за связкой, но когда свалил все в первую расселину, до верха оставалось еще больше фута.
Он стоял на краю, глядя вниз, на красные и бурые плети, и внезапно заволновался.
– Сколько еще? Дюжина связок? Два десятка? А линию ведь придется расширять…
Разум способен ясно оценить объем работы и подсчитать, во что она станет.
– Пора отдохнуть.
Он присел возле Гнома. В небе над головой было пусто. Линия водорослей тянулась по скале, словно шлейф.
– Никогда в жизни так не работал. Совсем вымотался.
Он положил голову на колени, обернувшись к серой линии с пятнышком посередине, нацарапанной на скале.
– Не срал с тех пор, как нас подбили.
Сидя неподвижно, он пытался понять, в чем тут дело, и вдруг поднял голову. Солнце клонилось к закату, четко вырисовывая линию горизонта. Приглядевшись, можно было даже различить колебания идеальной кривой, вызванные волнением моря.
Примерно посередине между солнцем и скалой Спасения на волнах виднелась белая точка. Он всмотрелся – чайка, сидящая на воде. Представил, как она поднимается в воздух и летит на восток. Наверное, уже завтра опустится на воду где-нибудь на Гебридах или станет перепархивать следом за плугом на склоне холма в Ирландии. Перед глазами, как живой, возник пахарь в матерчатой кепке, швыряющий комьями земли в незваную гостью.
– Прочь пошла, и все беды с тобой!
Однако птица не раскроет клюв, не ответит, как в старой сказке. Впрочем, даже будь эта чайка не просто летательной машиной, она и тогда не поведала бы об израненном человеке, сидящем на скале посреди океана…
Он встал и принялся ходить взад-вперед, рассматривая мысль со всех сторон.
Может, я никогда не выберусь отсюда.
Слова. Целостность личности.
– Вы все тоже только машины. Влажность, твердость, движение, я знаю про вас все. У вас нет жалости, но нет и разума. Я вас перехитрю! Нужно только вытерпеть. Я подаю воздух в свою печь, развожу свой очаг, я убиваю и ем. И нечего…
Он умолк на мгновение. Чайка подплыла ближе, скрывая рептилью сущность под белым оперением.
– Мне нечего бояться.
Чайку несло приливом. Конечно, прилив бывает и здесь, в самом сердце Атлантики, его гигантская волна охватывает весь мир. Она так обширна, что даже отдельные языки ее, океанские течения, несут воду потоками длиной в десятки тысяч миль. Течение омывает и эту скалу, поднимается, опускается и движется вспять, бессмысленно и вечно. Оно не остановится, даже когда последняя жизнь осыплется с тела земли, как отцветшие лепестки. Скала стоит неподвижно, течение проходит мимо.
Чайка чистила перья и отряхивалась, словно утка в пруду. Он резко отвернулся и спустился к Панорамному утесу. Водоросли, свисавшие со стены, уже наполовину скрылись под водой.
Завтра.
– Я слишком устал. Не стоит переутомляться.
Работы здесь невпроворот, ни минуты покоя.
Мысль о мидиях только отбивала аппетит, и он снова подумал о коробочках с желе, висящих на ветках водорослей. Желудок будто пытался что-то сказать. Мидии желудку не нравились, а от одной мысли о леденцах-анемонах он сразу сжимался, и во рту возникал неприятный привкус.
– Переработал. Да и обгорел, наверное. Надо отдыхать.
Он снова напомнил себе, что сегодня его спасут, но прежней убежденности не почувствовал.
– Надо одеться.
Натянул рубашку и брюки, обошел вокруг Гнома, снова опустился на скалу.
– Хорошо бы вздремнуть, но пока не стемнеет, нельзя. Они подойдут к скалам, посигналят, и если я не объявлюсь, двинутся дальше. Сегодня я не зря потратил время, теперь у меня есть цель. Завтра надо закончить работу. Они могут быть рядом, за горизонтом, стоит только подождать.
Устроившись поудобнее возле Гнома, он стал ждать. Но у времени нет конца, и то, что прежде казалось целью, обернулось серой безнадежностью. Он попытался подключить разум, но там не нашлось ни тепла, ни надежды, одни лишь бескровные рассудочные тени. Губы зашевелились, бормоча:
– Меня спасут. Меня спасут.
Время шло, он давно уже позабыл, о чем думал. Солнце опускалось в воду. Он тяжело поднялся, побрел к канаве с водой и напился. Красная полоса вдоль берега лужи стала шире. Он это заметил.
– Надо что-то придумать с водой.
Эхо послушно подхватило слова.
Он оделся, как для сна, и обернул ноги серым свитером. Между скалой и ногами пролегла мягкая ткань, словно ковер на каменных плитах собора. Дурацкое ощущение, которого не бывало нигде больше, особенно в этих нелепых, якобы средневековых, туфлях почти без подошв – Майкл их придумал. Да и акустика здесь скверная – слышно одно лишь «уа-уа-уа» под высокими цилиндрическими сводами, будто качается невидимый маятник.
– Тебя совсем не слышно, ни слова не пойму. Чуть громче. Давай, старайся… Нет, все равно не слышу…
– Еще раз? Медленнее?
– Только не медленнее! Громче! Ну, на сегодня все, ребятки. Погоди, Крис. Знаешь, Джордж, тут у Криса не выходит…
– Дай ему шанс, старина. Что, Крис, не твое это?
– Я справлюсь, Джордж.
– В другой роли он лучше будет, старина. Крис, ты актерский состав видел? У тебя еще вторая роль, и… Впрочем…
– Но Элен не…
– А при чем тут Элен?
– Она не говорила, что…
– Состав подбираю я.
– Конечно, Пит, старина. Само собой.
– Крис, у тебя роль Пастуха и вторая – один из Смертных грехов. Как думаешь, Джордж, Смертный грех в исполнении Криса?..
– Еще бы, старина, конечно.
– Знаешь, Пит, после всего, что я для тебя сделал, просить меня играть…
– Две роли? У всех у нас по две роли, у меня тоже. Так что, Крис, грех тебя дожидается.
– Какой именно?
– Вот сам и выберешь. Эй, Джордж, как думаешь, лучше ведь, если наш Крис сам выберет грех себе по вкусу?
– Конечно, старина, ясное дело.