— Значит, играем и веселимся? — спросил офицер.
Огонь добрался до росших у пляжа кокосовых пальм и с шумом поглотил их. Язык пламени прыгнул, как акробат, и лизнул верхушки пальм на площадке для собраний. Все небо было черным.
Офицер весело улыбнулся Ральфу.
— Мы увидели ваш дым. Чем вы тут занимались? В войну, что ли, играли?
Ральф кивнул.
Офицер пристально взглянул на это маленькое живое пугало. Мальчишку надо бы помыть, постричь, утереть нос да хорошенько смазать царапины.
— Ну, а потери? Убитых, надеюсь, нет?
— Всего двое. Их унесло в море.
Офицер нагнулся к Ральфу и заглянул ему в глаза. Офицер этот обычно знал, когда люди говорят правду. Он тихонько свистнул.
Появлялись все новые мальчики, и среди них совсем крохи — коричневые дикарята со вздутыми животами. Один из таких малышей вплотную подошел к офицеру и посмотрел вверх:
— Я… я…
Но ничего больше не последовало. Персиваль Уимис Мэдисон тщетно пытался вспомнить свою магическую формулу. Офицер снова посмотрел на Ральфа.
— Мы снимем вас с острова. Сколько вас всех?
Ральф пожал плечами. Офицер посмотрел мимо него на группу раскрашенных мальчиков.
— Кто у вас главный?
— Я, — громко ответил Ральф. Рыжий мальчик, на голове у которого виднелись остатки какой-то странной черной шапочки, на ремне у пояса — остатки очков, шагнул было вперед, но передумал.
— Мы увидели ваш дым. Так вы не знаете, сколько вас?
— Нет, сэр.
— А я-то думал, — сказал офицер, глядя на дикарей, — а я-то думал, что англичане, даже если они дети… ведь вы англичане, верно? …что англичане способны завести порядки получше…
— Так оно и было сначала, — сказал Ральф, — пока мы не… — он запнулся. — Мы были все вместе, а потом…
Офицер понимающе сказал:
— Ясно, затеяли веселую игру. Как в «Коралловом острове».
Ральф оцепенело смотрел на офицера. Перед глазами у него промелькнула ослепительная картина пляжа с идущими вдоль воды мальчиками. Но остров полыхал, как сухое дерево… Саймон погиб, а Джек стал… Хлынули слезы, он затрясся от рыдания. Впервые за все время он не стал сдерживать слезы; мощные, сотрясающие судороги горя, казалось, выкручивали все его тело. Под клубами черного дыма, на краю гибнущего в огне острова, звучал его громкий плач. Захваченные его горем мальчики тоже начали всхлипывать и рыдать. И среди них, омерзительно грязный, со спутанными волосами, стоял Ральф и рыдал, думая об утраченной невинности, о том, как темно сердце человеческое, и о смерти своего верного и мудрого друга по прозвищу Хрюшка.
Эти рыдания растрогали офицера и слегка смутили его. Он отвернулся, дожидаясь, пока они возьмут себя в руки, и, чтобы дать отдых глазам, стал смотреть на свой красующийся в отдалении опрятный крейсер.
Р. Самарин. Наследники Вельзевула
Английского писателя Голдинга я увидел впервые в августе 1963 года в Ленинграде, где шел конгресс Всеевропейского объединения писателей, посвященный проблемам современного романа. Мне уже в начале работы конгресса бросился в глаза бородатый человек с усталым лицом врача или учителя, внимательно присматривавшийся к тому, что было вокруг, — к великолепию августовского Ленинграда, к шумевшим и спорившим группам участников конгресса, к старым памятникам у мостков литераторов на Волковом кладбище, куда совершили экскурсию литераторы Европы. Потом я слышал выступление Голдинга. Негромкий, очень искренний и взволнованный голос Голдинга еще больше расположил меня к этому сосредоточенному и внимательному человеку, выступившему в защиту «романа тревог», ставящего в центр внимания сложные и часто больные вопросы современности. Голдинг говорил о своей боязни за подрастающее поколение, которому угрожают не только атомные бомбы, физическое уничтожение, но и та духовная отрава, которой капиталистический мир начиняет сознание юношества.
Я вспомнил об этом, когда читал роман Голдинга «Повелитель мух».
«Повелитель мух»! Да ведь это перевод угрюмо звучащего имени Беел-Зебуб, Вельзевул, — имени беспощадного демона, созданного фантазией народов Древнего Востока и из их мифологии попавшего в библию! Именно для человека Древнего Востока, затерянного со своими стадами среди безводных знойных пространств, среди песков, засыпающих руины еще более древних цивилизаций, которые только в наше время начнут открывать свои тайны, муха — бедствие, напасть, несущая болезни, которые косят и пастухов, и их скот, а Повелитель мух, Князь мух, — страшный, смертельно страшный бог, требующий поклонения и жертв, чтобы задобрить его постоянную алчность, его жажду крови. Голдинг рассказывает о том, как в середине XX века культ Беел-Зебуба, Вельзевула, один из древних культов, казалось бы, навсегда изжитых человечеством, неожиданно возникает и возрождается, растлевая своими кошмарами сознание английских школьников, оказавшихся в результате воздушной катастрофы на необитаемом острове в положении ватаги робинзонов.
Как же это могло случиться? Как толпа школьников превратилась в банду дикарей, неудержимо катящихся к каннибализму, истязающих тех, кто послабее и поумнее, кто взывает к голосу рассудка и не хочет стать рабами Вельзевула, рабами юного фюрера, присвоившего себе власть над мальчишескими душами.
За этим вопросом кроется все самое серьезное, что есть в талантливой книге Голдинга. Да, говорит писатель, это возможно. Да, безобразная религия Вельзевула может возродиться в наш просвещенный научный век. Разве культ насилия и расизма, потребовавший миллионы человеческих жизней, не был возрожден в формах, гораздо более ужасных, чем культ Повелителя мух, в Германии и других странах, захваченных коричневой чумой? Разве сейчас не возрождаются самые грозные черты расизма и человеконенавистничества и в Бонне, и в США, да и в Пекине? Разве не разжигают эти наследники Вельзевула пламя братоубийственной межплеменной войны в странах Африки?
Жизнь показывает, что оснований для тревоги и беспокойства за духовное будущее молодежи на Западе у Голдинга более чем достаточно.
Кровавая мифология, помогающая стяжателю и тирану, поганому мальчишке, подчиняющему своей власти растерявшихся, испуганных ребят, — это следствие духовного одичания, характерного для буржуазного общества в эпоху империализма. Это оно порождает, финансирует, лелеет кровавые мифы такого рода, потому что нуждается в них для управления миллионами.
Массовый психоз одичания, жестокости, захватывающие толпу мальчиков, — духовные миазмы того общества, в условиях которого они воспитывались. Моральная неподготовленность, отсталость, безбрежный эгоизм делают их рабами инстинктов; привычка к несправедливости превращает их в верноподданных энергичного негодяя, впитавшего вместе с соками общества, в условиях которого он жил, веру в право «сильного человека» на угнетение и истязание «слабого». Закон «естественного отбора», выработанный капитализмом, действует! Хрюшка и Ральф, ребята с явно выраженным чувством справедливости, должны погибнуть, чтобы не быть угрозой для своего мучителя.
Талантливый роман Голдинга — обвинительный акт, предъявленный писателем буржуазному обществу. Дело не только в том, что Голдинг повествует о том, как оно отравляет своими тлетворными идеями подрастающие поколения. В контурах романа просматривается образ общества, дичающего в целом, уже дикого и бесчеловечного, готового развязать атомную войну. В самом психозе этой войны содержится сущность поздней буржуазной цивилизации, способной уничтожить и себя и все человечество.
Это сильно, и это правда. Это завоевание художника Голдинга.
Роман Голдинга, полный тоски о сильных характерах, о смелых и благородных людях, готовых к подвигу, свидетельствует (для того, кто умеет думать и сравнивать) о коренном и поразительном превосходстве нашего подрастающего поколения, советской системы над старым миром, который воспитывает своих волчат и натаскивает их на кровь для того, чтобы выпустить в «День Икс» против нашего мира, против нашей молодежи.
К сожалению, в Голдинге ужас перед обществом, в котором он живет, пока что побеждает способность и даже обязанность писателя более широко и полно изображать современность. Никакие попытки возвратить людей к поклонению Вельзевулу, никакие попытки восстановить власть алчного Повелителя мух в прежних масштабах уже не приведут к успеху. В мире есть силы, противоборствующие тем, кто хочет разжечь пламя расовых войн. Да если бы не было этих сил, то и писатель Голдинг не смог бы написать свой роман. Самый факт создания такого произведения говорит о том, что в художнике Голдинге живет желание противоборствовать нацистским, реваншистским, расистским устремлениям, а это желание уже приобщает писателя к тем, кто не только на словах борется против Повелителей мух и их сообщников.
Было время, когда буржуазное общество, ныне находящееся в глубоком упадке, порождало один за другим романы о том, как одинокий человек, оставшись лицом к лицу с силами природы, покорял их себе, о том, как дети, заброшенные в глухое безлюдье, в пустыню, строили человечное, целесообразно функционирующее общество. Разве не об этом повествует вдохновенный роман Дефо о Робинзоне, оставшийся на века любимой книжкой подростков во всех углах земного шара; разве не об этом писали позже Жюль Верн, Майн Рид и множество других мужественных и любимых нами писателей, видевших в своем юном читателе друга и надежду? «Ральф в лесах!» Ведь была такая книга канадского писателя Сетон-Томпсона о мальчике, попавшем из города в затишье лесов Канады, возмужавшем и духовно выросшем в этой суровой обстановке. Да, это был Ральф, живший почти за век до своего тезки из романа Голдинга. Но вот пришли иные времена, и то же общество, в наши дни умирающее, порождает безнадежный роман об одичалом мире, взрастившем маленьких дикарей.
Голдинг — сложный художник, нельзя игнорировать его противоречия; но даже при этих противоречиях «Повелитель мух» — сильный и глубокий роман, остро ставящий вопрос о будущем человечества, о судьбах подрастающего поколения, роман антифашистский и антимилитаристский.