Впрочем, я быстро понял, что происходит. Тому, кто велел меня бросить в темницу, я однозначно был для чего-то нужен. Поэтому весь этот цирк с гнилыми овощами — единственное, что Лютогост мог себе позволить в отношении меня. Ни бить, ни тем более пытать меня ему бы никто не разрешил. Он меня даже из камеры вытащить, похоже, не может. Всё, что ему дозволено — это забрасывать меня гнилью. Мне даже смешно стало от мысли, как же ему, бедняге, наверное, обидно.
Браноборский князь Станислав Градомилович закончил трапезу, вытер руки полотенцем и посмотрел на стоящего у его стола Лютогоста. Тот переминался с ноги на ногу уже минут пять, ждал, когда князь соизволит обратить на него внимание.
— Ты что-то хотел? — спросил наконец-то Станислав.
— Да, господин, — ответил Лютогост. — Я хочу узнать, что ты собираешься делать с велиградским щенком?
Браноборский князь усмехнулся и задал ещё один вопрос:
— А почему тебя это интересует?
— Я хочу попросить тебя. Отдай его мне.
— Зачем он тебе? Хотя по тому, что ты назвал его щенком, могу догадаться.
— Он злоупотреблял нашим гостеприимством, был дерзок, и я хочу его наказать. Поэтому прошу тебя, отдай его мне!
Князь понимающе кивнул, призадумался, после чего произнёс:
— Ты помог мне, Лютогост, ты доказал свою преданность и получишь всё, что я тебе обещал. Даже больше. Но с сыном Борислава придётся подождать.
— Как долго?
— Я жду письмо из Златояра. Ты ведь знаешь, что велигорский княжич — аманат Станимира. Если бы он был пленником твоего отца, ты получил бы его прямо сейчас. Но Владимир принадлежит Станимиру, и только Станимир может решать, что с ним делать.
— Но ведь он теперь твой пленник, господин, — возразил Лютогост. — Почему ты не можешь распоряжаться его судьбой?
— Что ж он тебе такого сделал? — спросил князь и снова усмехнулся. — Ты прав, я могу распоряжаться его судьбой. Как и твоей. Но я не хочу осложнять отношения со Станимиром. Он и так не одобрит того, что я сделал, но примет это, потому что нуждается в таком сильном союзнике, как я. Однако усугублять ситуацию из-за того, что ты хочешь за что-то поквитаться с Владимиром, я не буду. И не забывай, что хорошие отношения со златичами и в твоих интересах. Если я не удержу в своих руках Крепинск, то и ты не получишь Речинский удел. Так что поумерь свой пыл и жди вместе со мной письмо из Златояра.
— А если Станимиру этот щенок больше не нужен?
— Если не нужен, заберёшь. А сейчас займись делом, ты должен успокоить всех своих людей и объяснить им, что у них теперь новый господин.
— Я всё сделаю. Но что с моим отцом?
— Ты хочешь это знать?
Лютогост замялся, а Станислав, заметив его смятение, расхохотался. После чего сказал:
— Делай, что тебе велено, Лютогост. А про отца забудь.
После того как я сгрёб к отхожему месту всю гниль, пришло время заняться спальным местом. Так как я был в камере один, мне ничто не мешало соорудить двуспальную лавку. Выбрав две с ровными краями и одинаковой высоты, я поставил их рядом у стены и принялся собирать по помещению самую сухую солому. Всё, что нашёл, постелил на двойную лавку. Собственно, ради этого я своё спальное место и расширял. Сам-то я мог и на узкой вполне лежать, а вот толстый слой соломы на узкую не положишь — сваливается.
На две совмещённые лавки удалось накидать довольно много и, улёгшись на них, я с удовольствием констатировал тот факт, что стало сильно удобнее. И мягче. Однако полежать не удалось — вернулись слуги. В сопровождении тюремщика и, что самое печальное — с новой корзиной гнили.
Поставив корзину у решётки, слуги и тюремщик принялись доставать из неё овощи, чтобы начать их в меня бросать. А это в мои планы на вечер никак не входило.
— Прекратите! — закричал я, когда они начали замахиваться. — Дайте сказать!
Все трое застыли в ожидании продолжения.
— Если вы не будете в меня бросать эту гниль, — произнёс я. — То я вас очень щедро вознагражу!
— Как? — поинтересовался тюремщик.
— Вы получите самое ценное, что только есть на свете!
— И что же это? — спросил первый слуга.
— Жизнь!
— Что? — растерянно сказал второй слуга.
— То! — рявкнул я, быстро подошёл к решётке и добавил: — Меня отец в любом случае выкупит! А я вас найду. Даю слово дворянина, что найду! И лично каждому вспорю живот! И наполню его гнилым луком!
С дворянином я, конечно, перегнул, здесь такого понятия не было, но зато про вспоротые животы получилось хорошо. По вытянувшимся лицам слуг я понял, что на них это впечатление произвело.
— Но господин велел бросать… — растерянно пробормотал первый слуга. — Мы не можем…
— Не можете не бросать — бросайте в нужник! — отрезал я. — А если кто в меня попадёт, то как только выйду отсюда, найду и всю семью убью! Всем понятно?
— Да, господин, — пробормотал первый слуга, а второй и тюремщик ограничились молчаливыми кивками.
Я же, бросив на них максимально злобный взгляд, развернулся и направился к своему спальному месту. Прилёг на него и принялся смотреть, как несчастные слуги бросают овощи в угол возле отхожего места. А тюремщик и вовсе убежал.
Сильно же здесь господа простой люд за горло держат, раз даже находясь за решёткой, я смог напугать этих бедолаг.
Глава 10
Отмерять время в помещении без окон и с постоянно горящим светильником было бы невозможно, если бы не маленькое вентиляционное отверстие, буквально двадцать на двадцать сантиметров на одной из стен под самым потолком. Сквозь него в дневное время в камеру проникали солнечные лучи. Для освещения их, конечно же, не хватало, потому и светильник повесили, но время суток определять получалось. Да и своё прямое назначение это отверстие хоть как-то выполняло, без него можно было бы задохнуться от «аромата» гнилых овощей, смешанного с вонью, исходящей от отхожего места.
Если считать, что я пришёл в себя в первое же утро после пленения, а не провалялся в темнице перед этим пару дней без сознания, то шли уже третьи сутки моего пребывания в камере. За всё это время меня ни разу не покормили — как и обещал Лютогост. Свежей воды тоже не принесли, но та, что была в ведре изначально, пока ещё не пропала, хотя дело уже шло к тому — едва заметный неприятный привкус у неё уже появился. Но пока ещё её можно было пить. И мыть ею овощи.
Вообще, было забавно наблюдать за тем, как Лютогост пытается мне мстить. Я и раньше замечал, что этот парень не особо умный, но теперь я в этом убедился окончательно. Морить пленника голодом, забрасывая его при этом овощами, пусть и гнилыми — это надо было додуматься. Разумеется, столько гнили, чтобы бросать её в меня изо дня в день, не нашлось, и уже на вторые сутки среди овощей стали попадались слегка подгнившие, а иногда и вообще нормальные.
Поняв, что тюремщики меня побаиваются — как самый первый, так и те, что заступали потом на смену — я велел пригодные в пищу овощи бросать не к нужнику, а в другой угол. Так потихоньку у меня накопился неприкосновенный запас вегана. Поклонником сырого лука в чистом виде я не был, а вот репа и брюква вполне подходили, чтобы утолить голод. Иногда попадалась морковка — это вообще было здорово.
А ещё я пытался подкупить каждого тюремщика, что заступал на смену. Не то чтобы особо рассчитывал на успех, но почему бы и нет? Времени у меня было много, почему бы и не попробовать? Что я терял в случае неудачи?
Однако ожидаемо ничего не вышло. Одно дело — не выполнить приказ господина и бросать в сторону гнилые овощи, и совсем другое — помочь бежать пленнику. Один тюремщик, правда, заинтересовался, но когда узнал, что рассчитаться за свободу я могу лишь золотыми перстнем и браслетом, быстро утратил интерес к моему предложению.
В принципе понять его было можно — княжеские перстень и браслет довольно сложно сбыть по хорошей цене и не вызвать подозрений. Разве что переплавить. Но, возможно, в виде лома мои украшения стоили совсем мало — недостаточно для того, чтобы идти на такой риск.
Так как никаких других развлечений, кроме как спать, уговаривать тюремщиков да грызть овощи, у меня не было, я отмыл очередную морковь, устроился с ней на лавке и приготовился похрустеть. Но даже не успел поднести кладезь витамина А ко рту, как из коридора донёсся шум. Кто-то очень быстро шёл, громко цокая каблуками по каменному полу, и разговаривал во весь голос. Сначала я не мог разобрать слов, но по мере приближения говоривших получилось это сделать.
— Тебе туда нельзя, госпожа! — взволнованно верещал тюремщик.
— Мне можно всё! — уверенно отвечал ему звонкий женский голос.
— Но, госпожа!
— Уйди с дороги!
— Госпожа!
— Пошёл вон!
После этой фразы я увидел говорившую — Ясну. Она подошла к решётке, или даже не подошла — подлетела. Взволнованная, напряжённая и очень злая. На правом плече у неё висела большая холщовая котомка. Княжна посмотрела на меня, покачала головой и негромко, буквально себе под нос, произнесла:
— Какой позор.
— Госпожа, ты не можешь здесь находиться, — продолжил свою унылую песню подошедший тюремщик. — Я буду вынужден доложить о твоём приходе господину.
— Беги! — отмахнулась Ясна. — Докладывай! Чего стоишь?
— Я не могу оставить пленника, — уже чуть ли не плакал тюремщик. — Я доложу, когда моя смена закончится. А сейчас я должен быть здесь.
— Сейчас ты должен заткнуться и отойти! — мрачно произнесла княжна и бросила такой грозный взгляд на тюремщика, что бедняга поспешил повиноваться.
И откуда только взялось у этой девчонки столько смелости и жёсткости, ей ведь лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Впрочем, в старину люди намного раньше становились взрослыми, поэтому особо удивляться не стоило.
— Как ты, Владимир? — обратилась ко мне Ясна, забыв про тюремщика. — Ты ранен?
— Нет, — ответил я. — Получил несколько ушибов, когда упал на камни, но это не считается. Как ты сама? Как Звана? Как Любомир Чеславович?