— Со мной и Званушкой всё хорошо, — сказала княжна, сделала небольшую паузу и добавила упавшим голосом: — А про батюшку мне ничего не известно. Надеюсь, он жив.
— А ты можешь мне объяснить, что вообще произошло? — спросил я. — Если, конечно, об этом не запрещено говорить.
— Не запрещено. На нас напали чермяне.
— Это ваши враги?
— До вчерашнего дня я думала, что нет. Браноборский князь Станислав и мой батюшка — союзники князя Станимира. Мы не воевали с чермянами.
— Но почему тогда они на вас напали? — удивился я.
— Не знаю, — Ясна вздохнула и пожала плечами. — Батюшка как-то говорил, что Станислав держит на него обиду, но я никогда не думала, что она настолько сильная, чтобы из-за неё сделать вот это всё.
— Много людей погибло?
— Не очень. Воеводы и почти все дружинники предали отца. Дрались только самые верные.
Ясна снова вздохнула и замолчала, было видно, что ей с большим трудом даются эти слова. Через некоторое время она продолжила рассказывать:
— Мне сначала сказали, что ты сбежал, а сегодня утром я случайно узнала от слуг, что тебя бросили в темницу. Это ужасно, Владимир, так нельзя поступать с аманатами, это позор. Я поговорю с Лютогостом и заставлю его просить Станислава о твоём освобождении.
— Не стоит, — сказал я. — Не для того они меня сюда заперли, чтобы отпускать.
— Они не имеют права так с тобой поступать! Ты аманат! Если они боятся, что ты сбежишь, то должны запереть тебя в башне и обеспечить достойные условия. А вот так нельзя. Это позор!
Мне было приятно, что эта милая девушка так за меня переживает, и я не стал её расстраивать и говорить, что её брат, скорее всего, и был инициатором заключения меня в темницу вместо башни.
— А почему здесь так воняет? — неожиданно сменила тему княжна. — Что это за запах?
— Не обращай внимания, сегодня обещали прибраться, — соврал я.
— А как тебя кормят?
— Отлично. Хорошая здоровая пища: много витаминов, клетчатки.
— Чего много? — переспросила Ясна.
— Овощей много дают, — пояснил я. — Прям как знали, что я их очень люблю.
— А я не знала про овощи, — заметно расстроившись, произнесла девушка. — Я тебе окорок принесла и сало.
— Очень даже правильно сделала, — сказал я, улыбнувшись. — У них здесь окорок не очень вкусный.
Ясна тоже улыбнулась, поняв, что я пошутил, и протянула мне котомку, просунув её сквозь прутья решётки. Та оказалась довольно тяжёлой. Я поблагодарил девушку, отнёс передачу на свою лавку, вернулся к решётке и спросил:
— А вообще в целом как ситуация в городе? Захватчики ничего ужасного не вытворяют?
— В городе всё как и раньше, — ответила Ясна. — Чермяне никого не трогают. Только посты на всех воротах усилили и патрули по улицам ходят. Но я же тебе сказала, воеводы предали отца, поэтому патрули наполовину состоят из наших дружинников. Горожан никто не трогает.
— Это хорошо, — сказал я.
— Хорошо, — согласилась княжна. — Но очень обидно, что воеводы так поступили. Батюшка всегда был добр и справедлив ко всем. Он не заслужил предательства.
— Так всегда, Ясна. Предают в основном добрых и хороших. Плохих и злых не предают — их боятся.
— И Лютогост…
Девушка хотела что-то сказать, но снова замолчала. Её можно было понять — сложно принять тот факт, что твой родной брат — предатель, что он пошёл против отца и прислуживает врагу. Нужно было закруглять тему предательства, и я сказал:
— Как бы тебе ни было сейчас тяжело, надо держаться. Не забывай, на тебе Звана, ей сейчас особенно нужна поддержка. Она в силу возраста сильнее всех переживает за отца.
Ясна кивнула, соглашаясь со мной, и произнесла:
— Сейчас я пытаюсь выяснить, что с батюшкой. Надеюсь, он жив, и его тоже держат в темнице. Если это так, то буду пытаться его вызволить, отправлюсь к князю Станимиру на поклон, буду его просить о помощи, поеду к дяде Велигору — брату матушки, попрошу его помочь. А если…
Княжна снова замолчала. Её глаза предательски заблестели, но тем не менее слёз Ясна не показала, она тяжело вздохнула и закончила мысль:
— А если батюшка погиб, то мы со Званушкой переедем к дяде. Он нас любит, он примет нас. А здесь я не смогу больше жить.
Ясна снова замолчала, и в возникшей тишине раздалось новое блеяние тюремщика:
— Госпожа…
— Заткнись! — в этот раз рявкнул на него уже я.
Тюремщик замолчал, и мы какое-то время с Ясной просто стояли и смотрели друг на друга. Через прутья решётки, держась на них руками. Меня тут же накрыло воспоминаниями — подобные сцены я в прошлой жизни не раз видел в кино. И как правило, в тех фильмах героям не очень-то везло.
— Мне надо идти, Владимир, — сказала девушка, положив свою ладонь на мою руку. — Надеюсь, ты недолго здесь пробудешь. Я сделаю всё возможное для того, чтобы тебя отпустили или хотя бы перевели из этой ужасной темницы в башню и держали соответствующе твоему положению.
И это были не слова вежливости — Ясна действительно собиралась добиваться моего освобождения или перевода, мой дар дал мне возможность ощутить, что девушка говорит правду. Её слова был настолько искренни, что меня словно обожгло ими.
— Благодарю тебя, — сказал я. — Когда находишься в таком месте, очень приятно знать, что ты кому-то небезразличен.
Ясна улыбнулась и, как мне показалось, немного смутилась.
— Я ещё приду! — пообещала она и сразу же быстро удалилась.
А я, проводив княжну взглядом, вернулся на свою лавку. Сел на неё, прислонился спиной к холодным камням и задумался, переваривая полученную информацию.
На Крепинск напал Браноборский князь Станислав. Тот самый Станислав, чей старший сын Далибор был когда-то помолвлен с моей сестрой Беляной. Похоже, этот князь решил отменить помолвку, иначе как-то совсем нехорошо он обращался с будущим родственником. Вариант, что он не знает о моём присутствии в замке, я отмёл. Раз он, как и Любомир Чеславович, был союзником Станимира, то явно знал, на каких условиях Златоярский князь заключил перемирие с моим отцом.
Но если игнорирование Станиславом помолвки его сына и Беляны меня не особо удивило — после того, как он привёл свою дружину к стенам Велиграда всем стало понятно, что у этой помолвки нет будущего; то заключение в темницу аманата своего союзника, вызвало у меня недоумение. Я догадывался, что Браноборскому князю плевать на моего отца, но теперь выяснилось, что не только на него, но ещё и на Станимира.
О причинах такого поведения правителя чермян я даже гадать не стал — у меня было слишком мало вводных данных, чтобы высказывать хоть какие-то предположения. Поэтому я занялся более приятным делом — принялся развязывать котомку. Ясна говорила про окорок, и после двух суток веганской диеты это было веским поводом поскорее извлечь из холщового мешка его содержимое.
Извлёк. И не мог не порадоваться тому, что увидел. Помимо упомянутых княжной окорока и здоровенного куска сала, она принесла увесистый ломоть хлеба, пяток варёных яиц, два больших пряника и бутыль с молоком — немаленькую, литра на два. Этим всем можно было полноценно дней пять питаться, дополняя рацион брюквой и репой. Молоко, главное, в первый день выпить, будет жалко, если прокиснет — простоквашу я не люблю.
А ещё Ясна положила в котомку большой нож, чтобы я мог нарезать окорок, сало и хлеб. Или не для этого — девушка она умная, сообразительная. Впрочем, толку от ножа, как от оружия было мало — тюремщики благоразумно не подходили близко к решётке. Если бы подошли, я и без ножа бы справился.
С удовольствием перекусив, я отметил, что жизнь не то чтобы стала прекрасной, но немного ярких красок в ней прибавилось. Завязав котомку, я положил её под лавку и на всякий случай закидал соломой. А то ещё притащится Лютогост, увидит и велит тюремщикам забрать. С него станется.
На полный желудок захотелось подремать. Не знаю почему, но в темнице мне постоянно хотелось спать — возможно, не прошли ещё последствия отравления или заклятия, а может, сказывался недостаток кислорода в помещении.
Однако вздремнуть не получилось — только я устроился поудобнее на лавке, как началась пересменка у охранников. В целом меня это мало волновало, и я даже не повернулся посмотреть, кто заступил на пост. А зря не повернулся — только я начал засыпать, как мне по затылку ударило что-то тяжёлое и твёрдое. И тут же раздался неприятный визгливый смех.
— Ты совсем страх потерял? — прикрикнул я на тюремщика, вставая с лавки.
— А что ты мне сделаешь? — ответил вопросом на вопрос долговязый наглец с изрытым оспинами лицом и кривыми зубами.
— Что сделаю? Как только освобожусь, вспорю тебе живот и набью его гнилым луком! — пообещал я по уже отработанной схеме.
— А с чего ты решил, что ты освободишься? — сказал тюремщик и снова неприятно заржал.
Похоже, с этим не получилось. Или смелый, или тупой, или наоборот слишком умный. Понимает, что последнее, чем я буду заниматься в случае освобождения — это искать придурков, бросавших в меня гнилые овощи.
— Вот когда будешь свои потроха в руках держать, тогда вспомнишь этот разговор! — пригрозил я и направился к ближайшей лавке, чтобы прикрыться ею.
А ведь так хорошо всё начиналось: разговор с Ясной, вкусный обед, и вот ведь надо было именно этому рябому упырю заступить сегодня на дежурство. Я поднял лавку, прикрылся и, надеясь, что тюремщику быстро надоест такое развлечение, принялся считать броски.
Первый, второй… Третьего не последовало. Вместо него до меня донёсся незнакомый голос:
— Воропа́й! А ты чего здесь делаешь?
— Как чего? — полным удивления голосом ответил тюремщик. — Службу несу.
— А почему здесь?
— Куда поставили, там и несу. А ты чего припёрся?
В поле моего зрения появился мужчина лет тридцати — среднего роста, крепкий, тоже одетый в форму охранника. Он взглянул на меня, покачал головой и с тоской произнёс:
— Перепутал я. Мне, наверное, в ночь выходить. Не понял я десятника.