будет, коли их две тысячи окажется? До Казани всего три перехода осталось. Странно, что до сих пор подмоги дозору не подошло.
— Видать, Сафа-Гирей еще рать собрать не успел, — предположил князь Воротынский. — Хватит спорить, други! Давайте выпьем за здоровье воеводы нового, князя Сакульского! Дабы задор молодой дольше в нем сохранялся.
Зверев опрокинул в рот кубок, но ответил все же не князю, а боярину:
— Нет плохого оружия. Есть воеводы, что не способны применить его верно и складно. И гуляй-городом можно арабов ваших хваленых бить, и простой рогатиной. Подумать только надобно, а не в лоб тупо переть.
— А коли так, что же прете? — тут же парировал Выродков. — Выходит, плохой ты воевода, Андрей Васильевич?
— Иван Григорьевич! — опасаясь ссоры, вскинул руку Воротынский.
Но Зверев в ответ согласно кивнул:
— Видать, плохой. Стреляю много, думаю мало. Пари, боярин. Спорим на пять гривен, что завтра рогатинами повоевать получится?
— А спорим!
— По рукам?
— По рукам!
Уговор спрыснули кружкой доброго испанского вина, после чего гость наконец-то перестал к месту и не очень поминать своих любимых арабов, и бояре заговорили о более близкой всем теме: о погоде и видах на урожай.
Поутру с тремя сотнями ополченцев в стремительную атаку умчался Федор Друцкий. Его отряд, вяло постреливающий в гарцующих перед излучиной татар, голова обоза нагнала через час. С пустыми колчанами сотни вернулись в ряды Передового полка. Вскоре показались и казанцы, стали выкрикивать издалека какие-то ругательства, подкрепляя их стрелами с широкими калеными наконечниками. Андрей переглянулся с кузеном, перекрестился, проверил, прочно ли застегнут под подбородком шлем, и вскинул руку:
— Первые сотни, за мной! — Он дал шпоры коню, заставляя его перейти в разбег. — За мной, за мной, ур-ра-а-а!
С тяжелым топотом копыт, выбивая подковами ледяную крошку, кованая конница начала разбег. Зверев рогатину даже трогать не стал: татары и так бросились врассыпную, пуская с разворота стрелы со свистульками и уносясь вниз по реке. На рысях идти — за четыре часа до самой столицы их гнатъ можно.
В этот раз ратники преследовали казанцев куда дольше, чем обычно: версты три, и дальше, за излучину. Однако сам воевода Сакульскии за поворот не пошел: вместе с полусотней отцовских холопов и тремя боярскими детьми Друцкого — при десяти воинах каждый, — он свернул с реки в сосновый бор, что возвышался за прибрежным кустарником, пробился под деревья и приказал людям спешиться.
— Смотрите, чтобы тихо было! Заметят раньше времени — плохо будет.
Ратники, начиная понимать, что задумал воевода, молчали и успокаивающе поглаживали по мордам коней. Многие тут же принялись проверять оружие, перекинули щиты с крупов лошадей себе за спину. Андрей тоже пощупал висящий за спиной бердыш, прижался щекой к лошадиной морде:
— Не бойся. Сейчас разомнемся, согреемся.
Вскоре послышался топот копыт: передовая сотня, расстреляв боезапас, не спеша возвращалась к обозу, хорошо видному на длинном, прямом отрезке реки. Настала недолгая тишина — а потом вслед за врагом, весело переговариваясь, проскакали татары. Ушли вверх по Волге почти на версту и, взявшись за луки, стали вновь выматывать русское головное охранение.
— Только без шума! — еще раз предупредил Зверев. — Не спугните раньше времени. По коням!
Почти сотня закованных в железо воинов выбралась из леса на реку и, не произнося ни звука, принялась разгоняться по ледяному простору, растекаясь от берега до берега, не оставляя ни единой щелочки в быстро смыкающейся ловушке. За триста сажен до татар ратники дружно опустили рогатины, пригнулись к шеям коней. На таком расстоянии грохота многих подков было уже не скрыть, татары начали оборачиваться, тревожно заметались, ища выход.
— Ур-р-р-а-а-а! — закричал Андрей, чувствуя знакомый холодок внизу живота, задорный ужас, предшествующий близкой схватке.
Остальные воины тут же подхватили:
— У-р-ра-а-а!!!
Оказавшийся перед ним татарин попытался закрыться от удара рогатины щитом — князь чуть опустил острие, чтобы оно не соскочило, напрягся. Тресь! Дерево брызнуло щепками, копье понеслось дальше, вонзилось в живот врага и прошило его, нанизав почти до самого кулака Андрея. Зверев отпустил бесполезное уже оружие, рванул из-за спины бердыш, отработанным движением снизу вверх подрубая шею скакуна следующего казанца, и помчался дальше, не отвлекаясь — холопы добьют. Третий его противник оказался безусым мальчишкой. Тот еще не успел ни в чем разобраться и просто визжал, закрываясь луком. Бердыш легко разрубил деревяшку вместе с головой, что была за ней, скакун грудью отбил в сторону вражеского мерина.
Встретившись взглядом с морщинистым бородатым татарином, князь повернул к нему, принял саблю на лезвие бердыша, отвел, попытался рубануть обратным движением, но попал по щиту. Увидел, как выскользнуло снизу кривое лезвие, отбил ратовищем, ударил сверху, пытаясь нанести укол за щит — мимо. Однако татарин все равно уже повалился, и впереди открылись сверкающие кольчуги, круглые щиты с крестами и коловратами: свои! Князь Друцкий одновременно с кузеном послал в атаку кованые сотни со своей стороны — и две стальные лавины в считанные минуты раздавили лучников между собой.
— Вот так, знай наших! — Андрей подъехал к Федору, друзья обнялись. — Ну где там этот путешественник? Пусть полюбуется.
Холопы, спешившись, торопливо обыскивали убитых, снимали оружие, ловили лошадей. От недалекого обоза доносились приветственные выкрики. Когда же телеги и сани докатились до места схватки, ратники увидели только мертвые тела: туши коней, неподвижных полураздетых людей. Таков закон: кто сражался, тому и добыча.
— Ловко мы их, — подвел итог княжич. — Теперь до самой Казани спокойно пойдем.
— Твои бы слова, да Богу в уши. Надеюсь, хоть до вечера приставать не будут.
И действительно, до сумерек татарские дозоры на реке больше не появлялись. А вечером веселый Михайло Иванович опять привел в гости в Передовой полк своего друга. Иван Григорьевич выглядел молчаливым — видать, думал, где теперь взять пять гривен. Все же полное боярское годовое жалованье от казны — так просто в кармане не нашаришь.
— В этот раз я ничего не прихватил, — сообщил Воротынский, усаживаясь на вчерашнем месте. — Ты именинник, тебе и угощать.
— Князь, Андрей Васильевич! — в самый неподходящий момент влетел в юрту царский холоп. — Государь тебя кличет!
— А что случилось?
— Скорее, князь, скорее!
— Иди, Андрей Васильевич, — развел руками Воротынский. — Государю тебя придется уступить. Но ты поторопись, вино долго ждать не умеет. Высыхает.
Он довольно засмеялся. Холопы уже собирали на расстеленной поверх ковров скатерти стол, Василий Ярославович принес в бочонке петерсемену, послал холопа за Федором Друцким: тоже ведь герой праздника. Зверев только тяжко вздохнул и направился за посланником.
В царском шатре было необычно тихо. Андрей откинул полог, охнул и перекрестился: на ковре перед троном лежал, вытянувшись во весь рост и закрыв глаза, воевода Вельский. Рядом — не на троне, на земле — понуро сидел Иоанн. Он поднял голову, с тоской глянул на гостя, с трудом разомкнул сухие губы:
— И чего мне теперь делать, боярин?
В памяти моментально всплыла картина: «Иван Грозный убивает своего сына». Зверев быстро оглядел тело — но никаких ран не заметил. Тогда он подошел к самодержцу и присел рядом.
— Опять дерзишь? — совершенно без эмоций спросил царь.
— Что случилось-то, государь?
— Пришел ко мне князь Дмитрий и начал сказывать, что надобно немедля назад в Москву поворачивать. Что лед трещит, а мы все под Казанью сгинем. Я, конечно, потребовал далее идти. Ведь всего переход и остался. Он опять про свое. Я волю свою и Божью высказал — а он спорит. Ну, я и крикнул, что прокляну. А он взял, упал да и помер.
— У каждого свой час, государь, — вздохнул Андрей. — Все мы там будем.
— Он не от часа умер, от проклятия моего… Чего ты молчишь, князь Андрей? Ты ведь всегда что-то странное выдумываешь, неожиданное. Вот и скажи, чего мне делать ныне?
— А что сделаешь, государь? Уходить нужно. Уходить. Апрель на носу, ледоход, половодье. Встанем под Казанью — а дальше что? Лед пойдет, от нашего берега нас отрежет. Ни припасов подвезти, ни пополнение получить, ни раненых домой не отправить. Окажемся в чужой земле, как в кольце блокадном. Прав был воевода, побьют нас всех там. Пропадем.
— Ты не понимаешь, князь! Я должен взять Казань, я обязан это сделать. Такова Божья воля!
— Я знаю, государь, — кивнул Андрей. — Но Господь никогда не решает за нас наши проблемы. Он не обеспечит снабжение, связь, лекарства, эвакуацию. Ничего. Это надобно делать нам. И не кидаться по Его воле как пьяница в прорубь, а готовиться заранее, все обдумать, оценить, распланировать. Выбрать время, час, направление ударов, оценить возможные ответы врага — и подготовиться к ним тоже. Все должно быть подготовлено заблаговременно. Так, чтобы все происходило стремительно и неотвратимо. А кто же в марте наступает? Перед самым половодьем? Наш поход был обречен, еще не начавшись.
— Я не верю, боярин. Не верю, что у нас что-то может получиться. Ты помнишь сравнительные биографии Плутарха? Это было самое упоительное чтение моего детства. Там было очень многое написано о походах, о битвах. И всегда солдаты храбро шли вперед, слушались воевод, любили друг друга. А у нас… Наши бояре все ненавидят друг друга! Как они грызлись за места свои! Несколько дней ни о какой службе и не думали. Лишь о том, как друг друга пересидеть. Какая же это опора, как они друг другу в трудный миг помогут, как Русь оборонять станут? Ничего мы не сможем. Не одолеть нам Казани, не одолеть.
— Я ведь сказывал уже, государь. Слуги твои лишь тебя должны слушать, лишь с твоих рук кормиться и от тебя лишь зависеть. Пред тобой все должны быть равны. И возвышаться не в спорах местнических меж собой, а только по заслугам своим и по твоей воле.