Зажмурившись от света, ученик чародея Сэм Салазар вступил в шатер: крепко сложенный парень с румяной круглой физиономией и растрепанной копной волос соломенного оттенка. В одной руке он держал примитивный пузатый манекен, очевидно долженствовавший изображать Хейна Хусса.
«Ты приводишь в замешательство своего учителя и себя, – сказал Хусс. – Возможно, ты руководствуешься некими особыми соображениями, но мы не можем угадать, какими именно. Например, ты только что вкладывал ступни моего симулякра в мои следы задом наперед. Я почувствовал, что мои ноги отяжелели – тебе придется ответить за свою неловкость».
Сэм Салазар не проявлял почти никаких признаков смущения: «Чародей Командор предупреждал меня, что каждому из нас приходится страдать за свои мечты».
«Если твоя мечта – стать чародеем, – раздраженно заявил Командор, – тебе придется исправиться и вести себя как следует!»
«Парень хитрее, чем ты думаешь, – заметил Хейн Хусс. – Смотри!» Он взял у юноши куклу, сплюнул ей в рот, вырвал у себя волосок и засунул его в подходящее углубление манекена: «Теперь у него есть симулякр Хейна Хусса, полученный почти задаром. А теперь, ученик Салазар, каким образом ты намерен навести на меня порчу?»
«Разумеется, я никогда не посмел бы это сделать. Я всего лишь хотел бы заполнить пустоты у меня в шкафу».
Хусс одобрительно кивнул: «Чем не причина? У тебя, конечно, есть симулякр Исака Командора?»
Сэм Салазар опасливо покосился на учителя: «Он не оставляет следов. А если в помещении есть хотя бы открытая бутылка, он дышит, прикрывая рот рукой».
«Смехотворно! – воскликнул Хейн Хусс. – Чего ты боишься, Командор?»
«Предпочитаю соблюдать осторожность, – сухо ответил Командор. – Ты храбришься и пыжишься, но в один прекрасный день твой симулякр попадет в руки врага, и тогда ты пожалеешь о своем бахвальстве».
«Вот еще! Все мои враги сдохли – кроме одного или двух, а они не смеют высовываться». Хусс огрел Сэма огромной ладонью по плечу: «Завтра, ученик Салазар, тебе предстоят великие дела!»
«Какие именно?»
«Тебе уготована честь благородного самопожертвования. Лорд Фэйд вынужден просить у туземцев разрешения пройти через Дикий лес, а это уязвляет его гордость. Но просить придется. Завтра, Сэм Салазар, я назначу тебя проводником, ведущим лорда на переговоры – ты должен будешь находить капканные ямы, подпружиненные стволы, усеянные шипами, и крапивные силки прежде, чем они нанесут ущерб следующей за тобой важной персоне».
Сэм Салазар отступил на шаг, мотая головой: «Есть другие, гораздо более достойные кандидаты на эту должность! Я предпочитаю ехать в конце колонны на фургоне».
Командор жестом приказал ученику выйти из шатра: «Ты сделаешь то, что приказано. Оставь нас – мы довольно уже с тобой болтали».
Сэм Салазар удалился. Командор снова повернулся к Хуссу: «По поводу завтрашней битвы: Андерсон Граймз славится изобретательностью в том, что касается демонов. Насколько я помню, он разработал и успешно разрекламировал Понта, навевающего сон, Эверида, вызывающего гнев, и Дейна, внушающего страх. Нужно приготовиться – так, чтобы, сопротивляясь этим воздействиям, мы не нанесли друг другу нейтрализующий ущерб».
«Верно, – проворчал Хусс. – Я давно уже пытался убедить лорда Фэйда в том, что один чародей – по сути дела главный чародей – эффективнее группы чародеев, преследующих различные цели. Но он слишком честолюбив и не прислушивается к советам».
«Возможно, он хочет быть уверен в том, что, когда его главный чародей состарится, у него под рукой окажутся не менее талантливые специалисты».
«Будущее разветвляется множеством путей, – согласился Хейн Хусс. – Со стороны лорда Фэйда предусмотрительно заранее позаботиться о выборе моего преемника с тем, чтобы я обучил его на протяжении следующих лет. Я намерен оценить способности всех своих помощников и выбрать самого многообещающего. Завтра я поручу твоим заботам демонов Андерсона Граймза».
Исак Командор ответил вежливым кивком: «С твоей стороны мудро распределять ответственность. Когда преклонный возраст начнет сказываться на моих способностях, надеюсь, я сумею проявить такую же предусмотрительность. Спокойной ночи, Хейн Хусс. Пойду приведу в порядок маски демонов. Завтра Кейрил должен стать властелином на поле боя».
«Спокойной ночи, Исак Командор».
Командор выскользнул из шатра, а Хусс уселся на табурет. Из-за входной завесы выглянул Сэм Салазар.
«Что тебе нужно? – прорычал Хусс. – Что ты бродишь вокруг да около?»
Сэм поставил на стол манекена: «Не хочу больше играть с этой куклой».
«Ну и выбрось ее в канаву! – ворчливо отозвался Хейн Хусс. – Перестань раздражать меня глупыми шутками. Тебе удалось привлечь к себе мое внимание, но ты не можешь перейти ко мне из труппы Командора без его недвусмысленного разрешения».
«А если я получу такое разрешение?»
«Ты навлечешь на себя гнев Командора; он откроет свой шкаф, чтобы наказать тебя. В отличие от меня, ты не защищен от порчи. Рекомендую тебе довольствоваться тем, что имеешь. Исак Командор – опытный чародей и многому может тебя научить».
Сэм Салазар не был убежден: «Несмотря на всю свою опытность, чародей Командор относится с нетерпимостью к новым идеям».
Хейн Хусс тяжеловесно повернулся на табурете и смерил Салазара прозрачными, как вода, глазами: «О каких новых идеях ты говоришь? О своих собственных?»
«Об идеях, новых для меня – и, насколько я знаю, для Исака Командора тоже. Но он не говорит ни „да“ ни „нет“».
Хусс вздохнул и устроил поудобнее свою монументальную тушу на табурете: «Говори же! Расскажи, в чем заключаются эти идеи, я смогу оценить их новизну».
«Прежде всего я размышлял по поводу деревьев. Они чувствительны к свету, влаге, ветру, давлению. Чувствительны – то есть чувствуют. Может ли человек связаться с душой дерева и познать его ощущения? Если дерево обладает сознанием, такая способность могла бы оказаться полезной. Человек мог бы выбирать деревья своими часовыми в стратегически важных местах и вселяться в них по своему усмотрению».
Хейн Хусс скептически отнесся к такой гипотезе: «Любопытное наблюдение, но практически нецелесообразное. Для чтения мыслей, внушения одержимости, телепатического зрения и прочих взаимодействий такого рода требуется, в качестве основного исходного условия, психическая совместимость. Умы должны быть способны к отождествлению в некой определенной среде. Если между ними нет такого симпатического подобия, между ними нет связи. Дерево полярно противоположно человеку; представления дерева и человека несоизмеримы. Поэтому что-то большее, нежели едва уловимый намек на взаимопонимание, следует рассматривать, как настоящее чудо волшебства».
Сэм Салазар горестно кивнул: «Я это понимаю. И в свое время надеялся приобрести способность к такому отождествлению».
«Для этого тебе пришлось бы превратиться в растение. Дерево же, несомненно, никогда не станет человеком».
«Я рассуждал таким же образом, – сказал Сэм. – Зашел один в рощу и выбрал высокое хвойное дерево. Погрузил ступни в лесную подстилку и стоял там голый, молча, под солнцем, под дождем – на рассвете, в полдень, в сумерках, в полночь. Изолировал ум от человеческих мыслей, закрыл глаза, чтобы ничего не видеть, заткнул уши, чтобы ничего не слышать. Ничего не ел, впитывая только солнечный свет и дождь. Пустил корни из ног, вырастил ветви из торса. Тридцать часов я простоял, а через два дня – еще тридцать часов и еще через два дня – снова тридцать часов. Превратился в дерево настолько, насколько это возможно для существа из плоти и крови».
В глубине груди Хейна Хусса послышалось громкое басовитое бульканье – рассказ ученика позабавил его: «И тебе удалось отождествиться с деревом?»
«Ничего особенного не получилось, – признался Сэм Салазар. – В какой-то мере я чувствовал то, что чувствовало дерево: воздействие света, покой темноты, прохладу дождя. Но визуальных или слуховых ощущений не было. Никаких. Тем не менее, я не сожалею об этой попытке. По меньшей мере она позволила мне научиться самодисциплине».
«Любопытный эксперимент, даже если он не позволил получить конкретные результаты. Твоя идея, конечно, не отличается поразительной оригинальностью, но твой эмпирический подход – если воспользоваться архаическим термином – отличается смелостью и, конечно же, вызвал недовольство Исака Командора – он терпеть не может суеверия предков. Подозреваю, что он устроил тебе выговор за легкомыслие, метафизические заблуждения и одухотворение неодушевленных объектов».
«Так оно и было, – кивнул Сэм Салазар. – Он говорил очень долго».
«Заруби это себе на носу. Исак Командор иногда не умеет убедительно разъяснить самые очевидные вещи. Тем не менее, позволь мне привести в качестве примера лорда Фэйда, считающего себя просвещенным человеком, свободным от предрассудков. При этом, однако, он ездит в ветхом древнем экипаже, носит с собой лучемет шестнадцативековой давности и полагается на Адское Жерло в том, что касается обороны оплота Фэйдов».
«Возможно – подсознательно, по меньшей мере – он тоскует по временам древней магии», – задумчиво предположил Сэм Салазар.
«Возможно, – согласился Хейн Хусс. – И ты тоже по ним тоскуешь?»
Сэм колебался: «Древность окружена своего рода романтическим ореолом, налетом безумного величия… Но, разумеется, – поспешил прибавить Сэм, – мистицизм не может заменить ортодоксальную логику».
«Конечно, нет, – кивнул Хусс. – А теперь ступай! Мне нужно подумать о завтрашних событиях».
Сэм Салазар удалился, а Хейн Хусс, ворча и постанывая, заставил себя подняться на ноги. Он подошел к завесе входа в шатер и выглянул, обозревая лагерь. Все уже утихло. Вместо костров остались тлеющие угли, бойцы лежали в ямах, выкопанных во мху. На север и на юг простирались леса. Среди стволов и на холмистой равнине можно было заметить мелькающие огоньки – туземцы собирали споровые стручки мха.
Хусс осознал чье-то приближение. Повернув голову, он увидел закутанную фигуру чародея Энтерлина – тот скрывал лицо, говорил только шепотом и переиначивал естественную походку, переставляя ноги так, словно шел на ходулях. Таким образом Энтерлин надеялся повысить свою сопротивляемость враждебным чарам. Неосторожное проявление того или иного недомогания – ухудшения зрения, малоподвижности суставов, забывчивости, меланхолии, тошноты – могло иметь решающее значение и сделать человека уязвимым к порче. Поэтому чародеи старались казаться здоровыми и бодрыми, даже если в одиночестве им приходилось передвигаться на ощупь или судорожно сгибаться пополам от боли.