– О боже, Марк… я не знаю!
– Я надеюсь, ты узнаешь это до того, как он уничтожит всех нас.
Ева упала духом. Ее плечи поникли. Она пропускала песок сквозь пальцы, пытаясь вобрать в себя успокаивающее тепло обожженных солнцем крупинок.
– Ладно, я тебя поняла. И, полагаю, Матфей и Лука чувствуют то же самое?
– Говорить с ними становится все труднее и труднее. Если я пытаюсь завести с ними разговор об отце, Лука начинает кипятиться. Не могу понять, то ли он взбешен так же, как и я, то ли напуган, или все еще отказывается верить.
– А может, он на стороне отца. Ты должен это учитывать, Марк.
Марк вздохнул и плеснул соленой водой себе на лицо и грудь.
– Я знаю об этом. И это одна из причин, почему я перестал его спрашивать.
– А другая причина?
– Я почти уверен, отец догадался бы о том, что происходит что-то неладное, если бы Лука поджег наш коттедж.
– Это было бы довольно очевидно, – согласилась Ева. – А Матфей?
Марк покачал головой.
– Я думаю, он чувствует то же, что и я, но с ним говорить еще труднее.
– Он исчезает все чаще?
– Ну, и да, и нет. Он исчезает, когда испытывает стресс, но так происходит уже много лет. А серьезные перемены в нем произошли лет десять назад.
Ева кивнула.
– Да, когда он осознал свою связь с интернетом.
– Это его фишка, уж точно, и все мы думали, что компьютер откроет кучу возможностей для применения его чертовски подходящего таланта, но Матфея словно подменили. Это особенно стало заметно в последний год, когда мы все больше и больше полагались на него, пытаясь выследить Фостер, Кору и других. – Марк снова встретился с ней взглядом. – Клянусь, Ева, когда-нибудь он растворится в дебрях одной из своих проклятых компьютерных программ.
– Мне надо проводить больше времени с вами троими. Я знала, что у Матфея не все ладно, но была так погружена в себя, что не хотела посмотреть правде в глаза. Прости, Марк.
– Ева, давай будем честными. Ты погружена в себя только потому, что наш отец использует тебя как живой наркотик, утоляя свою зависимость. Когда он принимал последнюю дозу? – огорошил ее вопросом Марк.
– В ту ночь, когда мы вернулись из Миссури.
– Это было три дня назад. Три дня. Я видел его сегодня утром, Ева. Он выглядел так, будто готов выползти из своей шкуры. Ты помнишь, как было раньше? Когда он высасывал твои кристаллы, только если ты демонстрировала их в доказательство того, что научилась вызывать свою стихию?
– Да. – Ева подтянула колени к груди и крепко обхватила их руками, подпирая подбородок. – Как же мне не помнить? Тогда все было неплохо. Отец лишь помогал мне.
Марк фыркнул.
– Я думаю, это тоже были его манипуляции, но спорить не стану. Но скажи, как долго он мог продержаться тогда в перерывах между кристаллами?
Ева подняла голову с колен и, прищурившись, посмотрела на брата.
– Ты знаешь ответ так же хорошо, как и я.
– Да, знаю. Но чтобы так же, как и ты? Сомневаюсь. Я думаю, что ты так погрязла в отцовской зависимости, что уже и не видишь, насколько все плохо.
– Чушь собачья. Никто не знает, насколько все плохо с отцом, кроме меня. Это меня он использует! Меня, Марк! Не тебя, не Матфея, не Луку. Это всегда была я! – Голос Евы сорвался, и слезы заструились по ее гладким щекам цвета эбонита.
– Ш-ш-ш, не плачь, сестренка. Я не хотел доводить тебя до слез. – Марк потянулся к ней и поймал слезинку пальцем. Капля воды не скатывалась, удерживаемая силой его связи со стихией. Потом он открыл рот и уронил ее на язык. Ева покачала головой и вытерла глаза.
– Это отвратительно, когда ты так делаешь, – сказала она.
– Зато ты перестала плакать. Ева, я просто пытаюсь заставить тебя думать. Ты слишком сильно его любишь. Ты чересчур предана ему.
– Разве можно быть чересчур преданным тому, кто тебя вырастил? – возразила Ева.
Он ответил вопросом на вопрос.
– Как долго он может продержаться без дозы?
– Раньше было около месяца.
– А теперь?
– С тех пор как год назад мы потеряли Кору и Фостер, ему стало намного хуже. – Ева чувствовала себя все более униженной, пока говорила, но слова сами рвались наружу, лились из нее потоком. Вопрос брата как будто прорвал плотину преданности, которая обычно их сдерживала. – Поначалу я его понимала. Он был расстроен. Он любит Фостер и Кору. Когда они сбежали, я думала, он этого не переживет.
– Стало быть, ты вызвала свою стихию, зная, что ему необходим кристалл, чтобы он мог зарядиться энергией камня или чем там еще.
Ева печально кивнула и снова положила голову на колени.
– Это моя вина, Марк. Я настояла. И я вызывала лишь те кристаллы, которые могли бы успокоить и утешить его. Я думала… думала, что помогаю.
– Сестренка, ты не виновата в том, что он наркоман. Это все равно что обвинять бармена, налившего алкоголику стопку виски.
– Но у меня такое чувство, будто это моя вина.
– Сколько дней он сейчас может обходиться без дозы? – мягко повторил вопрос Марк.
– Три. Максимум.
– Черт. Я знал, что становится только хуже. Но не думал, что все настолько плохо. – Он взял ее ладонь в свою руку. – Ты должна впредь рассказывать мне такие вещи. Нам надо действовать заодно.
– Зачем, Марк? Ты правда думаешь, что я когда-нибудь смогу навредить отцу?
– Я думаю, что ты не позволишь никому – даже отцу – причинить вред своим братьям.
Вместо ответа Ева устремила взгляд к горизонту и лишь тогда заметила, что голубое августовское небо превращается в акварельную палитру желто-оранжевых красок, по мере того как солнце опускается в океан. Она сжала руку Марка, потом отпустила ее и встала, отряхивая шорты от песка.
– Мне надо идти. Я слишком надолго оставила его одного.
– Собираешься вызвать кристалл?
Это прозвучало скорее как утверждение, но Ева все равно ответила.
– Да. Я должна, Марк.
– Ладно… ладно. Я все понимаю, но можно дать совет?
– Конечно.
– Думай о том, что нужно тебе, а не о том, что нужно ему, – сказал Марк.
Темные глаза Евы широко распахнулись.
– Ты хочешь сказать, что пора прекратить все время использовать аметист?
– Каковы свойства аметиста?
Ева ответила без запинки. Она знала назубок свойства любого кристалла, минерала и драгоценного камня, что покоились в недрах земли, и могла говорить о них так же легко, как дышать.
– Аметист – камень духовности и удовлетворенности. Он фокусирует энергию на успокоении и утешении. Еще он наделяет уравновешенностью, силой и приносит истинное умиротворение.
– Понимаю, почему ты выбрала для него этот камень. Но, если я скажу тебе, что наряду с успокоением мне нужна помощь, чтобы сосредоточиться на моих аналитических способностях, и защита против страха, зависти, ярости, а еще ментальный стимулятор – то, что избавит меня от печали и добавит ясности мысли, – какой кристалл ты извлекла бы из земли для меня?
Ева задумчиво закусила нижнюю губу.
– Ну, с этим справилось бы несколько камней, но мой инстинкт подсказывает, что лучше всего подойдет сердолик. – Она вгляделась в лицо брата. – Марк, я бы позволила тебе зарядиться от меня. Ты ведь это знаешь, не так ли?
– О, сестренка! Нет, нет, нет. Я и без того сражаюсь с собственными демонами. Не хватало еще других. Кстати, в этом и кроется причина зависимости отца. Он не привязан к земле. И не может поделиться своей стихией с тобой. Но ты – земля. Вызови сердолик и храни его при себе так долго, как только сможешь. Отец продержится еще несколько часов. – Марк поднялся, тоже стряхивая песок со своего высокого худощавого тела. – Я пойду к нему сейчас, выиграю тебе немного времени.
Ева крепко обняла Марка.
– Спасибо, – прошептала она ему в плечо.
– Мы с тобой заодно. Никогда не забывай об этом, – сказал Марк.
Ева легко нашла географический центр острова. Конечно же, за последние тридцать лет она бывала здесь столько раз, что и не вспомнить. Она первой переехала на остров, и лишь через несколько лет к ней присоединились братья. В отличие от нее, у каждого из них были родители, хотя те охотно передали своих детей под полную опеку великому доктору Рику Стюарту, когда мальчики начали проявлять признаки того, что диагностировали как острую раннюю шизофрению.
Ева никогда не знала другого отца, кроме Рика Стюарта, а единственной женщиной, которая могла бы заменить ей мать, была Кора Стюарт, но они прожили вместе лишь несколько лет, и Кора так и не узнала правды о Еве. Ни о о ее связи с землей, ни тем более о тайне ее зачатия.
Ева мысленно встряхнулась. Бессмысленно терзаться прошлым. Уже ничего не изменить. Остается только терпеть.
Но сколько еще Ева выдержит?
Центральная точка острова издавна была отмечена рощицей цезальпиний на краю небольшого парка с увитой глицинией беседкой и копией знаменитого фонтана с русалками и русалочьим ребенком, украшающего площадь Жирарделли в Сан-Франциско. Цезальпинии стояли в пышном цвету, наполняя заброшенный парк ароматом карамели. Фонтан вот уже пять лет как высох, а глициния полностью поглотила беседку – но Ева находила в этом особое очарование и волшебство.
Нырнув за занавес из зеленых лоз и пахучих, похожих на гроздья винограда пурпурных цветов, Ева почувствовала себя настолько умиротворенной, насколько это было возможно на острове. Под ветхим сиденьем скамейки, тянувшейся вдоль стен беседки, хранилась длинная металлическая коробка, из которой Ева достала толстую подушку для медитации. Она подошла к центру беседки, положила подушку на деревянный пол и села на нее, скрестив ноги под собой. Она закрыла глаза и широко раскинула руки, словно хотела заключить кого-то в объятия.
И Ева действительно обнимала – обнимала Землю.
Можно было бы сказать, что она мысленно слилась с густым занавесом лоз, укрывавших беседку. Если говорить точнее – хотя и это недостаточно полно выразит смысл происходящего, – она соединилась разумом, духом и телом с сущностью живых растений. Она почувствовала их, и ее полные губы изогнулись в радостной улыбке. Хотя глициния выглядит нежной цветущей лианой, но в ее природе нет никакой изнеженности. Ева ощущала силу и упорство этого растения. Она прильнула к нему и последовала за ним вниз… вниз… вниз… Погружаясь так глубоко, насколько могла, пока не добралась до водного пласта.