— Мастер Бабрель, почему вы еще здесь?
Бабрель скосился на нее, подняв бровь, — знакомая гримаса!
— То есть почему я не бежал с остальными? — Старик печально вздохнул. — Должен же был остаться хоть один свидетель, юная Хантика, кто-то, кто станет наблюдать за происходящим, присматривать кое за чем, возможно, спасать что-то. Ты понимаешь?
— Да.
— Прекрасно. Надеюсь, что и ты, и две твои подружки не были бездеятельными все эти годы. Опять забыл, как их имена?..
Сувьель вздохнула:
— Пелорн и Каваксес. — Во время учения в Треваде они были ее самыми близкими подругами: Пелорн с длинными волосами и вечно насмешливым выражением лица и потрясающе способная Каваксес. Они продолжали дружить и долгие годы после окончания курса, им казалось, что их дружба будет длиться вечно. У Сувьель защемило сердце, когда она поняла, что не вспоминала о них уже долгие годы.
Бабрель заметил, что с ней что-то происходит:
— Они живы?
— Они обе погибли при осаде Беш-Дарока.
Он помолчал.
— Многие отдали свои жизни в те последние дни. Самые лучшие. Выжили только грубые и сильные, — сказал он после паузы. — «Как и я».
Сувьель грустно улыбнулась, вспомнив строки, которые он процитировал:
…Сотни чудовищ
И тысячи монстров остались в живых,
Как и я.
Это было из «Черной Саги», длинного поэтического произведения, полного неясных аллюзий и темных мест. Она легко могла представить, что автор когда-то тоже пережил череду бедствий.
Сувьель разглядывала темные силуэты зданий, между которыми Бабрель вел их. В сером дневном свете можно было различить сломанные трубы и осыпавшуюся черепицу. До вторжения эти дома были студенческими гостиницами, здесь же располагались кварталы плотников, обойщиков, переплетчиков и стеклодувов, а также множество других мастеров, умевших создать все — от башмаков и свечей до воздушных змеев и самоходных повозок.
— Теперь здесь совсем пусто, — пояснил Бабрель. — В большинство этих домов опасно заходить — стены и лестницы совсем прогнили. Все наемники и прочие паразиты живут рядом с Площадью Путешественника и еще в нескольких больших домах на улице Урагана, там они еще иногда чинят что-то. — Они завернули за угол, и Бабрель указал на трехэтажное здание, выстроенное под одним из многочисленных утесов Тревады. — Остался только этот, да еще пара домишек.
Он направился к дому, а Нерек остановилась, на ее лице было написано подозрение.
— Нас видели, — заявила она.
Бабрель пожал плечами:
— Нищие, бродяги, пьяницы… отбросы. — Он обращался к Сувьель. — Ты ничего не сказала о своей спутнице, но я и не спрашиваю. Любой сразу поймет, как она опасна. — Он продолжал идти. — Никто не посмеет сунуться. Идемте.
Старик провел их туда, где дыру в доме занавешивал большой кусок парусины, серый и истрепанный за долгие годы. Бабрель отодвинул занавеску, и ноздрей Сувьель коснулся запах пыльной старой тряпки. Старик жестом пригласил женщин войти вместе с их конями. Лошадь Сувьель мотнула головой, отказываясь заходить в полную темноту, но она успокоила ее, Бабрель вошел первым и зажег лампу.
В тусклом свете они разглядели комнату с высоким потолком, у одной стены была стойка, наверх вела полуразрушенная лестница. Один угол был завален поломанной мебелью, но пол был чисто выметен. Сувьель привязала коней к деревянной колонне и огляделась со странным чувством, что она уже видела все это.
— Это «Плащ Сенешаля», да? — За стойкой виднелась широкая скамья, на которую когда-то ставили бочки, на стене сохранились пустые полки, где когда-то стояли пивные кружки и бутылки. Это заведение посещали только военные люди и главы академий и библиотек Тревады. Студентам и преподавателям ход сюда был заказан, хотя в «Плаще» бывали многие известные поэты и певцы. Существовала легенда, что Авалти набросал свою «Песнь о Награде Королевы» именно в этих стенах.
— После падения Тревады, — пояснил старик, — и во время всего этого хаоса и резни я прятался здесь не один месяц, ненавидя это место, но не имея более надежного укрытия. В итоге оно стало моим домом. — Он посмотрел наверх. — У меня комната на следующем этаже, и довольно удобная. Там полно комнат, которые вам подойдут, если вы захотите остаться здесь. Единственный путь наверх — по приставной лестнице, эта лестница может обвалиться в любой момент.
— Полезно для незваных гостей, — заметила Сувьель.
— Но только если есть пути к отступлению, — добавила Нерек.
Она остановилась у стойки бара, разглядывая царапины на дереве и изучая пустые крючки и полки, на которых когда-то висели картины и гобелены, стояли статуэтки.
— У тебя есть какие-нибудь припрятанные сокровища, старик? Какие-нибудь там пенни и полушки?
К изумлению Сувьель, Бабрель улыбнулся:
— Нет, только безделушки, вырезанные из дерева мной самим да несколько растений. — Он взглянул на Сувьель. — Хочешь посмотреть?
Она повернулась к Нерек. Та пожала плечами:
— Нам придется остаться здесь до темноты, так что иди, если хочешь. Но не попадайся никому на глаза и будь внимательна.
Это было завуалированное напоминание о невидимом слуге Нерек, и Сувьель молча пошла за Бабрелем к задней двери комнаты. Они пошли по длинному коридору, ведущему мимо лишенных дверей комнат для слуг, и попали в комнату, забитую обломками бочек и битой посуды. Бабрель зажег свечу от лампы, и в ее свете Сувьель разглядела темные пятна на пыльном полу, пятна засохшей крови. А Бабрель был уже на другом конце комнаты и возился, расчищая подход к двери в углу, которая со скрипом распахнулась. Она поспешила за ним и оказалась на улице.
С порога, на котором она стояла, Сувьель могла достать до поверхности скалы, к которой притулился «Плащ». Между зданием и скалой был крошечный островок земли, тайный садик размером с телегу. У порога его ширина была не больше длины руки, но он постепенно расширялся к подножию скалы. Может быть, строители и хотели оставить здесь потайной клочок земли, но Сувьель ни разу не слышала о таких местах за все свое пребывание в Треваде.
— Стены «Плаща» превращают день в ночь, — произнес Бабрель. — Но моим питомцам, кажется, хватает одной лишь влаги, чтобы жить.
Он подошел к трем крепким саженцам, которые Сувьель сначала разглядывала в недоумении, но потом по листьям узнала в них агатники.
— Агатники, — удивленно повторила она вслух, подходя ближе.
Бабрель кивнул, довольный:
— В те дни эти проклятые Слуги свалили четыре древних дерева на площади, но я собрал семена с верхних веток, и вот результат.
Он осторожно погладил пальцами один из небольших раздвоенных на концах листочков. Сверху лист был темным и блестящим, снизу он был бледным и покрытым пушком.
— Я никогда до этого времени не видел молодых агатников…
Она замерла, то мелькнувшее раньше ощущение неправильности вернулось к ней и обрело силу. Она встревоженно посмотрела на старика:
— Дети, Бабрель. Прошло шестнадцать лет. В Треваде есть дети?
Он выдержал ее взгляд:
— Сувьель, прежде чем я отвечу, я хочу знать, почему ты путешествуешь с такой спутницей.
Черное отчаяние завладело Сувьель, когда она услышала этот вопрос. Как бы сильно ни хотелось ей рассказать ему о своем несчастье, она ощущала присутствие наблюдателя за своим плечом, чувствовала, как заклятие касается ее разума своими усиками.
— Я не могу сказать. Все, что я могу, просить тебя поверить мне. Я не опасна никому, а особенно тебе.
— Не о себе я беспокоюсь. — Он немного помолчал. Потом принял какое-то решение, поманил ее скрюченным пальцем и пошел вдоль серой замшелой стены таверны.
Сувель пошла за ним. Он нагнулся и несколько раз стукнул в деревянную панель. Через секунду со скрипом открылся низкий лаз.
— Это я, — произнес Бабрель. Он с трудом опустился на колени перед дырой и поманил к себе Сувьель. — Я привел друга.
Она присела рядом с ним и, вглядевшись в темноту, увидела там светлые силуэты — двенадцать маленьких детей. Самым старшим было не больше десяти, и все они смотрели на Сувьель голодными, полными недоверия глазами. Среди них была совсем маленькая девочка лет трех, которая застенчиво улыбнулась, остальные смотрели молча и сурово.
— Год назад они стали хватать сирот и маленьких попрошаек, — пояснил Бабрель. — Когда начали пропадать и домашние дети, многие семьи уехали, больше здесь не рожают детей. Слуги успели схватить многих. Одних силой, других они покупали у умирающих с голоду беженцев, потом всех увезли в центр города, за высокую стену, которую они сложили у лестницы Хаградио. — Он покачал головой. — Они разобрали Библиотеку, чтобы построить стену.
Сувьель охватил животный страх:
— Что они делают с этими детьми?
— Я не знаю. Когда я пытался расспрашивать этих детей, они только затыкали уши. Из того, что я услышал, ясно, что Слуги используют Великую Сферу для своих экспериментов. Они запирают детей в странные железные клетки, покрытые изнутри и снаружи символами и словами, а потом проводят над ними обряды. — Его голос упал до шепота. — Они не сказали ни слова о том, что происходит после этого.
Несколько детей отпрянуло к стене, словно не желая слышать, Сузьель с жалостью вглядывалась в их лица. Она читала о жестоких и диких ритуалах приверженцев магии Источника, которые они творили много веков назад, но это было что-то новое. Она хотела бы прижать к себе этих несчастных детишек, как-нибудь залечить их раны, но помнила, где находится. Она тяжело задышала, пытаясь успокоить мысли:
— Как этим детям удалось бежать?
— Их держали в комнате для ритуальных предметов и одежд, прямо под Великой Сферой. Кто-то из детей то ли нашел разлом в стене, то ли расширил какую-то трещину, пролез через нее и нашел узкий лаз. — Он пожал плечами. — В древние времена Ошанг-Дакал примыкал прямо к Храму Небесной Лошади, возможно, это был один из сохранившихся коридоров храма. А может быть, кусок породы сдвинулся внутри горы. Человек двадцать успели пролезть в тоннель, когда обрушился кусок скалы. Некоторых завалило, а остальные протискивались по проходу, пока не оказались под ночными горам