Как у капризной женщины: этот слишком низок, этот слишком высок, а этот слишком тонок….
«Малыш, а подобрать нужного нам мужчину, оказывается, трудная затея».
С мрачными мыслями вернулась к себе, чтобы еще раз поразмыслить над сложившейся ситуацией.
Едва я успела шагнуть в комнату и прикрыть за собой дверь, как в нее постучали. Сердце екнуло.
Распахнув дверь, я увидела джемата. Инстинктивно напряглась, готовясь к отпору: «Что на этот раз? В чем меня обвинят? Зачем он здесь?»
16
— Долгих лет жизни, достопочтенный бер, — прозвучал теплый обволакивающий голос с легкой хрипотцой.
Передо мной стоял мужчина, в котором чувствовалась сила и уверенность. Стройная подтянутая фигура, широкие плечи, густые смоляные волосы, обрамлявшие лицо, и живые искрящиеся карие глаза. Даже шрам, пересекавший щеку, не портил его мужественной красоты.
Он слегка склонил голову в учтивом поклоне.
— Меня зовут Фартах Меддин. Я сын Абдулы и Миры, тех, кого вы спасли от неминуемой гибели. Позволите войти?
Я молча махнула рукой, приглашая его. Он вошел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
— С чем пожаловали? — спросила я, стараясь держаться на расстоянии. В душе плескалась настороженность. Я не знала, чего ждать от незваного гостя: нападения или разговора по душам.
«Фартах… Неужели прошлое никогда не отпустит меня?»
— Назовите цену за жизнь моего отца? И если у меня не найдется достаточно золота, чтобы заплатить, я готов служить вам верой и правдой. Они остались одни, без поддержки, и в этом моя вина. Мой долг — быть рядом с ними, — в его взгляде читалась искренняя готовность принять любую цену.
Я вздохнула и с нескрываемым интересом изучала мужчину. В его облике ощущался тот самый редко встречающийся в людях внутренний стержень, сплав уверенности, благородства и непоколебимой преданности своим убеждениям.
Но больше всего подкупала его готовность взвалить на плечи заботу о родителях. Идеальный кандидат на роль мужа и отца.
— Я никого не держу. Твой отец свободен и, полагаю, тебе это известно. Если ты желаешь взять на себя их содержание, я не стану возражать. Это даже успокоит меня за их будущее, — ровно и бесстрастно произнесла я, обозначая свою позицию.
— Да, я говорил с родителями. В этом городе нам больше нет места. После тех чудовищных обвинений, что обрушились на моего отца, ни ему, ни мне не найти здесь работы. На мне долг жизни, и я хочу отплатить вам служением, достопочтенный. Мы готовы следовать за вами в ваш дом. Я могу сопровождать караваны, если вы занимаетесь торговлей. Могу стать вашим телохранителем, неотступно находясь рядом. Могу выполнять любую работу в вашем доме. Молю вас, не отвергайте мою просьбу, — прозвучал его голос немного горячо, но искренне.
Несколько долгих минут я собиралась с духом, чтобы озвучить свое предложение, не отрывая взгляда от его кадыка, который то и дело судорожно вздрагивал, выдавая волнение.
Затянувшаяся пауза, как я понимала, терзала его, заставляя гадать, что я скажу. Он осознавал, как сильно им нужна моя помощь.
В этом деле они получат все как на блюдечке: кров и средства к существованию, возможность без страха покинуть город и начать новую жизнь, вдали от нависших обвинений и в некоторой степени защиту в моем лице.
Как довериться мужчине, которому самому нужна помощь?…. Или я стала до такой степени циничной, что ищу в человеке то, чего вообще там нет?
Если я ему откажу, то мне кажется, он справиться с трудностями в своей жизни. Путь не так сразу, но уверена, что справится, а вот долг жизни его будет тяготить всю жизнь.
Что же в данной ситуации, где на кону и его судьба, и моя, и я не откажусь воспользоваться такой возможностью. Возможно, в этом и есть шанс для нас обоих. Не зря судьба свела нас именно сейчас.
— Что же, я готова принять ваш долг жизни, — наконец произнесла я, стараясь придать голосу уверенность, хотя в душе бушевало сомнение: как воспримет мое предложение?
— Но у меня есть условия.
Кадык дернулся сильнее, но он не отвел взгляда. В его глазах плескались надежда и настороженность, смешавшись в опасный коктейль. Я знала, что играю ва-банк, и любой неверный шаг может разрушить все.
— Какие условия? — тихо спросил он, голос звучал хрипло, словно он долго молчал.
Я глубоко вдохнула, будто прыгнула в пропасть, и сняла иллюзию, открыв ему свой истинный облик.
Он замер от неожиданности, и на его лице пронесся ураган эмоций.
— Сегодня мы свяжем наши жизни узами брака, но этот брак будет фиктивным. Дело в том, что я ношу под сердцем дитя от любимого человека, с которым судьба нас развела и не дала шанс быть вместе. Но моему ребенку нужен отец, пусть и на время. Когда он появится на свет, ты сможешь навсегда исчезнуть из нашей жизни. Мы объявим, что ты погиб вдалеке от нас, и я останусь вдовой. Тебе и твоим родителям будет обеспечена безбедная жизнь. Но помимо этого, мне нужна абсолютная свобода. Никаких вопросов, никаких ограничений. Я буду жить так, как велит мне сердце, и вы должны будете безоговорочно мне доверять. Не расспрашивая и не вмешиваясь в мою жизнь.
Я замолчала, давая ему время обдумать мои слова. И теперь уже я волновалась услышать отрицательный ответ.
И мне был бы понятен его отказ: согласиться на такой брак и признать чужого сына — это поступок, идущий вразрез с общепринятыми моральными устоями.
Он молчал, прожигая меня взглядом, и я видела, как в глубине его сознания разгорается невидимая битва. Он осознавал, что на какое-то время перестанет быть хозяином своей судьбы, превратившись в пешку в чужой игре.
Но в его глазах я также читала и другое: отблеск нежности, робкое желание прикоснуться к счастью, которое так неожиданно постучалось в его дверь. Он видел во мне не только женщину с ребенком, но и ту, кто могла бы стать его опорой, его семьей, его тихой гаванью в бушующем море жизни.
Битва продолжалась, и я затаила дыхание, боясь нарушить хрупкое равновесие. Каждое мгновение казалось вечностью, каждое его молчание — приговором. Я не знала, что творится в его голове, какие доводы перевешивают, какие страхи терзают его душу.
Наконец, он выдохнул, словно освобождаясь от тяжкого бремени. В его глазах появилась решимость, твердость, которой я раньше не замечала.
— Я согласен, — слова прозвучали твердо, но я почувствовала, что за этой фразой еще что-то кроется.
— Я согласен принять тебя и твоего сына, — произнес он, и в голосе его звенела сталь. — Но у меня тоже есть условие.
Он! Да как смеет!
Я видела в нем лишь спасительную ширму, временное убежище от бури. А он, оказывается, намерен диктовать свои правила. Что же он потребует взамен?
Запоздалая мысль, что с рабом было бы легче договориться, чем с ним, и сожаление о том, что пришлось открыться ему, опалило душу.
Но и любопытство обожгло меня изнутри.
— Какое? — Мой голос дрогнул, словно осенний лист на ветру.
— Я жажду быть рядом с сыном. Видеть, как он взрослеет, как мужает его взгляд, помогать ему взбираться по ступеням жизни, защищать от невзгод, делиться мудростью, накопленной годами. Я мечтаю испить до дна чашу отцовской любви, познать ее терпкий вкус и светлую радость. И если ты позволишь мне стать не гостем, а частью вашей маленькой вселенной, войти в вашу семью отцом и мужем, то я тем самым отдам долг жизни.
Это простое обезоруживающее желание заставило меня застыть в изумлении. Я готовилась ко всему: к требованиям слепого повиновения, несмотря на мои условия, к обещаниям несметных богатств, к призрачной возможности купаться в роскоши гарема. Ко всему, что полагалось ему в качестве платы за молчание, за прикрытие моего греха.
И меня покорило то, что в его словах сквозило не высокомерное желание взять нас под крыло, а трепетная надежда войти в нашу жизнь, стать ее неотъемлемой частью, разделить с нами кров и судьбу. Не он берет нас в семью, а просит позволения войти в нашу.
Застывшее изумление медленно сменилось теплом, растекающимся по венам. Впервые за все эти дни неопределенности я почувствовала проблеск надежды: не на избавление от беды, а на нечто большее — на обретение душевного спокойствия.
Его слова звучали искренне, в них не было фальши и притворства, лишь неподдельное желание быть отцом и мужем.
Я смотрела в его глаза, пытаясь разгадать, что скрывается за этой неожиданной откровенностью. Неужели возможно, что он жаждет отцовства?
Мужчина, готовый принять нас такими, какие мы есть, со всеми нашими тайнами и недомолвками? Возможно ли, что он видит во мне не просто средство для достижения своих целей, а женщину, достойную уважения и любви?
Вопросы роились в голове, не давая сосредоточиться. Я понимала, что от моего ответа зависит не только моя судьба, но и судьба моего сына. Откажусь, и мы останемся одни, без защиты и поддержки, обреченные на порицания.
Однако в мои самые планы не входило переплетение судьбы с незнакомцем, который теперь, словно искусный игрок в шахматы, выставляет контрусловие моему.
Он не желает быть лишь тенью мужа, номинальной фигурой в браке, но жаждет подлинности, настоящей близости.
Как мне теперь быть после его выдвинутых условий? Я не в силах прямо сейчас, с этой ноющей болью в сердце искать утешения в чужих объятиях. Память еще хранит отчетливый отпечаток слов Мигиря, пьянящий аромат его кожи, обжигающее тепло его прикосновений.
Что я могу предложить, когда в душе кровоточит рана, а память о любимом терзает сердце, не давая забыться?
Мой удел — одиночество, а Фартах просит непомерно много, требуя того, чего я не в силах дать.
— Условие о сыне принимаю с благодарностью и буду счастлива увидеть, как каждое твое слово воплотится в жизнь. Что до меня… ты знаешь.
— Я буду ждать. Не захлопывай эту едва приоткрытую дверь надежды…. Моей и твоей.
Я бросила на него внимательный взгляд и вспомнила слова Дии: «сердце твое не сразу познает тихую гавань любви и покоя».