Он стал опытным политиком, знавшим цену союзам и умеющим читать между строк. Он внимательно выслушал речь принца, полную намеков на нестабильность и необходимости защиты от внутренних угроз.
Мигир узнал меня. Во время приветствия он не отрывал взгляда, в котором клубился сложный коктейль чувств. Я же, напротив, старалась скрыть смятение, пробужденное воспоминаниями о прошлом.
Между нами витал лишь призрачный шлейф ушедших воспоминаний, сотканный из хрупкой нити былого. Он рассеется, словно дымка над утренним полем, как только прервется мимолетное касание наших взглядов, оставив лишь пустоту.
Как бы ни старались, а прошлое не вернуть. Оно существует лишь в нашей памяти, как далекая звезда, свет которой доходит до нас сквозь века.
Переговоры затянулись на несколько дней. Обсуждались возможные варианты сотрудничества: от поставок оружия и обучения солдат до полноценного военного союза.
Фартах не спешил с ответом. Он понимал, что любое решение будет иметь далеко идущие последствия. Союз с Оришором мог втянуть нашу страну в войну, к которой она не была готова.
С другой стороны, отказ в помощи мог привести к падению Оришора,
В итоге было решено заключить договор о взаимопомощи, включающий поставки продовольствия и снаряжения.
О полноценном военном союзе речи пока не шло, но Фартах дал понять, что готов рассмотреть этот вопрос в будущем, если ситуация в Оришоре ухудшится.
Принц Мигир был благодарен и признателен за оказанную поддержку, понимая, что даже такая ограниченная помощь может сыграть решающую роль в борьбе за власть.
Перед самым отъездом Мигир, предаваясь последним прогулкам по саду, неожиданно наткнулся на Алаису, увлеченно играющая со своим маленьким сыном. Его взгляд упал на диковинные сооружения, о существовании которых он прежде и не подозревал.
Мальчик, уютно устроившись на резной деревянной скамеечке, звонко хохотал, в то время как Алаиса с материнской нежностью раскачивала причудливое приспособление назад и вперед. В воздухе разливался чистый, беззаботный смех ребенка.
Невдалеке, словно притягивая взгляды, кружилась другая конструкция: с хороводом смеющихся лиц, принадлежащих, судя по простой одежде, обычным детям.
Он долго смотрел на мальчика, и в глазах его плескалась неизбывная грусть: судьба дарила ему лишь дочерей. И чем дольше он всматривался, тем отчетливее проступали в детском лице его собственные черты.
Мысль ударила, словно молния: «Неужели… это он?» Лихорадочно подсчитывая месяцы, прошедшие с их расставания, он с каждой секундой убеждался в своей правоте — это его сын.
Вынырнув из тени своего укрытия, он приблизился.
— Здравствуй, Алаиса, — произнес Мигир своим бархатным голосом, в котором теперь звучала хрипотца смущения.
— Здравствуй, Мигир, — ответила я, бросив на него настороженный взгляд, словно на змею, готовую к броску.
Его взгляд скользнул к ребенку. На губах появилась робкая, неуверенная улыбка, и он легонько качнул качели. Склонив голову, он ловил каждый отблеск детской радости, купался в улыбке мальчика, который с неподдельным интересом изучал незнакомца.
Он остановил качели, присел на корточки рядом.
— Здравствуй, наследник, — прошептал он. — Меня зовут Мигир, а тебя?
— Мансур, — ответил сын, ища подтверждения в моих глазах.
— Победитель. Так переводится твое имя, — задумчиво произнес Мигир. — Знаешь, у меня есть дочь твоего возраста. Её зовут Жасмин. Вы могли бы составить прекрасную партию. Что скажешь?
— Нет, — мой ответ прозвучал слишком резко, слишком категорично.
— Мама твоя против. И, кажется, я знаю причину.
— Не смей! — в моем голосе звенела сталь.
Он медленно поднялся.
— Я так и предполагал. Не бойся, эта тайна умрет вместе со мной. Но я имею право отдать трон своему сыну. Это будет моим решением, — заявил он твердо, как высекая слова из камня.
Мигир провел ладонью по голове сына, подхватил его на руки и прижал к себе, словно пытаясь впитать каждую клеточку его лица. Крепко обняв, словно прощаясь навсегда, он посадил Мансура обратно на качели и, не прощаясь, ушел.
Мой малыш так и не понял, что произошло. Он лишь смотрел вслед удаляющемуся незнакомому мужчине, а затем вопросительно на меня.
— Все хорошо, мой малыш. Играем или пойдем отдохнем? — предложила я, чувствуя, как силы покидают меня.
Мне определенно нужен отдых. Мигир понял… понял, что это его сын. Понял, какую ошибку совершил. Понял, чего он лишился. Понял, что потерял самое главное — счастливую семью.
Но кто посмеет его осуждать? Только тот, кто никогда не оказывался на его месте.
Последующие дни омрачались неутешительными вестями из Оришора.
Мы были связаны по рукам и ногам: прямое вмешательство было немыслимо. Лишь подпись Мигира или его отца могла развязать нам руки. Тогда я прибегла к помощи моих незаменимых скорпионов. Их ядовитая армия наводнила дворец, став живым щитом для правящей семьи.
Реакция на это нашествие была предсказуемо неоднозначной. Парализованные страхом, одни боялись пошевелиться в присутствии этих неожиданных стражей. Другие, напротив, ликовали, видя, как угасает пламя междоусобной войны. Повсюду шептались о том, что сама пустыня восстала на защиту достойного Повелителя.
Вскоре на израненную землю снизошел долгожданный мир. Перед нами встала задача возрождения истерзанной инфраструктуры и обеспечения продовольствием обездоленного народа.
Мигир же, проявив себя мудрым и дальновидным правителем, исподволь, словно искусный садовник, взращивал в сердцах подданных мысль о благотворном союзе с Шантарским царством.
И когда бремя власти стало тяготить Мигира, его народ был готов к этому шагу. К тому времени наши государства были крепко связаны, и даже наши территории были соединены зеленым ковром.
Прошло сотни лет процветания царства, о котором когда-то все забыли. Он, словно феникс, возродился и расправил крылья. На трон взошел наш сын Мансур, поддерживаемый советами братьев, сыновей Фартаха.
Юная Алиша, наша шестнадцатилетняя дочь, отдала свое сердце Ашхату, принцу Кимшарского государства, и брак этот, я верю, вскоре приведет Кимшар под наше крыло.
Мы с Фартахом давно уже отошли от бремени государственных дел, лишь изредка направляя сыновей, когда они просили о помощи. Ибо все мои дети несли в себе вторую ипостась.
Так в моем мире появились наги. Суждено ли им жить в гармонии с людьми, покажет лишь неумолимый бег времени.
— Ты так и не произнесла слов, которых я ждал долгие годы, — прохрипел Фартах, обессилено склонив голову мне на колени.
Я погрузила пальцы в его серебряные волосы, нежно массируя виски. Прильнув к его уху, прошептала:
— Я люблю тебя, Фартах. Просто моя любовь тиха, как шепот звезд.
Изведав горечь утраты, я приняла решение покинуть этот мир, с верой, что сыновья достойно продолжат наше дело. Дабы не оставлять их одних и сохранить возможность навещать, мы воздвигли храм, где застыли наши изваяния: мои и Фартаха.
В назначенный час я направилась к храму в сопровождении родных. Толпы людей заполонили дорогу, взбудораженные слухами о том, что сама богиня Алаиса все это время жила среди них.
Но в самом храме было немноголюдно. С теплой улыбкой в последний раз люди увидели Сурру. Внезапно вспыхнул ослепительный божественный свет, и моя статуя на постаменте озарилась неземным сиянием, которое, словно выдох, медленно угас, оставив после себя лишь тепло воспоминаний.
Послесловие
Не успели мы и рта раскрыть, как на нас обрушилась разъярённая лавина материнского гнева. Сама Немезида, казалось, пылала праведным возмущением.
— Как ты посмела отречься от дара? Как эта мысль вообще могла зародиться в твоей голове?
Голос матери, обычно мягкий и мелодичный, звенел, как натянутая струна. Ее глаза, всегда излучавшие тепло и любовь, теперь метали молнии. я съежилась под этим взглядом, словно провинившаяся школьница.
— Ты не посмела отвергать то, что ниспослано тебе свыше! Это не просто дар, это сама твоя судьба, вплетенная в нить мироздания! Ты хоть представляешь, что я пережила, когда узнала об этом? Мое сердце чуть не обратилось в пепел от боли, от осознания, что моя собственная дочь, по сути, отвернулась от нас. Видите ли, ей больно от потери детей… А обо мне, о моей боли ты подумала?
В моей памяти мать всегда представала воплощением рассудительности и строгости. Но в тот миг она преобразилась в разъяренную фурию. Обвинительный поток сорвался с её уст, словно она и сейчас взвешивала на невидимых весах все мои прегрешения, и это было лишь самое мягкое определение моему поступку.
Ей всегда удавалось безошибочно находить самые, единственно верные доводы, чтобы чаша весов склонялась в сторону вины. И лишь безграничная любовь к своим детям, скрытая за словесной завесой, удерживала эти весы в равновесии.
Раньше её безупречные речи пугали меня, заставляя съеживаться под бременем вины. Но теперь я видела сквозь этот грозный фасад её любовь, её трепетную заботу. Видимо, до Вахуса материнские наставления доходили с трудом, вот она и обрушивала на меня всю мощь своего красноречия.
Тогда я этого не понимала, но сейчас — да. Я стояла и улыбалась в ответ на бурную речь, что она, заметив её, остановилась и замолкла.
— Мама, Я люблю тебя. Прости меня, — произнесла я и обняла её, положив голову на грудь.
Она глубоко вздохнула и, словно шарик сдулась.
— Думаю, ты сделала выводы из своего длительного отсутствия, а ты, Сурра…. Не ожидала от тебя такого легкомысленного поступка.
— Мама, она не виновата. Вина только на мне.
Немезида посмотрела удивленно на свою дочь и произнесла:
— Ты повзрослела. У тебя даже взгляд изменился. В них вижу и нежность и решимость. Что же, с тобой я поговорила, а теперь предстоит разговор с Вахусом….