Девушка совсем сморщилась, однако с таким великаном не поспоришь. После нескольких глотков внутри ее заполыхало так, что она рта не могла закрыть, тем не менее Орейн настоял, чтобы она допила до конца. Уже позже, когда Ромили почувствовала себя лучше, а нос совсем очистился, она оценила чудодейственную силу этого напитка.
По дороге она подъехала к гиганту и сказала:
— Мастер Орейн, вы бы в городе с помощью этого средства составили себе состояние.
Он засмеялся:
— Моя мать была лерони и знаменитая знахарка. Знаешь, сколько времени провела она среди простолюдья! У них и вызнала она силу разных трав. Однако целители в городе откровенно смеются над этими суевериями.
Вот, задумалась Ромили, тоже загадка — сводный брат короля, теперь служит его соратнику в изгнании — Карло из «Голубого озера». Такой человек врать не будет, однако когда он говорил со слугами, то и выражался, как бедняк; в разговоре же с домом Карло или с ней речь выдавала в нем образованного человека. И вот что еще — по сравнению с другими в его присутствии она не чувствовала необходимости насторожиться, ждать подвоха — совсем наоборот, он как бы излучал спокойствие и безопасность.
После некоторой паузы девушка спросила:
— Король… Каролин… он ждет нас в Неварсине? Я слышал, что монахи дали клятву не принимать участия в раздорах, развязанных на нашей земле сильными мира сего. Как же так вышло, что они приняли сторону Каролина? Я… я так мало знаю, что творится на равнине. До нас, жителей предгорий, доходили какие-то слухи, но никогда точно не знаешь, кому верить, а кому нет.
Она уж было совсем собралась рассказать Орейну то, о чем толковали Дарен и Алдерик, потом спохватилась — первое правило, которому научил ее отец, заключалось в том, чтобы уметь держать язык за зубами. За свою короткую жизнь если Ромили в чем-то и уверилась напрочь, то именно в том, что эту заповедь надо соблюдать неукоснительно.
Орейн долго жевал ус, потом наконец ответил:
— Братьев в Неварсине совершенно не заботит судьба трона Хастуров. Какая им разница, кто сидит на нем? Убежище Каролину они предоставили потому, что он сейчас находится в беде, — так они говорят. Мол, в этой ситуации речь идет не о праве на корону, а о безжалостном убийстве: этот негодяй Ракхел грозится лишить Каролина жизни, как только тот попадет ему в руки. Монахи не встали на сторону Каролина, но никогда не выдадут врагам, коли он попросил у них приюта.
— Если претензии Каролина на трон справедливы, почему же у Ракхела так много сторонников?
Орейн пожал плечами:
— Из-за жадности. Чему тут удивляться!.. Мои земли, например, сейчас переданы новому главе королевского Совета. Он первый наушник узурпатора. Люди служат тому, кто им платит или позволяет обогащаться, и на закон в этом случае наплевать. Он становится чем-то вроде фигового листка… Все эти мужички, — он показал рукой на своих спутников, — были арендаторами, мелкими фермерами… Они ни в чем не виноваты, разве лишь в том, что поддержали законного короля. Но как только их согнали с принадлежащих им наделов, они тут же включились в борьбу с могучим, захватившим все бразды правления в стране врагом. Их лишили всего, кроме надежды, а это, Румал, сильное оружие. Аларик пострадал больше других. Мало того что он потерял свои земли, его еще в тюрьму заключили. Приговор гласил — отрезание языка и руки.
— Что же он такого совершил? Это, должно быть, какое-то страшное преступление?
— К такой мере действительно приговаривали за насилие и грабежи, но это было до того, как кагаверцу[23] Ракхел захватил трон. В чем, спрашиваешь, его преступление? В том, что его дети кричали: «Да здравствует король Каролин!» — когда один из приспешников узурпатора проезжал мимо их деревни. Детишки просто хотели поприветствовать приближенного короля, спроси их, и они бы не смогли объяснить, чем один король отличается от другого, но этот законченный негодяй Лиондри Хастур усмотрел в этом заговор и заявил, что следует научить малых деток культурному обхождению. Детей схватили и отправили в поместье Лиондри, а Аларика бросили в тюрьму. Один ребенок умер, жена Аларика была так расстроена свалившимися на нее несчастьями, что выбросилась в окно и разбилась насмерть. Да-а, Аларику пришлось хуже всего, так что не думай о нем плохо. Это не тебя он ненавидит, а свою проклятую жизнь.
Решили опустила глаза и долго задумчиво изучала переднюю луку седла. Понятно, почему Орейн рассказал ей эту историю — он, Орейн, был благородный человек. Он мог быть терпимым, мог симпатизировать даже такому человеку, как Аларик, а то, что у этого мужика душа с изъяном, Ромили не сомневалась. Те гнусности, которые он говорил о своем хозяине, ничем не могут быть оправданы. Даже этой душераздирающей историей…
Наконец она тихо ответила:
— Я постараюсь не обращать внимания на его выходки. Буду относиться к нему по-дружески, дядюшка.
Но тут она почувствовала смущение — своим рассказом Орейн задел какую-то струнку, вызвал неудовлетворение и любопытство, которые необходимо было прояснить. Алдерик упоминал о Хастурах как о людях, спустившихся с небес, рожденных богами, а в устах Орейна имя «Хастур» звучало как оскорбление.
— Неужели, — спросила она, — все Хастуры продались дьяволу?
— Ни в коем случае! — воскликнул Орейн. — Более замечательного человека, чем Каролин, еще не знала наша земля. Единственная его ошибка состояла в том, что он отметал всякие подозрения, любые обвинения в измене в адрес его ближайших родственников. Он был слишком добр с незаконнорожденными и прощал им все, даже дерзкие выходки, ставившие под сомнение законность власти короля…
Великан замолчал, впав в размышления, и Ромили, окинув взглядом его застывшее лицо, догадалась, что в ту минуту он умчался мысленно далеко-далеко, за сотни лиг от нее, от своих людей, от дома Карло. Ей показалось, что она знает, где теперь плутала память великана — перед ней въявь открылся прекрасный город, лежащий в котловине между двумя горными седловинами. Зеленая долина подковой охватывала озеро, воды которого были так прозрачны, что казалось — это зеркало, отражающее небо, горный хребет и белые стены. Там на берегу вздымалась Башня — жители сновали через городские ворота. Все они были высоки, хорошо одеты, наряды их шелковисто и ярко поблескивали… Мираж был таким завораживающе сказочным, что трудно было поверить в его реальность… Следом на нее накатили отчаяние и печаль, поселившиеся в душе этого огромного, могучего человека. Отчаяние изгнанного, печаль бездомного…
«Я тоже потеряла дом, тоже лишилась всякой связи со своими родственниками… хотя, возможно, Руйвен ждет меня в Трамонтане… Вряд ли… даже если до него дошла весть о моем побеге. Вот и Орейн совсем один…»
В сумерках через ворота, проделанные в крепостной стене, отряд въехал в Неварсин. Ночь в эту пору спускалась очень быстро, к тому же небо в мгновение ока затянуло облаками, пошел дождь… Дом Карло скакал во главе отряда — на голову был натянут капюшон, почти полностью скрывавший лицо. Все вверх и вверх — сначала по булыжным мостовым, потом по извилистой дорожке. Тропа местами была занесена снегом, и, обогнув несколько скальных выступов, дорожка наконец уперлась в монастырскую стену. Ромили казалось, что никогда она не испытывала такого холода — монастырь располагался за границей вечных снегов, и все его помещения, а также стены и башни были вырезаны из цельной скалы. Перед воротами отряду пришлось немного подождать — они скучились у пьедестала, на котором возвышалось исполинское изваяние Хранителя Разума, склонившего голову под бременем вечных печалей, знаний и прозрений. Рядом — чуть поменьше, но тоже громадная скульптура покровителя монастыря, святого Валентина.
К тому моменту, как их пустили в помещение, Ромили уже совсем окоченела — не спасли даже теплые вещи, подаренные домом Карло.
Наконец высокий грузный монах, державшийся с непередаваемой величавостью, одетый в просторную темно-коричневую рясу с капюшоном, жестом пригласил их войти. Ромили охватили сомнения — вообще-то она была христофоро и ей было хорошо известно, что женщинам не дозволяется входить в монастырь. Даже в дом для гостей… Но жребий брошен, и сейчас не время для неожиданных сюрпризов. Она быстро прошептала молитву:
— Умоляю тебя, Хранитель Разума, и тебя, святой Валентин, простить меня, я не хотела вторгаться в это мужское сообщество. Клянусь, я не допущу, чтобы какой-нибудь мой позорный поступок осквернил эти стены. Вот скандал здесь поднимется, если они узнают, что я женщина!
В общем-то в этом вопросе для Ромили тоже было много неясного. Отчего существуют такие строгие запреты на посещение женщинами святых мест? Неужели монахи боятся, что стоит появиться представительницам прекрасного пола — и все их клятвы, обеты, самоотречение разлетятся в пух и прах? Тогда что же это за самоотречение, если оно не может выдержать встречи с женщиной? Или братья считают, что стоит женщине увидеть монаха в сутане, и она тут же набросится на него в порыве страсти? Глядя на встретившегося им толстого монаха, Ромили невольно хихикнула — чтобы соблазнить такого, требуется скорее милосердие, чем желание ввергнуть его и себя в грех. Если откровенно, то подобный увалень не самая лучшая добыча для женщины.
Кони и червины были отведены в конюшни. Птиц поместили рядом в огромном каменном помещении, где были устроены насесты.
— Тебе придется спуститься в город и купить для них съестное, — сказал ей Орейн, протягивая несколько медных монет. — Постарайся вернуться к ужину — еда в доме для гостей подается в строго определенное время. Если хочешь, можешь принять участие в ночных молениях, в этом случае получишь большое удовольствие от их хорового пения.
Ромили тут же кивнула — это распоряжение обрадовало ее. Дарен рассказывал ей о хоре. Это было что-то необыкновенное. Неварсинский мужской хор славился повсеместно — Дарена, когда он здесь учился, туда не приняли. Он, видите ли, не был достаточно музыкален, а, по мнению Ромили, брат хорошо пел. Громко!.. Вот и отец тоже упоминал о пении в этом хоре как об одном из главных событий своей жизни. Он в молодости тоже обучался здесь и принимал участие в молебнах.