— Я могу чем-нибудь помочь, — предложила Николь. — Например, посветить фонариком.
— У вас есть фонарик? Я тоже держу его на всякий случай в багажном отсеке.
Из внутреннего кармана куртки она достала мобильный телефон. Майкл удивился, поскольку большинство знакомых ему женщин держали телефоны в сумочках.
— У моего сотового есть дополнительная функция, — пояснила она. — Его можно использовать как фонарик.
— Боюсь, вы насквозь промокнете, — произнес он.
Ухватившись за запаску, Майкл поставил ее вертикально на бампер, чтобы затем опустить на землю.
— Так какое колесо спустилось? — спросил он.
Только сейчас до него дошло, что ее машина стояла совершенно ровно, не просев ни с одной из сторон, и без малейшего крена.
— Переднее со стороны пассажирского сиденья, — ответила Николь.
Пока он всматривался вперед, она наклонилась и сделала движение, словно поправив отворот одного из своих высоких сапог.
— Но, Николь, мне кажется, что с этим колесом…
Нож для колки льда быстро и бесшумно прожег ему правый бок. Прежде чем Майкл успел почувствовать боль, Николь вынула окровавленный, но все еще блестящий клинок и всадила его вновь, на сей раз выше — между ребер. Потом опять вытащила нож из раны и нанесла третий удар. С особой силой.
Майкл Лэмтон издал хрип и упал на мокрый гравий. Он пытался что-то сказать, но от этого усилия лишь кровь выступила у него на губах. Николь опустилась рядом на колени.
— Твои люди просили передать, что они знают, как ты продал и предал их. Знают о твоей двуличной натуре. Знают, что ты пытался их подставить.
Затем, чтобы покончить с ним наверняка, она в четвертый раз вонзила нож прямо в сердце. Николь поднялась и подставила лицо под капли дождя. Ощущение восхитительное. Как очищение от скверны. Труп Майкла Лэмтона она откатила в кювет, водрузила запасное колесо на место в люке. И когда она уже сидела за рулем, мчась вперед по шоссе, стал звонить ее сотовый телефон.
— Слушаю.
— Это я.
Ни приветствия, ни представления, но голос хорошо знакомый.
— Привет, Льюис, — произнесла она.
— Звоню, чтобы узнать, свободна ли ты. Мне ведь известно, что ты стала работать не только на Виктора.
— Сейчас я немного занята.
— У меня есть для тебя кое-что.
— Я направляюсь к северу от границы. Собралась немного отдохнуть.
— Но если бы у меня было для тебя дело, ты могла бы за него взяться? Уверяю, вознаграждение будет достойным.
— Что значит «если бы»?
— Мне надо все обсудить с боссом, но, уверен, он согласится. Это выяснится очень скоро.
Николь задумалась. Ей не повредила бы небольшая передышка, но она терпеть не могла отказываться от работы.
— Что нужно будет сделать?
— Разобраться с одной дамочкой из бара, — ответил Льюис. — Проще простого.
— С таким заданием справится кто угодно, — заметила Николь.
— Да, но нам необходимо дистанцироваться от данного дела как можно дальше.
— Хорошо, тогда дай мне знать, что решит твой босс. — И она оборвала связь.
Было что-то в его голосе… Он напоминал ей, пусть и очень отдаленно, голос отца, хотя с ним Николь не разговаривала уже много лет. Жалкий сукин сын! Однако она не могла избавиться от мыслей о нем. О своем дражайшем старике отце. У нее до сих пор звучали в ушах его слова: «Господи Иисусе, серебро! Мы тащились на край света в Австралию, чтобы ты взяла всего лишь серебро? Знаешь, как принято говорить в таких случаях? Выиграй на Олимпиаде бронзовую медаль, и ты можешь с гордостью возвращаться домой, довольная собой. Но если ты выигрываешь серебряную медаль, всего лишь малость не дотянув до золота, эта мысль станет для тебя источником терзаний до конца жизни. Это как стать вторым человеком, ступившим на поверхность Луны. Кто теперь помнит его фамилию?»
Ей крепко запала в душу хлесткая пощечина, полученная от него, когда она ответила: «Базз Олдрин».
21
На следующее утро все выглядело так, будто накануне ничего не произошло. Томас спустился к завтраку в обычное время. И хотя меня самого все еще грызло чувство вины за то, как я повел себя после визита к нам людей из ФБР, брат явно собирался продолжать жить своей обычной жизнью — то есть торчать весь день в спальне и путешествовать по белому свету.
В его характере было столько для меня непонятного. Порой я жалел, что не способен проникнуть в его мысли. С детства он представлял для меня одну большую загадку. Словно находился внутри пузыря, некой оболочки, которая не позволяла ни мне проникнуть внутрь ее, ни ему самому выбраться наружу. Не давала покоя мысль: почему Томас, а не я? Почему из нас двоих его, а не меня поразил… душевный недуг? Где справедливость? Неужели Господь Бог взглянул однажды с небес на моих родителей и подумал: «Пусть у этих людей будет один сын с нормальной головой на плечах, а со вторым… Со вторым я немного позабавлюсь»?
В версиях о том, почему у Томаса развилась шизофрения, недостатка не ощущалось. Еще когда мы были детьми, вину часто пытались возложить на отношение к нему родителей, а в особенности матери, что, разумеется, было несправедливо, поскольку она всегда оставалась терпеливой и исполненной любви к своим детям. Наделенная от природы педагогическими инстинктами, она была скорее склонна сглаживать проявления душевной неуравновешенности Томаса, чем раздувать из них проблему. Со временем появились и иные версии. Генетика. Воздействие плохой экологии. Химический дисбаланс в структуре мозга. Стресс. Перенесенная в детстве травма. Ненатуральные продукты питания. А также все это, вместе взятое.
В общем, если подвести итог сказанному, никто на самом деле ничего толком не знал. Я сам мог объяснить, почему Томас такой, какой он есть, не лучше, чем уразуметь, почему я такой, какой я есть. Ведь при всех своих проблемах Томас обладал еще и совершенно незаурядным даром. Его способность запомнить каждую деталь, замеченную на сайте «Уирл-360», оставалась для меня непостижимой. Однажды я решился спросить брата, не был бы он, может, немного счастливее без этого странного таланта, и получил в ответ сполна. А был бы я счастлив, если бы меня лишили моего дара рисовальщика? — был задан мне встречный вопрос. То, что я считал его проклятием, сам Томас воспринимал как благословение свыше. Ведь именно это отличало его от других людей. Служило источником самоуважения и гордости. Его одержимость приносила ему единственное истинное наслаждение. И, если вдуматься, разве это не относилось ко всем действительно талантливым людям?
В чем никаких сомнений быть не могло, так это в том, что наши родители делали все от них зависящее, чтобы помочь Томасу, и любили его беспредельно. Они возили его к обычным врачам. Показывали специалистам. Встречались со всеми его учителями. И не переставали беспокоиться за него, причем как старший брат я зачастую оказывался втянутым в круговорот вечной озабоченности. Помню, когда мне было лет пятнадцать, Томас пропал куда-то на несколько часов. Он и раньше часто садился на велосипед и катался по Промис-Фоллз, составляя план, для чего изучал буквально каждый квадратный дюйм. Возвращался всегда с блокнотом, страницы которого покрывали схемы улиц, причем такие детальные, что на них было в точности отмечено расположение каждого дорожного знака или пожарного гидранта.
Но в тот вечер домой к ужину брат не приехал. На Томаса это было не похоже.
— Поезжай и поищи его, — попросила мама.
Я вскочил в седло своего велосипеда и отправился в центр города. Решил, что скорее всего найду его именно там. Ведь в центре пересечение улиц более замысловатое и должно было привлечь повышенное внимание Томаса, учитывая специфику его интересов. Однако его я там не нашел.
Зато обнаружил велосипед.
Он был оставлен в ответвлении от Саратога-стрит, проходившем между парикмахерской и булочной-кондитерской, где делали прекрасные лимонные пирожные. Я подумал, что Томас заскочил туда, чтобы полакомиться, но продавщица его не видела.
Потом я прошел по нескольким центральным улицам, заглядывая в каждое расположенное на них заведение и спрашивая, не заходил ли к ним мой брат. Наконец, стоя на тротуаре напротив обувного магазина, я преодолел страх привлечь к себе слишком много внимания и громко крикнул:
— Томас!
Когда же вернулся к месту, где нашел велосипед, его там не оказалось.
По пути домой я от злости с удвоенной силой крутил педали и приехал через десять минут после того, как там объявился брат. За ужином Томас хранил молчание и выглядел мрачнее обычного. А позже тем вечером я слышал, как он в подвале ругался с отцом, хотя, если выражаться точнее, это отец отчитывал его, причем на редкость сердито. Я полагал, что брат получил взбучку за самовольное исчезновение из дома, но когда позже спросил его об этом, Томас сказал, что я ничего не понимаю.
Вопрос о том, что приключилось с братом в тот день, у нас дома никогда больше не поднимался.
Я сидел за кухонным столом, предаваясь этим воспоминаниям и размышляя еще над многими проблемами, пока Томас ел свои хлопья с молоком.
— Вместо приготовления ужина у меня будет для тебя другое поручение, — сказал я.
Он поднял голову и встревоженно спросил:
— Какое?
— Нужно сделать уборку в доме.
Брат оглядел кухню, бросил взгляд в гостиную и заявил:
— По-моему, у нас очень чисто.
— Надо все пропылесосить. Мы много грязи натаскиваем с улицы. Я приведу в порядок ванную, а ты возьмешься за пылесос.
— Но папа всегда убирался в доме сам, — возразил Томас. — Мне он этого не доверял. А пылесосом я вообще никогда не пользовался.
— Но ты согласен, что в доме иногда нужно делать уборку?
— Наверное.
— А теперь, когда папы больше нет с нами, каким образом нам решить данную проблему? Мы живем с тобой здесь вдвоем, по крайней мере сейчас, и мне хотелось бы, чтобы ты не устранялся от своей доли забот.
— Мне кажется, ты мог бы все сделать сам.