прохожих, и того, кто ее вырыл. Например, народ, который каждый день видел помещика и смотрел ему в рот. Народ не считал себя униженным, он ел, пил, размножался, принося доход хозяину даже своим потомством. И не мечтал о свободе для своего сына или дочери — как мать. Наверное, она все еще была крепостной. И не помнил, что рядом стоит дворец, построенный на то, что у него забрали, оставив ровно столько, чтобы он не умер с голоду и мог размножаться дальше. И что у соседа справа изнасиловали дочь, продали жену, а с самого сняли кожу, медленно поджаривая пятки на масле.
Однажды народ проснулся, а потом снова заснул, умирая каждый день…
Любка хотела именно такой мести.
Она присела рядом, наблюдая, как Инга привычным движением снимает с рыбы шкурку, достает кость и прокручивает на мясорубке. Потом добавляет в фарш размоченные в молоке хлеб и яйца, делает котлеты и обжаривает на настоящей газовой плите, пока в другой миске закипала вода и отваривались рожки. Пахло вкусно. Мать никогда ничего подобного не готовила. От рыбы ее тошнило и рвало, как и от укропа и петрушки. Ее и не покупали никогда, разве что соленую кильку, чтобы поесть с картошкой. Отчим иногда готовил мойву, бросая в сковородку и обжаривая.
— Это рыбные котлеты, — Инга убрала со стола, протерла кленку и поставила две тарелки. И сразу ударила по пальцам, когда Любка потянулась за вилкой. — Иди мой руки! — грозно потребовала она, потом добавила, чуть смягчив голос. — Мы же полы мыли! Бог знает, какая там зараза!
Любка покраснела, заметив, что у Инги под ногтями не осталось никакой грязи, а кожа на руках гладкая, нежная и чистая, с розовато-молочным оттенком. Она послушно отправилась к умывальнику, намыливая и под ногтями, выковыривая грязь еще одним ногтем. Руки у нее были с потрескавшейся кожей, все в ципках и мозолях, припухлые. Ну, в общем-то, как у всех. У Рады, которая ходила с матерью доить коров, руки выглядели еще хуже, пальцы кривые и с наростами.
Любка вытерла руки о белое полотенце, и тут же пожалела об этом — на полотенце осталась серость. После тщательной помывки с мылом, трещины местами начали кровить. Не сильно, но на полотенце остались следы.
— На, намажь, — Инга протянула тюбик с кремом для рук.
— Не надо, — почти обиделась Любка, начиная подозревать, что Инга специально старается ее уколоть.
— Надо, руки болеть не будут. Это здесь вода такая, — она сунула тюбик ей в руку. — По весне и по осени. Очень жесткая, сушит кожу. Мы давно воду берем из колодца, а не из колонки. У меня тоже сначала шелушились.
Любка намазала руки. Крем быстро впитался, и как это ни странно, легкий зуд, к которому она уже привыкла, вдруг прекратился.
После того, как поели и напились грибного кваса, сильно смахивающего на газировку — гриб занимал целое ведро, Инга повела ее в свою комнату, которая была устроена в бывшей большой кладовке. Ее утеплили, поставили небольшую печку и прорезали окно. Стоял стол с письменной лампой, много книг, две кровати одна над другой и шкаф с зеркалом. Здесь было тепло и уютно.
Любка засомневалась. Зря она затеяла подружиться с Ингой. Эту буржуйку в гости никак нельзя приглашать — не поймет. Любка жила в доме, в которой была одна небольшая горница, и кухонька, отделенная занавеской. Из мебели только стол и комод, на котором стояла швейная машина. И с некоторых пор рядом, как гордое украшение и признак благополучия стиральная машина. На единственной кровати спали отчим и мать, а Николка и она на печи или на полатях. Ну, еще две лавки вдоль стен. Двух табуреток на всех не хватало. Громоздкий шкаф, который им отдали на почте, стоял на мосту, в доме для него не хватило места. Там же стоял сундук. Пожалуй, Любка испытала досаду — избавиться от ощущения «разведенного моста» уже не получалось. Ужас, сколько у Инги было игрушек. Одних плюшевых медведей штук пять. Любка о таком всю жизнь мечтала. А еще хрустальные шары и треугольники, которые преломляли свет и создавали радугу. И шары, в которых падал снег. И огромная ракушка.
А когда Инга достала огромную толстенную энциклопедию животных древнего мира, коленки у Любки дрогнули. Наверное, она могла бы разглядывать ее вечно.
— Это от деда осталось, он у меня был профессор биологических наук, преподавал в Ленинградском университете.
— И? — не отрываясь от цветных иллюстраций, пробормотала Любка.
— Их с бабушкой сослали на шахту. Там родилась мама. В пятьдесят третьем деда расстреляли, как врага народа. После того, как его реабилитировали, бабушка в Ленинград вернуться не смогла, у нее ничего не осталось, ни денег, ни квартиры, в которой они жили. В ссылку они взяли только книги. Это все, что от них сохранилось.
— А у меня тоже обоих прадедов расстреляли! Один кулаком был, — поделилась Любка, — его сначала в Сибирь сослали, а там он сгинул. Потом сказали, что застрелили при попытке к бегству. А у второго имелся небольшой заводик. Это в Свердловской области, в Алапаевске. Еще до войны. Его сразу расстреляли! А еще один был колдуном…
— А четвертый? — прищурилась Любка.
— Не знаю… Ничем не выделялся… А у тебя еще есть такие книги? — завороженная Любка не могла выпустить книгу с древними динозаврами, ракушками и червями из рук.
— Есть, — обрадовалась Инга, сбегав в большую комнату и притащив еще две книги. Одну с вымершими животными доледникового периода, а вторую, «Красную книгу», со всеми животными и растениями, которые были поставлены под охрану. Инга слегка удивилась.
— Не думала, что тебя это интересует, — удивилась она.
— Еще как! — выдохнула Любка.
— А почему же ты плохо учишься?!
Любка смерила Ингу презрительным взглядом.
— А чему там можно научиться? Они ж дураки, дальше учебника не заглядывают! Я давно их прочитала!
— Я так и думала, что ты не от мира, — Инга скривилась в усмешке. — Пожалуйста, только перелистывай страницы вот так, а то уголки порвутся или начнут загибаться. Поступать куда-то будешь?
— Нет, я в училище поеду. Наверное, сразу после седьмого класса. Меня обещали устроить, — Любка покраснела. Никто устроить ее не обещал, но возможность была и она верила, что у нее получится. Не отправят же они ее назад, если она приедет. — Ну, как получится…
— У тебя получится, — не сомневаясь, подтвердила Инга. — Но лучше после восьмого. Я тоже поеду, только пока не решила куда.
Ответить Любка не успела. В коридоре сначала щелкнул замок, раздались громкие голоса. Вернулись Роза Павловна и отец Инги, а с ними ее брат Юрка. Отец был таким пьяным, каким, наверное, не бывал отчим. Он едва держался на ногах. И сразу начал кричать, обзывая Ингину мать матерными словами. Любка заметила, как Инга сразу помрачнела и внезапно изменилась в лице. Наверное, ей было неприятно, что Любка застала ее родителей в таком виде. Ее присутствие расстроило и ее брата, и мать, когда она вошла в комнату и застала Любку.
Любка заторопилась. Время пролетело незаметно. Наверное, от матери ей попадет, если отчим ушел на работу, а она не открыла ее, чтобы идти домой.
— Ты не переживай, — подбодрила она Ингу. — Тебя из дома не выгоняют, и бить не будут, а мне, может, до утра не придется спать.
— Иногда бьет, — она кивнула головой в сторону комнаты, из которой доносилось неразборчивое бормотание и выкрики. — Только нас много, мы его скрутили, связали и положили. У нас даже веревки на такой случай приготовлены. Он иногда пьяный среди ночи вскакивает и тоже за ножи хватается. Даже не представляю, что будет, когда Юрка закончит десятый класс и уйдет в армию. Наверное, завтра у меня не получится, — тяжело вздохнула Инга. — Это надолго.
Любка кивнула и выскочила на улицу, заметив, что отец встал, заметил ее и теперь пытался пересечь комнату, чтобы выбросить насильно, а брат Инги преградил ему дорогу. Похоже, дело шло к драке.
В темноте Любка едва нашла свои холодные сапоги. После квартиры на улице показалось еще темнее, чем обычно. Минут через десять она была около дома — на двери висел замок. Еще через полчаса — в другом конце села возле пекарни.
Когда-то Любка любила здесь бывать, высматривая уголь, который с отпечатками. Но заметив, что она роется в угле, на нее начали тыкать пальцами, а потом и вовсе гонять, чтобы не смущала проходивший мимо народ. Жалко, что уголь здесь был дробленый, большие куски попадались редко.
Отчим грузил в тележку уголь. Выходить на свет она не стала, если на работе один, то, может, отоспится и отойдет. Пил отчим обычно в вечернюю смену, перед тем, как идти домой, когда в кочегарку собирались развозчики хлеба, с которыми иногда после смены расплачивались бутылкой водки. Сам он на вино деньги жалел, зарплату пекарским сразу переводили на сберкнижку. Поговаривали, что там у него уже больше двух тысяч. Огромная сумма, можно было купить две машины «Волга», как у Нинкиной матери и отца.
Еще через час топили печь и пили чай, разговаривая о том, о сем. Мать не сильно удивилась, когда Любка рассказала о том, что увидела в Ингином доме. Слухи о том, что отец Инги пьет, уже давно ходили по селу, и в интернате на него жаловались, подыскивая на должность нового человека. Скорее, удивилась, что мать Инги тоже иногда закладывает за ворот. Мать искренне считала, что жизнь у них была как мед и сахар. Будь у нее такая хорошая квартира и работа, когда и дрова бесплатно привозили, и зарплата была высокая, и за свет платили вполовину меньше, она бы в ус не дула. Ингу она тоже зауважала, несколько раз за вечер поставив Любке в пример. Брать с нее пример, Любка не собиралась, но у Инги было чему поучиться — признавала, рассматривая свои руки, которые все еще были с трещинами и в мозолях, но чуть нежнее кожей. И со стихами у нее здорово получилось!
Глава 7. Имя на камне
Внутренности распирало радостью и смятением. Поверить в такое нельзя, если только снова в селе не побывали волшебники, а она с ними не увиделась. Не зря сразу несколько человек видели волков — они прошли мимо села ночью и оставили след, который оборвался так же внезапно, как и начинался. Будто спустились по воздуху. Хотелось бежать, а куда?