ойник, за то, что его усмирили. Или гибедедешник… Кинь ему процентов двадцать, чтобы не промышлял на дороге, как разбойник. Дай возможность гордиться собой и своей честностью! Или та же проституция и наркомания, к чему закрывать глаза на сей достоверный факт? Почему простым гражданкам запрещают зарабатывать письками и сиськами, в то же время, пропагандируя шоу бизнес, который уже ничем другим не занимается? Первым — трудовой стаж, достойную пенсию, ту же медицинскую страховку и безопасность, а вторым вдарь по рукам, выбей у него почву из-под ног, начни уж продавать сам, экономя валюту и наступив на маркетинговую торговлю, чтобы никто на больной голове поживиться не смог. Или, если у тебя в стране безработица и нет кадров, чтобы не искать их за границей, введи налог, чтобы было на что учить детей и свой специалист был много выгоднее, чем иностранный. Если у тебя, у государства денег нет, откуда на образование ребенку взять, не имея оного?
И много, много у Любки было мудрых мыслей, не в ущерб ни государству, ни капиталу, но те, что пировали во время чумы, были и сыты и пьяны кровью. И не давались. Но она думала так, а государство наоборот. И плакало, что руки не дошли, или по рукам катком проехали.
В какой-то момент от жалости она избавилась. Предоставленный сам себе народ не жаловался, не плакал, не загружался глубокими мыслительными процессами. Пил, вешался, воровал, углублялся в созерцание глюков, проходил мимо «трое на одного». Народу даже нравилось всю ночь смотреть парнушку, играть на тотализаторах, клеить на стены безголосые и одинаковые по размеру и по виду звезды. Его самого все равно по телевизору на всю страну не покажут, так к чему мучить связки в хоре народного творчества или осваивать гитару? Культуру в руках держала столица, попасть и пробиться в то место, где стояли телекамеры, мог только тот, кто сумел сблизиться с олигархом, готовым вложить в талант целое состояние. Провинция своего голоса не имела, разве что на час или два, чтобы народу казалось, будто его кто-то слышит.
Проблемы навалились в одночасье. Вдруг заболела голова, да так, что не могла поутру оторвать ее от подушки. Шею сдавила удавка, ноги перестали слушаться, подкашиваясь, упало зрение, периодически поднималось давление. Любка вдруг разделилась сама в себе, когда одна ее сторона чувствует себя так, а другая так. Снова начались приступы, о которых она давным-давно позабыла. Приступы острой депрессии сменялись или раздражением, или отчаянием и желанием куда-то бежать. И рассеянное внимание… Вдруг начала ловить себя на том, что тупо смотрит на монитор, ни о чем не думая и как бы его не замечая. Она вдруг почувствовала, что умирает, словно ее высасывали каждую ночь.
Анализы не выявили ни одну существующую болезнь…
К тревоге и депрессии добавился безотчетный страх.
Она проверила, по утрам просыпалась с чем-то таким, что в разряд истиной болезни отнести не получалось. Во-первых, не было сколько-нибудь постоянного источника. Настоящие болезни, даже если это закрытая инфекция, не проходят сами по себе, то появляясь, то снова исчезая. А тут болевые рассеянные ощущения выходили из разных мест, проявляясь признаками тяжести в том месте, где она чувствовала болезнь, порой вне пределов тела, как бы над телом, то вдруг пропадали и внезапно обнаруживали себя в другом месте.
И снова на помощь пришли волшебники.
— Энергетический червь, — констатировали они в один голос.
— И?! — Любка достоверно знала, что такой болезни не существует.
— Существует! Бытует мнение, что им нельзя заразиться, не имея половинку. Но если он вдруг жив, а не мертв, как предполагали маги, или отдал концы, как бы перестав иметь материальное тело, и теперь как бы и не тут, и не там, а где-то по середине и над, то такая вероятность существует. Ты могла заразиться червем давно. Он спал, пока твоя душа не сопротивлялась ему. Если это твой бой-френд, то он сильным магом становится. А если Богу душу отдала, то сам Бог, ему по-другому нельзя — объявил тебе этим червем войну.
— Это как?! — опешила Любка.
— Обыкновенно, покормил, погладил — он ожил и покакал. Забивает тебя энергетическим дерьмом. При плохой энергетике организм начинает разрушаться.
— Это что же… он меня убивает?! — сдурела Любка.
— Обыкновенная история, продолжительность жизни у людей вдвое меньше положенного срока. Заражаются им при достижении половой зрелости. Бывает и раньше, но редко. Люди обычно замечают последствия, не обращая внимания на самого червя. Но ты маг, для тебя собственное пространство — возможность жить и дышать.
Осознать, что в тебе поселилась какая-то гадость, наподобие глистов, оказалось не так-то просто.
— Люба, с тебя сняли защиту, его не могло не быть. Мы даже несколько удивлены, почему он проявился так поздно.
— А что делать?! — взмолилась Любка.
— Зашить дыры, — посоветовали волшебники. — Кстати, он и поможет тебе вспомнить. Мы его для этого и придумали. Проклят человек, который не умеет работать с червем. И не маг, будь в нем три твоих силы…
С работы пришлось уйти. Мать и еще живой Сережа ее не поддерживали. А уж Николка, тот просто был теперь на ножах. Всем казалось, что она сошла с ума. А жена Николки, та вообще не пустила на порог, посоветовав ехать в психушку.
«У меня дети! Кто знает, что взбредет психу в голову!» — и жаловалась по селу, что сестра мужа, имея доход в месяц, как у сельчан в год, села им на шею.
Но Любка не сдавалась — она оставила не свои занятия, а родственников. Какой смысл продолжать работу, если она умирала?
Но даже ей, умеющей забираться в такие глубины подсознания, которые другим и не снились, пришлось несладко, издеваясь или над червем, или над собой. Сам по себе червь оставался невидим, лишь его энергетика обращалась к ее сознанию не хуже духов, только не снаружи, не из подпространства за пределами ее ауры, а из среды себя самой. И вдруг поняла, что именно червя ей не хватало, чтобы пробудить свою и еще чью-то память, которая вдруг пробудилась, разрывая завесу. Экскременты червя нередко содержали осколки бессознательной памяти, в которой незнакомые ей люди убивали ее с такой жестокостью, что иногда казалось, все это лишь игра воображения.
Но руки, касания, боль, которая всегда приходила первой, она не могла придумать.
И Любка люто ненавидела, читая обращения, которые диктовали людям, как с нею поступить. Вся ее жизнь была написана там. Кажется, они ничего не упустили, не оставив ей ни единого шанса любить и быть любимой. Мерзость выходила из уст с заклятиями, которые все еще работали, опустошая ее. Некоторым удалось ранить ее не только словом, но и делом. С нее сдирали кожу и приставляли на место, ей выжигали знаки на ногах и мозг, ее травили, над нею смеялись и оскорбляли, ее отпускали на все четыре стороны и таскали за собой на веревках, называя убийцей, ее душили, ее передавали из рук в руки и бросали на пол, люди иных рас, под оскорбления и обвинения в том, что она чужая, под плевки, сливали на нее семенную жидкость, ее били током, так что рвались и горели мышцы…
Любка ступила одной ногой в Ад — каждый прожитый в медитации день казался ей вечностью. И не было этому конца.
Но маги просчитались — люди, с которыми она жила, оказались добрее и милостивее, чем там, где она родилась. Большая часть обращений, произнесенных на чужом языке, была просто не понята ими, или вселяла лишь страх. Впрочем, расшифровать и перевести запись, для Голлема было лишь делом времени. Он имел в себе магию, как маги, которые его создали. И многие пути, чтобы закрыть ее и сделать пустым местом, зачастую пользуясь ее собственным опытом.
Воин Света…
Разве она могла быть воином Света, если сознание ее жаждало мести?! Грудь ее рвалась от крика. Стены ее квартиры вдруг становились тесной темницей. Иногда приходила такая боль, которую она не могла понять, это боль прошлого или боль настоящего. Яд разъедал ее изнутри. И каждый день приносил новую боль. Избавленная от сомнений, она чувствовала бессильную ярость, ибо не могла утолить голод гнева и выжечь их, как выжигают зараженные чумой трупы.
Она уже не жила — не умерев тогда, она умирала сейчас…
В один из таких дней, в самом начале пути, Любка не заметила, как переместилась за город — в тапках и в халате. Ноги несли ее, не разбирая дороги. Вся ее жизнь, немыслимая череда событий, завязанная на крови, встала перед глазами. Столько дней она искала свою память, и вот она вернулась. И она снова была там, среди ее врагов. Они плодились и размножались, роняли слова любви и новые проклятия, встречали закаты и рассветы…
Имел ли кто-то из них право на жизнь?!
— Да я такая! Я ненавижу! Я вас найду! — она упала на колени, царапая землю руками, словно впиваясь ногтями в их лица и вырывая глаза. Тело ее снова жгло, и теперь она не держала его в себе.
— Люба! Оглянись! — страшный крик пришел издалека, остудив ее пыл.
Любка повернула голову, и мысли о мести вылетели в одночасье. Она испугалась…
Огромная стена огня, теряясь где-то в вышине, с немыслимой скоростью двигалась в сторону оживленной трассы. Жар был такой сильный, что по пути обращал в пепел деревья, словно горел сам воздух. И Любка сделала единственное, что умела — остановила время.
Но было уже поздно. Две машины столкнулись, несколько других должны были вот-вот столкнуться. Слава богу, день предшествовал выходному, люди выезжали из города на дачи, дорога была оживленной лишь в одну сторону. Но у многих стрелка спидометра застыла на отметке сто двадцать и сто пятьдесят километров в час.
Просто как убить их всех! Волосы у нее встали дыбом…
Она заглянула в первую машину и вздохнула с облегчением, удар пришелся сзади, водителя и пассажира спереди спас ремень безопасности, не дав пробить головой лобовое стекло. Машину отбросило и развернуло поперек дороги. Зато во втором джипе пристегнутым оказался только пассажир на боковом сиденье. Удар пришелся спереди и сзади, задние пассажиры висели в воздухе, отброшенные вторым ударом. Подушка безопасности защитила голову водителя, но ноги оказались зажаты деформирующимся передом, и сжатие еще не закончилась.