Помедлив минуту, я согласился. Потом попросил ее помочь мне с возвращением.
— Что происходит на реке? Почему появляются эти пристанища? Они предвещают большие перемены. Друиды из Тауровинды уверены в этом.
— Не знаю. Правда, не знаю. Но нельзя отрицать: что-то готовится. Уже не первый день. Острова опустели. Океан окутан туманом, но в нем порой видны странные корабли. Дремучие леса скованы зимой. Над горами бушуют страшные грозы. Что-то меняет облик земли. Некий Мастер переделывает ее. Я чувствую, что здесь действует старая сила, Мерлин, — старая, как мы. Если я узнаю больше, клянусь жизнью сына, расскажу тебе.
Уловив издевку в моих глазах, она улыбнулась и пожала плечами:
— Больше мне нечем поклясться, так что хочешь — бери, хочешь — брось. Я помогу тебе. Помоги и ты мне.
Во мне нет и не было ни силы, ни мудрости. Ни теперь, когда я пишу эти строки, ни тогда, когда Медея следила за мной нестареющими глазами и постигала меня разумом, помнившим времена, когда мы были любовниками. Она не могла не видеть, что я хочу ее и одновременно боюсь возобновления близости. Но устоять я не мог.
Когда баранье руно соскользнуло с ее плеч, я вошел в грезу. Мы долго держали друг друга. Помнится, я плакал. Помнится, она утешала меня. Мы играли. Мы любили друг друга по-гречески. Я думал, сердце мое разорвется от напряжения.
Позже я выплыл из неглубокого сна без всякой радости, заранее уверенный, что откроется новый обман, что она раздразнила и обокрала меня, как пыталась раздразнить и обокрасть меня Ниив. Я ожидал, что проснусь в холодном одиночестве, все тем же дураком, как всякий мужчина, сопротивляющийся естественному течению Времени.
Но она была здесь: маленькая, обмякшая, грустная фигурка, съежившаяся внутри собственной кожи. Она тихо спала. На щеках высохли слезы. Она бормотала что-то, вздыхая. Она свернулась клубком, как испуганное дитя.
Я хотел разбудить ее, но она сонно замычала и свернулась еще плотнее.
Сон помогает разгадать загадки, но, кроме того, он — гавань для отчаявшихся. Только не на рассвете. На рассвете псы врываются в сон и рвут покой в клочья.
Я ласково поцеловал ее. Не проснется ли она теперь? Нет. Потерялась где-то. Я покинул пещеру, спустился по косогору навстречу разгорающемуся свету, вернулся в пристанище и вышел из него.
Я быстро вернулся к Улланне с ее бритоголовыми подругами. Воздух на рассвете был свеж. Три женщины из ее отряда сидели на лошадях, со скрещенными руками и закрытыми глазами, желая урвать хоть минуту сна. Две другие, присели под бережком, болтая и хихикая. Сама Улланна лежала на спине темной, как дубовая кора, кобылы, уронив голову на шею мотавшей поводьями лошади. Завидев меня, она ударила кобылу пятками и вскачь направилась мне навстречу.
Она была недовольна.
— Ниив вернулась в крепость. Я послала с ней двух моих всадниц. Что-то ее встревожило.
— Очень глупо с ее стороны.
Только теперь я заметил, как рассердилась Улланна.
— Ты хоть знаешь, сколько мы тебя ждали?
— Нет.
— Три дня! А знаешь, что мы ели?
— Диких гусей? Лосося?
Она хлестнула себя поводом по ноге: резкое движение, но скорее с досады, чем от гнева.
— Мы не ели ничего! Охота здесь — мертвое дело. Ни птицы, ни рыбы, ни зверя, а трава воняет! Что-то здесь не так, Мерлин. Все выглядит прежним, но это обман. Здесь все вымерло. И еще далеко отсюда, на холмах. Я согласилась дождаться тебя, но теперь ты вернулся. Можешь уйти или остаться, как хочешь. А мы уходим! По коням! — прокричала она.
Спящие проснулись, остальные вскочили в седла, и, вскрикивая по-птичьи, — они, кажется, измучились меньше своей предводительницы — дикие всадницы помчались на восток, непрестанно оглядываясь, словно ожидая погони или опасаясь того, что осталось позади.
Я поехал по их следам, но не так поспешно.
Догнал я их уже ночью. Они раскинули лагерь в развалинах, развели костер. Неподалеку тихо стекал в колодец ручей. Рядом сидела Улланна, зачерпывая воду и переливая ее в устроенную на скорую руку водопойную колоду для лошадей.
Женщины пели, вращая на вертелах мелкую дичь. Похоже, мы выбрались из мертвой зоны.
Улланна увидела меня и поманила к себе, жестом приказав сесть рядом. Она зачерпнула чашу свежей воды, но не вылила, а держала перед собой, вглядываясь в нее.
— Что происходит, Мерлин? Что творится?
— Не знаю.
— Я так мало пробыла в его жизни: я не хочу потерять его. Я так мало прожила в этой стране: я не хочу потерять ее. Если я выгляжу сердитой, так только поэтому: я не хочу потерять то, что полюбила. Урту. Эту страну. — Она обернулась ко мне. — Что ты видел за последние месяцы? Все неправильно.
— Отзвуки прошлого, — честно отвечал я. — Лица из колодца. Воспоминания — и иные из них нездешние.
— Что-то меняет облик земли, — угрюмо пробормотала она.
Меня поразило, что она повторила слова Медеи.
— Да.
— Как, по-твоему, что это может быть? Что ты увидел в тех лицах из колодца?
— Подсказки. Наблюдения. Но не ответы. Я начинаю думать, что все это тесно связано с Ясоном. Не могу объяснить, но я просто нутром чувствую…
— Ясон… — повторила Улланна, покачивая головой. — Время перекошено. Но ведь так было всегда? Вот… — Она подала мне кожаную чашу, которую собственноручно наполнила из ручейка. — В моей стране подать страннику воды из источника — знак гостеприимства, потому что у воды всегда и везде один вкус. И мы пьем ее в память о хорошей жизни, старых и новых друзьях. — Она присела на пятки. — Сдается мне, ты встретил кое-каких старых друзей. И я тоже. Здесь! — Она постучала себя по голове. — Однако новые важнее.
Ее глаза блеснули в свете костра, когда она взглянула на меня, и по ее губам скользнула тонкая, но соблазнительная улыбка. Мы одновременно коснулись краев наших грубых чаш.
Не знаю, что творилось в уме Улланны. Она была скифкой. Я — Древним.
Но мы вместе испили воды из колодца.
Часть втораяВЕЛИЧАЙШИЙ, БЛАГОРОДНЕЙШИЙ, УЖАСНЕЙШИЙ
Глава 8НОЧНАЯ ОХОТА
Пока я занимался слухами вокруг пристанищ, Урта с воинами, в числе которых был и его заносчивый сын Кимон, двинулись на восток через леса, в земли коритани. Там, на берегу Нантосвельты, близ места ее впадения в широкое море, вздымались высокие стены крепости правителя Вортингора. Холм, на котором она стояла, был ниже, чем холм Тауровинды, но круче и неприступнее.
Уже несколько лет коритани жили в мире с западными соседями. Вортингор ребенком воспитывался как приемный сын у отца Урты в Тауровинде. Он был двумя годами старше Урты. В то время, когда они вместе жили в доме правителя и охотились на равнине Воронов Битвы, оба на равных «насчитывали удары», что означало коснуться противника в, казалось бы, смертельной схватке, не нанося ран. Хотя старшего мальчика это равенство, вероятно, унижало, их связала крепкая дружба, сохранившаяся и во взрослой жизни. Дружбу эту разрушил спор из-за стада, пасшегося у реки между их землями, так как неясно было, кому она принадлежала. Война — обычная череда стычек — продолжалась два года и унесла несколько жизней. Но дружба одержала верх. Междоусобицу разрешили единоборством лучших воинов и обменом щитов, коней и рабов равной ценности. На сей раз мир удалось сохранить.
Но сейчас в землях коритани царила тревога на грани паники.
Когда военный вождь Бренн призвал героев из владений кланов помочь ему свершить акт возмездия — в великом набеге на Дельфийский оракул в Греческой земле, — воины Вортингора, как и Урты, дружно откликнулись. Они преодолели море, чтобы влиться в войско, расположенное на реке Даан. Войско это готовилось двинуться к югу, чтобы захватить и разграбить все земли на своем пути. Великий поход, как его впоследствии назвали, оказался победоносным, но победители обнаружили, что манившие их сокровища Дельфийского оракула разграбили задолго до них. Большинство вернулись домой разочарованными и израненными в боях.
Однако самый их уход, когда надежда еще звучала песней радости, привел к переменам в их землях — переменам пугающим и странным, а в случае с Уртой — горестным.
Урта, вернувшись домой, нашел свою страну опустошенной: покинутой и разграбленной. Его твердыню захватили и сожгли, многие из его друзей — и один из сыновей — погибли.
Перемены в стране коритани оказались столь же безрадостными, но более загадочными. Все живое пропало из лесов, вся рыба — из рек и ручьев, одни только птицы собирались все более густыми стаями. Вороны гадки на вкус, зато даже ребенок может стрелой сбить одну из этих падальщиц на лету. Природа такого запустения сама по себе представляла загадку.
Но далее, по мере того как герои и простые воины удалялись к востоку, чтобы пересечь океан и земли в устье реки Рейн, в рощах стали появляться деревянные подобия ушедших. Несколько ночей они завывали, ужасными звуками отпугивая Глашатаев, когда те приближались к святым местам, после чего рассеивались под покровом темноты по всем землям: одни застывали на опушке леса, другие — в чаще, иные — в узких ложбинах, а иные — на вершинах скал. Здесь они опускались на одно колено, прижав к торсам оружие из древесины дуба, и вновь застывали холодным деревом.
Эти изваяния были точным подобием людей, участвовавших в набеге на Дельфы.
Урта кое-что слышал об этом, но хотел бы знать больше. Теперь, когда он приближался с отрядом к восточным склонам крепостного холма, любопытство его разгоралось все сильнее.
Истуканы выглядывали из зарослей, уже обвитые вьюнком, порой покосившиеся, помеченные и изрезанные крестами и спиралями, увенчанные увядшими цветами или рваными красными платками. То же обнаружилось под прибрежными ивами у реки. Здесь было меньше изваяний, и вороны и прочие птицы отметили их по-своему, так что на некогда гордых лицах виднелись густые белые потеки.
И все же чья-то безумная, неумелая рука продолжала трудиться над этими коленопреклоненными людьми.