Больше всего поражали воображение четыре огромных быка, в старину возвышавшихся над рекой: один — бронзовый, другой — из обсидиана, третий — вырезанный из кедра, последний — изваянный из сверкающего мрамора. Они стояли, опустив тяжелые головы, наставив рога, и хитроумное устройство внутри каждой головы заставляло их медленно лакать воду громадными языками, так что всем кораблям, входившим в гавань Ак-Гноссос, приходилось с опасностью для себя проскакивать между их мощными рогами.
Это было частью игры с быками, как вспоминал Тайрон, и забавляло морских владык и царей, которые уже много поколений владели наземной частью острова. При этом они более или менее мирно сосуществовали с двумя первобытными силами, боровшимися за обладание недрами.
В те легендарные времена Тайрон был ребенком, и память оставила лишь эхо, но теперь, когда Арго двинулся по хрустальной струе навстречу течению между разрушенными зданиями той эпохи, он не сводил глаз с потемневших, выветренных руин.
От обсидианового быка остались только изогнутые рога, беспомощно торчавшие из реки. Мы легко обошли их. Что до деревянного быка, о его судьбе рассказала груда углей на западном берегу. Мраморный зверь опознавался только по глазам, потому что рога отломились, а черты некогда свирепой морды стерли ветра и дожди.
Бронзовый бык тонул: голова, позеленевшая и изъеденная патиной, поднималась из воды, огромное копыто протянулось к одному берегу, изогнутый рог застрял между деревьев на другом. Когда мы прошли над изваянием, киль Арго проскрипел по мертвому металлу воплем, отзвуком, криком отчаяния памяти. И тут же перед нами возник дворец и потряс нас своим видом.
Земля поглощала его, засасывала обожженную глину, как и все созданные людьми миры. Высокие стены просели на южной стороне, до половины уйдя в землю, а ближе к нам были разрушены до основания. Чуть дальше все постройки, залы, ограды и сторожевые башни уже занесло обломками камней и землей. Над проломами стен выросли деревья разных пород, ветви впивались в каждую трещину и щербину, помогая возвратить природе величественное жилище царей.
Над притихшими развалинами кружили стаи птиц. Солнце играло на ярко окрашенных стенах, словно земля напоследок позволяла ему порадоваться этим живым цветам, оставшимся нетронутыми, пока змея окончательно не заглотит добычу.
Ак-Гноссос был велик и обширен, но пасть острова могла вместить и больше. Едва Арго причалил и аргонавты спрыгнули на берег, чтобы осмотреть переходы и залы тонущего дворца, как земля дрогнула под ногами и сверху покатились камни. То был новый глоток: жертву втянули еще глубже между двумя затишьями для вздоха.
По крутой лестнице я спустился в полумрак зала, и раньше-то лежавшего под землей, а теперь ушедшего еще глубже. Искусные строители впустили в здание свет сквозь отверстия в потолке, и лучи выхватывали из мрака детали настенных украшений — лужицы света в полной темноте. Повсюду виднелся лабрис — двойной топор, — то высеченный в стене, то отлитый из разъеденной временем бронзы. Стены были покрыты изображениями всевозможных морских обитателей и лиц юношей и девушек под устремленным на них взглядом некоего создания земли, черты которого были смазаны.
Время от времени я слышал перекличку и изумленные возгласы других аргонавтов, возвещающих о своих находках. Их голоса разносились по сумрачным переходам и эхом звенели в колодцах света.
Запах пыльного камня вдруг сменился резким запахом океана. Мы были далеко от берега, но воздух был насыщен солью и слышались звуки прибоя. Этот звук взволновал меня. Я начинал постигать природу Ак-Гноссоса и поспешил навстречу невидимому морю.
И сразу понял, что кто-то бежит впереди меня.
Выход к берегу был перегорожен тяжелыми воротами с опорой в центре в виде исполинского двойного топора, с лезвиями, загнутыми книзу, так что между заточенными краями открывался двойной выход. Рукоятью был ствол дерева, многократно перевитый вокруг сердцевины. На потускневшей бронзе лезвий я различил узор ночного неба, звезд и созвездий, очень точно переданных, но теперь почти скрытых зеленью.
Я прошел сквозь ворота. Океан валами накатывал на безрадостный каменистый берег, на покосившиеся или уже упавшие мраморные статуи. Луна в небе ярко светила на три четверти, отбрасывая лунные тени.
— Где ты? — крикнул я.
— Я здесь, — отозвалась Ниив.
Она выскользнула из-за статуи, почти растворяясь в темноте. Белело только лицо. Она опасливо приблизилась ко мне, прижалась, обняла.
Она задыхалась от возбуждения.
— Этого места не существует, — проговорила она голосом, в котором звенело понимание. — Это видение.
— В каком-то смысле. Но откуда ты знаешь? Что ты наделала?
Я чувствовал, как все сильнее бьется мое сердце.
— Я взглянула. Что тут плохого? Не на тебя же смотрела!
— Маленькая дуреха! — Я схватил ее, повернул лицом к лунному свету.
Серебристое сияние смягчало черты, но волосы блеснули сединой. Она постарела. Растратила драгоценную свою жизнь, чтобы удостовериться в том, что я и без того знал.
— Не разбрасывайся тем, что имеешь, — в сотый раз повторил я ей. Сколько сил отнимала любовь к ней!
Она с негодованием вырвалась.
— Мой отец, умирая на севере, среди снегов, в холоде в одиночестве, покинутый своим духом, завещал свои чары мне. Чтобы я ими пользовалась, Мерлин! Иначе зачем было мне их оставлять?
Она проделывала это слишком часто. Я готов был орать на нее. Совсем необязательно растрачивать свою жизнь только потому, что у тебя есть дар к провидению и проникновению в Иной Мир.
— Ты состарилась на полгода, Ниив. Из-за того что посмотрела!
— Я ничего не чувствую, — возразила она.
— На полгода меньше ты будешь со мной, — «Ко всем прочим потерянным дням и месяцам».
— Чепуха. Я буду с тобой до конца.
— Почему ты такая упрямая?
— Почему ты такой неблагодарный?
Я прижал ее к себе. Она все еще пылала радостью проникновения за стену действительности.
— Что, по-твоему, здесь происходит? — спросила она.
Я потратил немного собственных сил, чтобы уточнить подробности, а много и не надо было. Да, гребли мы, но путь выбирал Арго. Он нарочно занес нас сюда. Без сомнения, он дожидался, пока всплывут на поверхность подземные сны океана. Я уже не сомневался, что Арго доставил нас к началу трагедии. Он отправил нас в путешествие по своему прошлому, и Время, пока мы в объятиях этого острова, станет течь по-другому.
Но Ниив я сказал вот что:
— Ты обещаешь мне не смотреть, пока я тебя не попрошу? Это не нужно. Если мне понадобится твоя помощь, я обязательно скажу.
— Ты так говоришь, — выпалила она, заново затевая спор, — но никогда так не делаешь.
— Неправда. Я много раз просил тебя помочь.
— Только о каких-нибудь пустяках. Ты меня не используешь, ты меня не учишь. — Каждый раз все возвращалось к тому же: учи меня, дай мне коснуться «чар», вырезанных на твоих костях. — Мой отец, умирая, не для того оставил мне свой дух, чтобы я с ним просто жила, а потом умерла. Он ждал, что я стану его применять.
— Но у тебя не хватает сил, Ниив. Слишком много сил это отнимает, особенно если ты даром тратишь свое искусство. Помнишь, ты когда-то заглянула в мое будущее? Я вижу морщинки у твоих глаз, могу ущипнуть дряблую кожу на твоих руках — расплату за ту глупость. Я никогда не думал, что так полюблю тебя…
— Полюбишь? Ха! Ты только и делаешь, что со мной ссоришься.
Это было неправдой. Она сердцем это чувствовала, и я не стал спорить. Зато я задумался, насколько она ощущает грызущую меня боль — боль, становившуюся все сильнее. В лунном свете она была свежа и соблазнительна, мне хотелось любить ее тут же, не откладывая. Вот что всегда влекло меня к этой женщине: эти минуты злости и минуты радости вслед за злостью, не нарушаемые миром вокруг нас. Конечно, если Урта не вламывался незваным в нашу хижину, чтобы весело извиниться и попятиться, а потом ждать, перешучиваясь со своими утэнами, пока я выскочу наружу и выскажу ему все, что думаю.
О да, Ниив была в моем сердце. Не первой — первой была Медея, хотя то воспоминание и скрывалось в дымке, — но и не последней. И все же она была единственной женщиной, которую я не желал подпускать к себе из страха ее потерять.
Она тронула пальцем мои веки и с удивлением взглянула на блестящую влагу.
— Ну-ну. Мужчина источает соленую любовь. — Она быстро лизнула палец. — Магия, — поддразнила она. — У тебя даже слезы, должно быть, волшебные, так что благодарю тебя за угощение. А вот и мой ответный подарок.
Она привстала на цыпочки и поцеловала меня. Потом с удивительной силой увлекла меня на холодный песок у темного края прибоя. Руки ее были бесенятами, ногти — острыми шипами, их оружием. Я обливался кровью от ее любовной ласки. Она умудрилась прильнуть ко мне под палаткой из скинутой нами одежды.
Я слышал, как Урта звал меня, и Ясон тоже. Но напряженное дыхание Ниив струей бальзама заглушило эти лишние призывные крики из затонувшего дворца.
Глубокой ночью, когда мы покоились в полусне, вдруг резко запахло медом. Нечто скользнуло к нам по берегу и принялось разглядывать. Неуловимая, как духи стихий, женщина склонила голову набок, коснулась наших лиц призрачными пальцами и отпрянула, как случайный ветерок, когда мы зашевелились, желая рассмотреть ее поближе.
— Кто это был? — спросила Ниив, чуть вздрогнув.
— Не знаю. Но она следила за нами, когда мы вошли в гавань.
— Призрачную гавань, — многозначительно напомнила Ниив. — Призрак внутри призрака?
— Не думаю.
— Почему ты не посмотришь? Мне-то нельзя! А то стану старой и дряблой, — съехидничала она.
— Заткнись.
— А ты посмотри!
Я всмотрелся в тень, но стихийный дух уже ускользнул. Ее запах уводил в расщелину прибрежной скалы, в которой я заподозрил начало змеившегося под землей лабиринта.
— Запах знакомый, только не помню откуда, — сказала девушка.