Меня вез Конан на своей колеснице. Он весь сжался и тихонько клевал носом. То, что мы увидели в пути, устрашило его.
Я и сам радовался, что не взял с собой Ниив и Кимона с Мундой. Когда все наконец решится, детям придется собирать разбитое, и тогда им в избытке хватит ужасов.
Ветер принес призывный напев Арго. Я помнил этот мотив по горам, где родился. Долины доносили песнь, но ветер разбивал мелодию, превращал ее в путаницу повторяющихся стихов, из которых постепенно складывалась музыка.
Как гончая идет на запах, как волк идет на кровь, так я шел на песню. До меня все явственнее доходила мольба, скрытая призрачным мотивом, словно Арго прятал за печалью грозящую ему опасность.
Вскоре Конан придержал лошадей, развернул колесницу боком и прищурился на восход. Мы как раз перевалили через хребет. Утреннее солнце сияло перед нами, озаряя небо, но скрывая землю последней тенью ночи. Лошади заволновались, почувствовав беспокойство солнечного мальчика.
— Мы почти на месте, — сказал он, — но дальше придется пробиваться через легион. Как ни жаль, добрый остров остался позади.
Он связал длинные волосы в тугой узел на макушке, показывая, что готов к битве. Ножом соскреб щетину со щек и подбородка, оставив волосы только на верхней губе. Он порезал щеки до крови — нарочно, разумеется, — и растер кровь ладонями, прижал их к лицу, затем обошел коней спереди, дав им вдохнуть сырую руду своей жизни. Кони попятились, встряхнули головами, но он успокоил их несколькими тихими словами.
Возвращаясь на колесницу, Конан устало взглянул на меня. Его сильное худое лицо вдруг постарело, на него легла печать тяжкого опыта. Я заметил, как потрескались его пересохшие губы, хотя все тело атлета выражало готовность к сражению.
— Где-то там, в толпе Мертвых, мой брат. Мне нужно найти его. Если заметишь — скажи мне. Но не тревожься, сначала я доставлю тебя. К твоему кораблю. Есть во мне что-то от Меркурия, — ухмыльнулся он. — Послание должно быть доставлено во что бы то ни стало!
Солнце поднялось, рассеяв тени, и тогда я увидел полчища. Они простирались до горизонта на востоке, насколько мог видеть глаз: палаточные города, навесы, поля для учений, поля для игр. Зрелище ожидающей наступления армии, беспокойной, прожорливой и буйной; сумятица, смесь великого и доброго, отчаянного и дикого из многих времен и многих стран.
— Они не ведают, что творят.
Конан с любопытством покосился на меня:
— Как это понимать?
— Они обитают в мире, где прошлое — воспоминание, а действие — мечта. Им следовало бы пребывать в довольстве, проводить время в играх жизни, а не в погоне за смертью. Им здесь не место. Они прижаты к краю мира железной рукой и жаждой крови, словно непроизнесенным проклятием.
Конан обдумал мои слова и согласился:
— Словно вода, стекающая в колодец. Их увлекает сила. Сила, направленная вниз. Их влечет сюда, но они беспомощны.
— Вода из колодца, — задумчиво проговорил я.
Конан впал в поэтический раж:
— Слезы детей и старцев. Пролитые без мысли. Неудержимые.
— Беспомощные.
Конан вынул начищенный клинок, протянув мне резной костяной рукоятью вперед:
— Бери. Он может тебе пригодиться.
— Он мне не понадобится.
Он уставился на меня и тут же рассмеялся.
— Сколько в тебе уверенности! А ведь ты даже не сын природы. Не родня богам. Мерлин. Антиох. Я постараюсь запомнить тебя. Мерлин… Так называют сокола. Есть у тебя крылья?
— Крылья не самое трудное волшебство. Могу отрастить.
— Верю, что можешь. Возьми и ножны, если боишься порезать пальцы. — Он дал мне узорчатые ножны своего золоченого солнцем клинка.
— Я же сказал, он мне не понадобится.
— Уверен! — Это было сказано с одобрением.
— Стар и глуп, — поправил я. — По сути, я даже больше создание природы, чем ты, сын Солнца. Поспешим на край мира, Конан. Там ждет меня старый друг.
Он с любопытством глянул на меня и тряхнул головой.
— Ты странный человек. Я был бы рад войти в твои сны.
И он стегнул лошадей.
Сам я, надо думать, избрал бы медленный, осторожный и скрытный путь, а Конан вдруг пронзительно вскрикнул, наклонился вперед, яростно хлестнув поводьями по крупам коней, и заставил их взять разбег, невозможный даже для молодых скакунов.
Я крепко цеплялся если не за жизнь, то за борта, чтобы спастись от синяков, неизбежных при любом падении с колесницы.
Мертвые заметили нас. Как только мы врезались в их ряды, к нам направились отряды: вооруженные то тяжело, то легко, то с копьями, то вовсе безоружные. Иные даже вставали на седлах, чтобы рассмотреть нас издалека.
Нас окружила вереница колесниц, возницы с гривами волос смеялись, норовя обогнать нас. Я насчитал больше пятидесяти и сбился. Впрочем, они состязались скорее друг другом, чем с сыном Ллеу.
Он легко оставил всех позади и улыбнулся, услышав их крики. Отставшие восхищались победителем.
Мы проезжали мимо палаток и костров. Временами вокруг свистели стрелы: одни ударяли в борта колесницы, другие задевали коней, как будто не ощущавших уколов каменных наконечников.
Мы мчались через леса на поляны, в низину, вдоль русла притока Нантосвельты, а Мертвые сбегались поглазеть на нас, гнались за нами и отставали; их крики скоро терялись за бешеным стуком копыт.
Цвета сливались в один цвет, лица — в одно пятно, крики — в один возглас удивления.
Когда мы наконец выехали к бронзовой линии, Конан чуть замедлил бег коней. Восток блистал строем хитроумных изобретений Мастера. Сотни гигантов припали на одно колено, выставив перед собой щиты и оружие: металлическое эхо дубовых изваяний, поднявшихся в лесах коритани, в стране, попавшей под их владычество. Завидев нас, те, кто был прямо перед нами, шевельнулись, стали подниматься и медленно поворачиваться, чтобы не упустить нас из виду. И сдвигаться, заграждая нам путь.
Конан, перекрикивая вой бившего в лицо ветра, спросил:
— Так говоришь, мог бы отрастить крылья?
— Да.
— А такое видал?
Он воззвал к Ноденсу, осыпал дядю смесью дерзостей и похвал, проклятий и заверений в своем почтении. Ноденс услышал и, как видно, не рассердился.
Две наши лошади вдруг затерялись среди сотни других лошадей: белоснежных, мчавшихся вперед, сдерживаемых только сверкающей паутиной упряжи. Колесница словно росла на глазах и вспыхивала слепящим светом, солнечным сиянием, поразившим даже такого испытанного дорогами и временем человека, как я. Поднялась ли она над землей? Не знаю. Она пожирала пространство. Она поджигала землю, словно золотая молния. Бронзовые воины отступили, низко склонились, припали к земле, спасаясь от пламени.
Мы без труда пролетели мимо. Они провожали нас взглядами, в их странных мертвых глазах застыло нечто похожее на удивление.
— Теперь понял, почему мы с братом крадем колесницы? — бесшабашно усмехнулся Конан.
— Я рад, что твой дядюшка был в добром расположении духа.
Колесница и лошади приняли обычный облик. Чары пропали, а мы понеслись вдоль реки. Перед нами возникло пристанище: темный зал с несколькими дверными проемами, прорубленными в бревенчатых стенах. Конан остановил взмыленных лошадей. Он и сам обессилел.
— Запутался я в этих пристанищах, — пояснил он.
— Почему это?
— Их так легко переставлять… — Он стиснул мне плечо и улыбнулся на прощание. — Здесь я тебя оставлю. Мне надо найти Гвириона. Я чую реку, так что идти тебе недалеко.
— Спасибо, что подвез.
— Надеюсь, это поможет твоему другу, правителю Урте. Отличный человек. И потомок отличного человека. — Конан подмигнул мне. — Мой отец и дядюшка давно живут. Они хорошо знали Дурандонда. И всех остальных: всех этих наследников поверженных правителей. Они не смогли спасти тех правителей от беды, хотя и старались. Мой отец правит на западе; дядя — за морским проливом на востоке. Это создание, этот Мастер, вывел их из себя. Думаю, ты при нужде можешь рассчитывать на помощь моего отца.
Он скрылся. Я вошел в пристанище и прошел насквозь, не встретив препятствий. Строение казалось таким же мертвым, как мужчины и женщины, угрюмо сидевшие в его комнатах и на галереях. Они смотрели сквозь меня пустыми глазами, эти бывшие герои, втянутые против воли в новую игру. У меня сложилось впечатление, что они сами не знают, куда направляются.
Вероятно, догадка, которой я поделился с Конаном, была верна. Хотя позади пристанища жизнь Мертвых полна была радости смерти, здесь, на краю мира, царил страх перед неведомым!
За пристанищем стало светлее, воздух был наполнен сладостным воспоминанием Греческой земли, благоуханием прошлого. Здесь, далеко внизу, стоял на причале Арго. Он следил за мной нарисованными глазами. Я разглядел единственную слезинку, нанесенную голубой краской, — слабый намек на чувство в спокойных глазах, неизменно рисовавшихся или прорезавшихся в его обшивке. Но эхо Акротири таило зло. Я сообразил, что вижу гавань у пещеры, из которой во время нашего странствия между мирами подсматривала за нами Укротительница. Сквозь видение просвечивала Извилистая — древняя река и окаймлявший ее лес. За ней — земли, заполоненные Мертвыми, которых сподвигло на вторжение существо из прошлого.
Я спустился к Арго, позволив видению бросить мне под ноги тропинку, ведущую вниз, к бухте со стоячей водой, убежищу Дедала.
Арго тихо вздохнул: уже не призывная песнь и не песня-привет, а безмолвное предостережение. Я взобрался по веревочной лесенке, свешивавшейся с борта, вступил на перестроенную Дедалом лодочку моего детства, в свою мальчишескую мечту. Он хорошо оснастил ее для морского плавания, и все же она пока не годилась для похода через океан, какой предпринял позже Ясон. Маленький кораблик для малочисленной команды, для переходов вдоль берега. Но в нем отчего-то таилось больше волшебства.
Здесь ли еще Дух корабля? Конечно, здесь. Эта часть Арго не менялась, сколько бы его ни перестраивали. Он просто менялся со сменой капитана.