Мэтти подходит к окну и смотрит, как Малыш Джимми садится в свой спортивный красный автомобиль.
– Эрл, – говорит она, – этот парень прибрал к рукам слишком большие деньги.
– И мы знаем, откуда они берутся, – вторит ей шериф Эрл.
Шериф Эрл и Мэтти живут в верхней части города, над площадью Суда, в доме «Сирс»[13]. Мне вспоминается тот день, когда он приехал на станцию. Мне было пять лет, и я не могла поверить своим глазам. Весь этот чертов дом или, во всяком случае, его части – двери, дверные ручки, окна, электрические провода, кухонная раковина, черепица – были в двух грузовых вагонах, и тетка Мэтти командовала помощниками Эрла, которые собирали его, точно гигантский набор детских кубиков. Он настолько современный, насколько это возможно; оборудован центральным отоплением и внутренним санузлом и настолько же высок, насколько широк, и в глубину такой же, как в высоту, с бело-зелеными полосатыми маркизами и бетонной дорожкой, ведущей к двери. Раз уж Мэтти не довелось жить в Большом Доме, она была твердо намерена обзавестись самым современным домом в городе.
Я стучусь в дверь, и Мэтти встречает меня на пороге. Она позвала меня сюда на совещание – подальше от всех глаз и ушей в Универмаге, как она выражается, – но не сказала, в честь чего это таинственное совещание или кто еще на нем будет.
– Ты вовремя, – говорит она и одаривает меня улыбкой, той же улыбкой, которой обычно приветствовала дам в белых перчатках, а потом резко перестает улыбаться. – Все остальные пришли раньше.
Я пропускаю шпильку мимо ушей. Мэтти не умеет не придираться. Натура у нее такая. Она ведет меня через залу. Диван цвета бургунди стоит на ковре цвета бургунди, а все спинки кресел и столешницы украшены кружевными салфеточками. На стене висят бумажные силуэты в рамках, а памятные тарелки в честь президентов США выставлены в шкафчике со стеклянным фасадом наряду с копией портрета матери Мэтти Эдит.
Мы идем на звуки мужских голосов в столовую. Шериф Эрл и Сесил сидят за столом вместе с четырьмя помощниками Эрла, одетыми в коричневую форму и галстуки цвета загара; их глянцевые кожаные сапоги и портупеи поскрипывают, стоит им шевельнуться. Когда я выдвигаю для себя стул и бросаю на Сесила вопросительный взгляд, мол, что происходит, он в ответ недоуменно пожимает плечами. На столе нет ни еды, ни напитков, так что встреча чисто деловая.
– Мы созвали вас всех сюда… – начинает шериф Эрл.
– Потому что настало время что-то делать, – перебивает Мэтти, – со всеми теми денежками, которые парни вроде Бондов зарабатывают на продаже самопального виски.
– А зачем нам что-то делать? – удивляюсь я.
Люди в наших местах всегда гнали виски, особенно в горах, где почва так худородна и крутые каменистые склоны родят мало чего такого, что можно продать за деньги. Это всегда было личным делом каждого, и никогда не приходилось платить никакие налоги или следовать каким-то там регламентам. Сколько местные себя помнят, в Виргинии считалось противозаконным гнать и продавать самодельный виски, но в этом округе все – от Герцога до помощников шерифа и Бондов – плевать на это хотели. Теперь, когда сухой закон объявил преступным спиртное по всей стране, потребители, стремящиеся сделать запасы, скупают все, до чего могут дотянуться, и глядь – вот уже Малыш Джимми Бонд щеголяет в сапогах из желтой кожи и раскатывает на вишнево-красном родстере.
– Это же шанс для людей, у которых никогда не было много денег, хоть сколько-то заработать, – замечаю я.
– Во-от, ты прямо вместо меня все сказала, – кивает Мэтти. – Эти парни не просто продают на сторону пинту-две. Они взялись за этот бизнес всерьез, а любой бизнес в этом округе – неважно, парикмахерская это, адвокатская контора или мельница, – должен платить налоги.
– Так что отныне и впредь, – подхватывает шериф Эрл, – если торгуешь виски, то платишь твердый налог.
Легко этот номер не пройдет. Людям, которых уже и так поприжали, это нововведение покажется совершенной несправедливостью – тем, чего никогда не допускал Герцог, – но Сесил помалкивает, а вот я не могу удержаться и подаю голос:
– Герцог терпеть не мог налоги. Будь он здесь, не думаю, что он бы с этим согласился.
В глазах Мэтти появляется то же раздражение, что появлялось у Герцога, когда кто-нибудь осмеливался усомниться в его правоте.
– Кто ты такая, девчонка, чтобы судить, что сделал или не сделал бы Герцог – упокой Господь его душу? Я знала Герцога лучше, чем кто-либо другой в этой комнате. Он был моим младшим братом, и правда заключается в том, что в последнее время – со смертью Джейн и с его трауром, а потом поспешной женитьбой на этой новой женщине – мой брат думал о чем угодно, только не о бизнесе.
– Будь Герцог здесь, – вторит шериф Эрл, – он бы не просто поддержал этот план, он приписал бы его себе.
– Вот что я скажу как мэр. – Голос Сесила мягок, но ровен. – Что сделал бы Герцог, так это представил бы этот план совету округа. Чтобы заручиться поддержкой каждого.
– Мы не хотим впутывать в это совет, – говорит Мэтти. – Вот почему все вы здесь. Мы формируем специальный комитет, тайный комитет для сбора налога.
– Куда пойдут деньги от этого нового налога? – осведомляется Сесил.
– На особый счет, – говорит Мэтти. – Для помощи нуждающимся.
– А кто будет этот счет контролировать? – продолжает допытываться Сесил.
– Мы с Эрлом, – говорит Мэтти. – Но все в этой комнате получат свою долю. Ты, Сесил. Вы, помощники. Ты, Салли.
Я не понимаю, почему меня взяли в долю, и Мэтти, должно быть, видит на моем лице озадаченность, поскольку добавляет:
– Ты – член семьи. То, что каждый член семьи получает свой кусок, всего лишь справедливо. Твоя доля также покрывает долю Эдди. И ты – единственная кровная родственница, которая живет в том доме со своим братом, так что ты получаешь долю и за то, чтобы приглядывать там за всяким разным.
– Не хочу показаться грубым, – говорит Сесил, – но люди назовут это вымогательством.
– Да пусть зовут как хотят, – отмахивается Мэтти. – Округ содержит дороги, по которым эти парни раскатывают, нагруженные своим пойлом. Это создает износ и амортизацию. Кто-то должен за это платить.
– Мы с моими людьми обеспечиваем здесь закон и порядок, – говорит шериф Эрл, – защиту, которая нужна этим парням, чтобы рулить бизнесом, который вдруг, откуда ни возьмись, стал приносить им все эти денежки.
– И забесплатно они их не получат, – добавляет Мэтти.
– Мне это не нравится, – возражает Сесил.
– А оно и не обязано тебе нравиться, – осаживает его Мэтти.
Сесил больше не возражает. Будучи правой рукой Герцога, он по большей части давал советы. Все решения принимал Герцог. Обычно он прислушивался к Сесилу, но если не желал слушать, то Сесил ничего не мог с этим поделать. А теперь к нему не прислушивается Мэтти – и Сесил ничего не может с этим поделать.
– Это никому не понравится, – говорю я, хотя знаю, что Мэтти и ко мне не прислушается. – Людям никогда раньше не приходилось платить налог на виски.
– Люди всегда терпеть не могут перемены и всегда привыкают к ним, и жизнь продолжается, – говорит Мэтти.
– Я ни разу не арестовал ни единой души за изготовление или продажу виски в этом округе, – добавляет шериф Эрл. – И очень этим горжусь. Но если эти парни не станут платить, то я пошлю за ними своих помощников.
– И ты им это объяснишь, Салли, – говорит Мэтти.
– Я?!
– Это еще одна причина, по которой ты здесь, – говорит Мэтти. – По которой ты получаешь долю. Ты – дочь Герцога. От тебя они примут это спокойнее.
Глава 15
Кто в округе Клэйборн гонит виски, а кто нет, никакой не секрет – это знают все, кроме тех, кто знать не хочет, – и шериф Эрл посылает помощников Джорджа и Кейси вместе со мной разговаривать с самогонщиками. Я не ломаю себе голову над тем, справедливо это или несправедливо, законно или незаконно облагать налогом нелегальное предприятие. Мэтти дала ясно понять, что она платит мне, чтобы я делала то, что она мне велит, а именно – собирала это абсурдное как-его-там: налог, пошлину, десятину, дань, доходы, сборы, взятки – потому что название зависит от того, взимаешь ты или платишь.
Джордж и Кейси грудью встают на защиту шерифа Эрла и Мэтти, рассказывая производителям виски, что они должны винить во всем тупиц из Вашингтона, которые приняли этот закон Волстеда, превративший производство и продажу «дурманящей жидкости» в преступление федерального уровня. Большинство производителей виски вздыхают с отвращением или бормочут пару возмущенных слов – мол, нам никогда не приходилось повиноваться законам, это несправедливо, это неправильно, в угол загоняют, эта страна катится в преисподнюю с тех самых пор, как эти вороватые федералы провели дурацкий закон, вынудив нас платить подоходный налог, это коммунизм как он есть, это совершенно не по-американски.
Но Джордж и Кейси вынуждают их признать, что да, ладно, конечно, они имеют кое-какую невеликую денежку теперь, когда нельзя стало легально купить выпивку, ну да, может быть, не такую уж невеликую, – и один за другим они образумливаются, и мы продолжаем вычеркивать имена из списка. А потом добираемся до братьев Бондов.
Эти парни Бонды – те еще задиры, позанозистее кукурузных кочерыжек, больше горцы, чем сами Кинкейды, известны тем, что держатся только своих, женятся на кузинах и гонят особенно вырвиглазный виски. Зимой 1905 года инфлюэнца скосила их ма и па – ма умерла всего через пару часов после па. Никто из кровных родственников не смог взять к себе всех шестерых мальчишек, и когда какой-то дядька приехал за пятилетним Малышом Джимми, пятнадцатилетний Билли, оставшийся за старшего, наставил на него ружье и сказал, что застрелит всякого, кто попытается разлучить их семью. Все шестеро братьев Бондов остались жить в семейном доме, присматривая друг за другом. Они и сейчас там живут, и у некоторых уже народились собственные дети.