За завтраком все оживлены и громкоголосы, перебивают друг друга, Сеймур говорит, мол, он всем нутром чувствует, что малыш – мальчик, он станет отцом. Эдди все повторяет, что он теперь будет старшим братом. Старшим! Эдди всегда был самым младшим в семье, и с ним обращались соответственно, но теперь все будет иначе. Кэт вся светится, испытывая облегчение от того, что наконец все мы знаем, что она будет матерью, и что все мы искренне радуемся за нее.
Но больше всех радуется тетушка Фэй, подкладывая на тарелку Эдди все новые закуски и болтая о том, что Кэт следует побольше отдыхать, так что она собирается бросить все силы на ведение хозяйства, а потом, когда Нелл приносит тарелку домашнего печенья, еще горячего, тетушка Фэй поглаживает ее по плечу и добавляет:
– С помощью этой прекрасной молодой женщины.
Грядущее появление младенца заставило смягчиться даже Нелл, и они с тетушкой Фэй принимаются обсуждать, как, учитывая стесненность в средствах, урежут расходы, как будут варить суп из требухи и шейных костей и готовить пудинг из черствого хлеба, заваривать крапивный чай от утреннего недомогания для Кэт и плавить свечные огарки, чтобы повторно использовать сало. Может быть, дело в том, что Нелл теперь занимается готовкой и уборкой, как тетушка Фэй двадцать лет назад, но похоже, что они сразу прониклись друг к другу симпатией.
Начинает казаться, что мы действительно одна большая семья.
Позднее тем же утром мы с тетушкой Фэй совершаем короткую вылазку в Хэтфилд, чтобы забрать ее вещи. Тележка «Дерзание» стоит на веранде, побитая и ржавая, низведенная до звания перевозчика белья для стирки. Я заберу ее с собой, домой. Мой «Ремингтон» стоит в углу в спальне, там, где я его и оставила. Никем не использованный. Он тоже поедет со мной. Пока тетушка Фэй складывает свои немногочисленные пожитки в коробку, я проверяю ружейный затвор – заряды на месте, – потом протираю ствол и приклад и прицеливаюсь через окно, поймав на мушку белку, перебегающую железнодорожные пути. Знаю, я могла бы снять ее отсюда – глаз у меня всегда был верный.
Длинноствольное оружие я предпочитаю короткоствольному. Мне никогда не нравилось, как ощущается в ладони пистолет, где-то далеко на конце руки, как какая-нибудь пылевыбивалка или черпак. А вот длинноствольное оружие, когда прицеливаешься, оно почти становится частью тебя: гладкая твердость щечки у щеки, приклад, надежно упирающийся в ямку плеча, левая рука, сжимающая цевье, прямо у спускового крючка – и ты, прищурившись, смотришь вдоль длинной прямой линии ствола сквозь маленькую петельку прицела, а потом дальше и дальше, твой взгляд прикован к тому, что тебе угрожает, или к тому, чему угрожаешь ты, и ты вся подаешься вперед – не отклоняешься назад, вся такая расслабленная, а вперед, вперед, – потому что ты взяла цель на мушку. На мушку… А потом легчайшим, плавнейшим нажатием указательного пальца – бабах! – добываешь то – белку, кролика, бешеного опоссума, грозу кур лисицу, мерзавца с двумя пудовыми кулаками, – что стремишься добыть.
И ты – сила, с которой следует считаться.
Я опускаю «Ремингтон» и смотрю, как скачет вдаль белка.
Мне нужно оружие.
Вот что я говорила себе в этой самой комнате. Это было на следующий день после того, как тетушка Фэй вернулась из «Придорожного трактира» с тем фингалом, поставленным посетителем, который не захотел дать ей знак признательности. Мне нужно было оружие, чтобы этого больше никогда не случилось. Я прошерстила зачитанный до дыр каталог «Сирс, Роубак и Ко.» тетушки Фэй. Там был винчестер за двадцать семь долларов и девяносто пять центов, отличное мощное оружие, но я никак не могла бы себе его позволить, и был «Марлин» за тринадцать долларов, тоже слишком недоступный. А потом я увидела его – «Ремингтон» двадцать второго калибра[16] за три доллара. Вот он мог бы стать моим. Если я возьму тот серебряный доллар, который Герцог дал мне на чрезвычайный случай, то понадобится всего-то два доллара сверху. Все, что мне надо было сделать, – найти способ наскрести эту сумму.
Ронни Уэбб, похожий на крольчонка мальчишка, который сидел рядом со мной на скамье для двенадцати-тринадцатилетних учеников в хэтфилдской школе, хвастался, что собирается заработать денег на первое ружье, помогая своему па собирать каштаны, как только ударит хороший мороз. Я спросила, не понадобится ли его па лишняя пара рук, учитывая, что мне тоже нужны деньги на оружие.
– А тебе-то зачем? Ты ж девчонка!
– В нашем доме мужчин нет. Мы должны защищать себя сами.
На следующий день Ронни сказал, что у его па найдется в фургоне еще одно местечко, но только если я не буду лентяйничать.
Мороз ударил в пятницу на той же неделе. Когда я подошла к дому Уэббов, небо еще было чернильно-черным, и все семейство загружалось в телегу при свете керосиновой лампы, закутавшись в шарфы, шапки и перчатки для защиты от холода. Миссис и мистер Уэбб забрались на козлы, все остальные расположились на джутовых мешках в телеге. Мистер Уэбб щелкнул вожжами, и мул потащил нас вверх по старой дороге, по которой раньше возили лес, забираясь высоко в горы. Солнце только-только начинало высвечивать горные вершины, когда мы добрались до каштановых деревьев, и в этом розовато – золотистом рассвете они гляделись армией великанов – некоторые почти в сто футов высотой, с узловатыми стволами шести футов в толщину.
Мороз посбрасывал плоды с деревьев, и земля была густо усыпана ими. Мистер Уэбб сказал нам, что надо поторопиться, учитывая, что все медведи, олени, кабаны и люди будут драться за эти каштаны и всего через пару дней от них и следа не останется.
Я схватила корзину, спрыгнула с телеги и принялась собирать орехи, едва мои ноги коснулись земли. Мистер Уэбб обещал заплатить своим детям и мне по шесть центов за корзину, и я должна была набрать тридцать четыре полные корзины, чтобы купить тот «Ремингтон». Каштаны были крупные, с мой кулак, покрытые колючими шипами, из-за которых выглядели точь-в-точь как маленькие дикобразы, и вскоре эти шипы уже вцепились в мою юбку, и в пальтишко, и в перчатки, и в волосы, но я не стала останавливаться, чтобы их вытащить.
Я набрала первую корзину, не вставая с места, и побежала к миссис Уэбб, которая уже шелушила каштаны, сбрасывая с них шипастые оболочки, ссыпая блестящие темные орехи в мешок. Не говоря ни слова, она взяла мою корзину, опорожнила ее в телегу, потом поставила галочку напротив моего имени в своем списке. Одна корзина есть, осталось тридцать три.
В перчатках было неудобно, поэтому я сняла их, но пальцы вскоре онемели от холода, а из царапин сочилась кровь, поэтому я натянула их снова. Я наполняла и опустошала свою корзину столько раз – быстрей-быстрей, скорей-скорей, – что у меня разболелась спина, поэтому я стала собирать, ползая на коленях, но потом заболели и колени, и я снова встала и продолжила сбор, согнувшись.
Я пропустила обед и к закату набрала тридцать одну корзину. К тому времени добыча стала попадаться реже, ее стало труднее разглядеть, а еще у меня все болело настолько сильно, что приходилось заставлять себя двигаться. Но мне по-прежнему не хватало трех корзин. Я побрела обратно к деревьям.
– А ну, иди-ка сюда! – крикнул мне мистер Уэбб.
Одежда висела на нем как на огородном пугале, а седая борода падала на грудь, но я догадывалась, что он и близко не так стар, как выглядит. Он был неразговорчив, и это был первый раз, когда он обратился ко мне.
– Я должна собрать еще три корзины, – сказала я ему.
– Мы здесь закончили, – сказал он таким тоном, который явно указывал, что мужчина не потерпел бы никаких возражений от тринадцатилетней девчонки.
Когда мы вернулись к дому Уэббов, я слезла с телеги и встала рядом с ним, дожидаясь денег. Даже при лунном свете я видела, как нахмурился мистер Уэбб.
– Ты ведь не ждешь, что тебе заплатят прямо сейчас, правда? Я не могу заплатить тебе, пока не заплатят мне. Приходи завтра вечером.
Следующим днем я пошла искать каштаны в горах над Хэтфилдом, но там их уже подчистили. Не судьба мне заработать достаточно денег, чтобы купить тот «Ремингтон». И что-то тревожило меня в том, как были нахмурены брови мистера Уэбба накануне вечером. Я была всего лишь девочкой, заступиться за меня было некому, и мистер Уэбб мог меня обмануть. А если бы и обманул, что я смогла бы с этим поделать? Без оружия – ничего.
Тем вечером, когда я пришла к Уэббам, в большом камине, сложенном из плитняка, потрескивал огонь, и все семейство сгрудилось за столом. Дети чистили каштаны и наблюдали, как мистер Уэбб выкладывает столбиками четвертаки, пенни, пяти- и десятипенсовики. Я опасалась, что мистер Уэбб вновь одарит меня тем же сердитым взглядом. Вместо этого он покосился на жену.
– Ма, – спросил он, – сколько корзин принесла девчонка Кинкейдов?
Она могла бы сказать «двадцать», и у меня не было бы никакого способа доказать, что она ошибается. Я стиснула кулаки и упрямо выставила подбородок.
– Тридцать одну.
Мои кулаки разжались. Я оказалась неправа. И чувствовала себя последней гнидой. Но при этом ощущала огромное облегчение. Не будет никаких скандалов. И мне не хватает всего четырнадцати центов до моего «Ремингтона». Я бледно улыбнулась им обоим.
– Дело в том, – продолжал мистер Уэбб, – что цена на каштаны оказалась не такой, как я предполагал.
Готовность драться вновь воспрянула во мне. Значит, он все же намерен меня обдурить; сейчас скажет, что каштаны не принесли столько денег, на сколько он рассчитывал, и я не смогу доказать обратного!
– Эта болячка, идущая с севера, – она убивает деревья, – продолжал между тем мистер Уэбб. – Оказалось, каштанов на рынке мало. Я получил за бушель больше, чем ожидал. Поэтому я заплачу тебе по семь центов за корзину вместо шести.
Некоторые люди говорят, что терпеть не могут оказываться неправыми, но я никогда не была так рада тому, что ошиблась. И я куплю себе ружье, а на ту малость, что останется, побалую чем-нибудь тетушку Фэй. Мне хотелось обнять мистера Уэбба, но он не производил впечатления человека, который любит телячьи нежности, так что вместо этого я сказала: