– Это наши запасы, – робко возражает Сесил. – Здесь товара на тысячи долларов.
– Это контрабанда, – говорит Филипп. – И это отрава, если называть вещи как есть.
– Я знаю, что ты обожала Герцога, – говорит мне Мэри, – но он был любителем виски. И не просто любителем, по словам моей матери. Это виски побуждал его заглядываться на других женщин. – Слезы вскипают на глазах Мэри, и она торопливо смахивает их. – Мать винила виски в том, что ее брак оказался разрушен. После того как мы уехали из Большого Дома, она всю себя вложила в крестовый поход против спиртного. И у смертного одра матери я поклялась ей, что продолжу ее труд, чтобы не было больше жен, которых предали, не было брошенных детей, не было разбитых семей! Салли, собери служащих.
Лично мне виски не особенно нравится – после пары глотков мой вспыльчивый нрав делается еще более пылким, а громкий голос – еще более громким. Но для большинства народа в округе Клэйборн виски – часть повседневной жизни, как утренний кофе и вечерние газеты, это лекарство, болеутолитель и для тела, и для духа. И все же то, что говорит Мэри, правда. Спиртное может разрушать семьи. Датч Вебер был пьян, когда начал ту ссору, которая в результате убила его. С самой смерти Эдди я сомневаюсь в себе, поэтому поглядываю на Сесила. Он еле заметно кивает. Я привожу Гарленда, служащего со второго этажа, и Эрнеста, грузчика, и мы таскаем ящики с бутылками и выставляем их на площадку перед магазином.
Горожане останавливаются, не понимая, что происходит. Я знаю большинство из них в лицо – и какая же пестрая они компания, думаю я, в глазах Мэри, в этих своих заплатанных куртках, запятнанных фартуках и рабочих штанах, истертых, мешком провисших на коленях. Они стоят, безмолвные и мрачные, потом появляется шериф Эрл, чтобы узнать, из-за чего сыр-бор.
– Вы и ваши помощники должны помогать нам здесь! – говорит Филипп. – Вы должны следить за соблюдением закона!
Шериф Эрл смотрит на гору бутылок, потом на толпу. Толпа встречает его взгляд, ждет, будет ли он исполнять приказы Мэри и Филиппа так же, как всегда исполнял приказы Герцога.
– Как мне видится, Запретительный акт – это закон федеральный, а не местный, – отвечает он. – А департамент шерифа следит за соблюдением местных законов. Насколько мне помнится, когда мы с женой предлагали свою помощь, преподобный, вы сказали, что вам она не нужна. Так что, если вы намерены уничтожать свое собственное личное имущество, валяйте. Но департамент шерифа не будет в этом участвовать.
Шериф Эрл идет прочь, и многие в толпе одобрительно кивают. Филипп велит Гарленду принести топоры и громко спрашивает:
– Есть добровольцы?
Чоки Хард, по-прежнему работающий на почте, на том рабочем месте, которое дал ему Герцог, тоже стоит в толпе. Я слышала, что Чоки заделался трезвенником, после того как убил Датча, и теперь он делает шаг вперед, и Филипп вручает ему топор.
Мэри одобрительно кивает, когда Филипп подает второй топор мне. Рукоять из дерева гикори отполирована всеми мозолистыми ладонями, которые валили этим топором деревья и рубили дрова, чтобы обеспечить тепло зимой. Глаза людей сосредоточены на мне. И я донельзя зла на Мэри и Филиппа. Я знаю, что эти люди будут чувствовать себя преданными, если дочь Герцога порубит топором спиртное, принадлежавшее Герцогу, – виски, который некоторые из них гнали сами.
И все же в тот день, когда Том рассказывал мне обо всех этих разных законах, со смутным, как у всякого тринадцатилетнего подростка, представлением о том, как устроен мир, он, несомненно, был прав в одном. Важнее всего законы, созданные людьми, близкими к тебе, теми, от которых ты зависишь. Теперь такой человек – Мэри.
Я протягиваю руку за топором.
Глава 23
Абрахам Крокетт стоит у величественного старого каркаса[18] в переднем дворе, который начисто, до самой утоптанной земли, выметает его жена, чтобы отвадить змей, прячущихся в траве. Мэри и Филипп сопровождают меня на объездах, пожимая руки арендаторам, инспектируя их дома и раздавая буклеты с пугающими рассказами о мужчинах, женщинах и детях, которых погубило спиртное. А также сообщают, что отныне и впредь Кинкейды не будут принимать виски в уплату за аренду.
Арендаторы озадачены и разгневаны – люди вели бартерную торговлю спиртным с самого основания этого округа, – но до сих пор никто не вступал в спор с Мэри и Филиппом. Я знаю, если кто на это и решится, это будет Абрахам Крокетт.
И действительно, он поворачивается ко мне с озадаченным видом и спрашивает:
– И как тогда, спрашивается, мы будем ей платить?
Мы. Абрахам – неофициальный мэр Хоупвелл-роуд, и он говорит от лица всех живущих здесь цветных.
Жаль, что я не могу поговорить с Абрахамом наедине, рассказать ему то, что вдолбили в меня вчера, – что теперь законы устанавливает Мэри, так что давайте будем им повиноваться. Посмотрим, как дело пойдет. Еще мне жаль, что у меня нет ответа на его вопрос, но мало ли о чем я жалею в эту минуту!
Жена Абрахама Глория и пятеро их детей наблюдают за нами с веранды маленького домика, стен которого никогда не касалась краска. Позади его оловянной крыши со следами ржавчины круто поднимаются к небу около дюжины гористых акров земли, которую арендует у нас Абрахам, растя на ней кукурузу, которую превращает в виски, который идет в оплату аренды. Абрахам мягко стелет, любят говорить люди, да жестко спать.
– Вы выращиваете кукурузу? – говорит Мэри.
Абрахам переключает внимание на нее.
– Фермерствую с тех пор, как был вот таким, – он поднимает ладонь на уровень пояса. – И, мэм, никто здесь не получает лучшего урожая, чем Абрахам Крокетт.
– Тогда все просто, – пожимает плечами Филипп. – Продавайте кукурузу, вместо того чтобы гнать из нее самогон, и оплачивайте аренду этими деньгами.
Абрахам вновь бросает на меня взгляд, словно не может поверить собственным ушам.
– Преподобный, сэр, – говорит он Филиппу, – слыхал я про вас, что вы славный проповедник, но, скажу вам со всем должным уважением, сэр, фермер из вас никакой. Так что позвольте мне сообщить вам пару фактов из моей собственной линии работы.
Голос у Абрахама низкий, в самый раз для проповедей, и теперь он говорит медленно, придавая вес каждому слову:
– Я получаю пять долларов за галлон виски. Пять долларов. Кукуруза, которая идет на его производство, принесла бы мне около никеля. Пять центов.
Абрахам никогда не умел надежно скрывать свои чувства, и я вижу, что Филипп сильно оскорблен, но, прежде чем он успевает что-нибудь сказать, вступает Мэри.
– Помолитесь об этом, – говорит она Абрахаму; голос ее ласков, но тверд. – Бог поможет вам найти честную работу.
– Работа, которую я делаю, честная, мэм. – Голос Абрахама ровно настолько же ласков и тверд. – Никто никогда не жаловался на качество спиртного Абрахама Крокетта. И, сэр, вы знаете Библию, так что мне не нужно напоминать вам, что говорит нам Книга Бытия: «Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли, и множество хлеба и вина».
Вопреки этим «сэр» и «мэм», мягкости голоса и обходительным манерам, цветной цитирует Писание как способ указать белому – белому церковнику, – что правильно и неправильно! На этом терпению Филиппа приходит конец.
– Не надо цитировать мне Библию, парень! – рявкает он. – Исаия говорит нам, что те, у кого вино на пиршествах их, на дела Господа не взирают!
– Мы предоставим вам льготу на месяц, – говорит Мэри Абрахаму. – Бесплатную аренду. Чтобы адаптироваться и найти честную работу.
– После этого, – добавляет Филипп, – только наличными деньгами.
Абрахам сердито выставляет подбородок. На веранде за его спиной стоит, уперев руки в бока, Глория. И она, и дети Крокеттов поют в хоре в церкви Абрахама, и он любит похвастать, что, когда Глория начинает петь, даже птицы перестают щебетать, чтобы послушать ее. Но в данный момент не похоже, чтобы она собиралась затянуть песню.
Филипп смотрит в мою сторону.
– Ты все слышала, Салли?
Я не произнесла ни слова за все время этого мерзкого разговора. На самом деле я вообще мало говорю с тех пор, как сюда явилась Мэри, и теперь, когда отвечаю, мне не нравится звук моего голоса:
– Слышала.
В начале мая я стучусь в дверь Абрахама. В апреле я пропустила их дом, но теперь пришло время забрать платеж наличными. Я страшусь этого момента. Абрахам открывает дверь, и раньше, чем он успевает сказать слово, я, спеша и запинаясь, вываливаю на него то, что хотела сказать еще в марте:
– Я на твоей стороне, Абрахам, или хочу быть на твоей стороне, но мне надо делать свою работу, и я просто стараюсь не высовываться!
Абрахам смеется – вот уж чего не ожидала.
– Мисс Кинкейд, что до «не высовываться» – мы, цветные, не просто знаем, как это бывает, мы так живем!
Теперь уже и я смеюсь.
– Да ладно? Именно это ты делал, когда цитировал Писание мужу Мэри?
Абрахам вновь хохочет.
– Ну, скажем так, я-то стараюсь не высовываться, но иногда оно как-то само высовывается!
Он сует руку в карман рубашки и вытаскивает из него четыре потрепанные пятидолларовые купюры.
– Крокетты не нуждаются в благотворительности вашей сестры, так что вот, это и за прошлый месяц, и за этот, – он подмигивает. – Скажите миссис Кэнон, что я молился об этом, и Бог подсказал мне, что делать.
Я не спрашиваю, откуда взялись эти деньги. Да мне и не надо. Я очень даже хорошо представляю, чем занимается Абрахам Крокетт. Он стал вести бизнес сам, как почти все остальные производители виски в округе Клэйборн. Когда Мэри перестала торговать спиртным в Универмаге, единственное, что она сделала, – это исключила звено, которое Сесил называет «посредником». Им были мы. Теперь наши производители виски продают его с черного хода собственных домов, или из-под лавок своих телег, или из багажников машин. Его покупают мужчины в добротных костюмах с номерами других округов на машинах, мужчины, которые низко надвигают шляпы на глаза, невыразительными, торопливыми голосами спрашивая, что есть в наличии и по какой цене.