– Я вот тут думаю, пора бы уже Глории пожить в крашеном доме, – Абрахам ухмыляется и постукивает костяшками по доскам облицовки. – Ей всегда этого хотелось.
– Отличная мысль, Абрахам. Уже придумали, какой будет цвет?
– Я подумывал о белом, но Глория говорит, что желтый будет повеселее.
– Ни за что не осмелилась бы не согласиться с этой женщиной! – заявляю я.
– Эк вы правильно всё понимаете! – от души хохочет в ответ Абрахам.
В Универмаге Филипп и Сесил сидят в кабинете Герцога, просматривая столбики цифр в книге с надписью «дебиторская задолженность». Теперь, когда Мэри поставила Филиппа во главе «Кинкейд Холдингс», Мэтти практически ушла в подполье. Она не кажет носа из дома, повсюду чувствуя себя незваной гостьей, оплакивая Эдди, но при этом, я уверена, виня себя, что бы она там ни рассказывала Мэри. Тем временем шериф Эрл проводит большую часть времени в окружной тюрьме, предоставив Сесилу иметь дело с Мэри и Филиппом.
Это нелегкая задача. Советы Сесила нужны Мэри и Филиппу не больше, чем были нужны Мэтти, но они свалили на него всю нудную повседневную работу по ведению бизнеса, и меня беспокоит то, как скажется эта нагрузка на его больном сердце.
– Приток средств значительно сократился, – говорит Сесил Филиппу.
– Такова плата за соблюдение закона, – говорит Филипп.
Я вручаю Сесилу свой гроссбух и сумку с деньгами.
– Сто восемьдесят два доллара.
– Неплохо, – кивает он. – Сколько еще отстающих?
– Трое или четверо, но они говорят, что стараются, и я сказала им, что мы будем с ними работать.
– А как там наш друг мистер Крокетт?
– Абрахам заплатил. Наличными. За этот месяц и за предыдущий.
– Он что, нашел честную работу? – спрашивает Филипп.
– Не сказал. Сказал вот что: «Скажите миссис Кэнон, что я молился об этом, и Бог подсказал мне, что делать».
Верно, тень саркастического тона Абрахама прокралась в мой голос, и Филипп ее слышит.
– Это что, шутка?!
– Не могу сказать.
– Не можешь сказать? Ты тоже думаешь, что это шутка?
– Салли не думает, что это шутка, Филипп, – примирительно говорит Сесил. – Она же не смеется.
– Может быть, и не смеется. В лицо. Но в этом округе есть люди, которые полагают Запретительный акт шуткой. Они смеются, Сесил, смеются надо мной и моей женой у нас за спиной! Они считают нас дураками, но мы-то знаем, что происходит, и вот что я тебе скажу. Если мы не сможем очистить этот отстойник сами, то найдем кого-то, кто это сделает! И тогда мы посмотрим, кто будет смеяться последним.
Глава 24
Нелл стучится в мою дверь. Я угадываю, что это Нелл, по вежливому тихому стуку, и думаю, что она принесла мне утреннюю чашку кофе, как иногда делает, хоть я и говорила ей, что не хочу, чтобы она мне прислуживала. Но когда я открываю дверь, Нелл стоит с пустыми руками, и лицо ее крайне встревоженно.
– Кэт вернулась, – выпаливает Нелл. – Она со дня на день родит ребенка!
– О чем, черт возьми, Сеймур только думает?!
– Кэт одна.
– А Сеймур где?
Нелл только качает головой.
Я слышу крики Кэт со второго этажа. Это длится уже двенадцать часов. Она думала, что ее тридцатидвухлетнее тело не перенесет родов, но тетушка Фэй, которой прежде приходилось принимать младенцев, рассказала Кэт, что помогала при родах женщинам еще старше нее, женщинам, которые от укола булавкой заливаются слезами, и все они нашли в себе силы, чтобы через это пройти. «Ни одной еще не потеряла», – гордо заявила тетушка Фэй. Но все мы знаем, что многие не выживают.
Сейчас конец июня, прошло три недели с тех пор, как сюда явилась Кэт, все с тем же саквояжем для рукоделия, который был при ней, когда Герцог привез ее в Большой Дом, но той сливочной, яркой, полной надежд женщины, которой она была тогда, давно нет. Сеймур погиб в автомобильной катастрофе, сказала она нам, был сбит пьяным водителем в Ноксвилле, и она отдает себя на нашу милость.
– Мне больше не к кому обратиться, – сказала она. – Я не стала предупреждать, думала, если вы увидите, в каком я отчаянном положении, то, может быть, сжалитесь надо мной, позволите мне остаться.
Мэри не ударила в грязь лицом и приняла Кэт.
– Матери и младенцы занимают особое место в моем сердце – и в сердце Божием, – сказала она. – Но это лишь доказывает мою правоту. Виски разрушает жизнь всех, кого коснется.
Мэри заслуживает всяческого уважения за то, как она приняла Кэт. Что до меня, я была слишком убита вестью о гибели Сеймура, чтобы что-либо говорить. Никак не могла избавиться от воспоминания о том, как в тот роковой день на озере он схватил за руку Эдди, когда тот застыл от страха на эстакаде. Теперь их обоих больше нет. Я надеялась, что в те последние мгновения перед смертью Сеймур был счастлив, предвкушая, как станет отцом.
Кэт спросила об Эдди, и когда мы рассказали ей, что случилось, это ее добило. Она впала в то же безнадежное бесчувствие, в котором пребывала я после смерти Эдди, винила себя за то, что взяла деньги Мэтти, за то, что бросила Эдди, за то, что думала, будто они с Сеймуром смогут просто уйти и рок их не настигнет. Когда у нее отошли воды, именно Мэри вновь показала себя молодцом. Думайте о ней что хотите, но Мэри считает, что материнство – приведение в этот мир невинной жизни и забота о ней – есть высшее призвание женщины, и именно Мэри помогала Кэт направить мысли к тому, что ждет впереди, к ее малышу и к радости, которую он ей принесет.
Я наполняю стакан, подставив его под кран в кухне. Это свежая колодезная вода, прозрачная и холодная, и я осушаю стакан до дна, потом вновь поднимаюсь наверх. В родильной комнате жарко и тесно, и все мы пропотели насквозь, но в воздухе витает дух яростной готовности, каждая из нас отчетливо осознает, что на кону стоят две жизни, и мы полны решимости сделать свою работу как можно лучше.
Мэри и тетушка Фэй стоят на коленях между ног Кэт. Нелл – у купели с водой, держит наготове свежие и горячие полотенца. Моя задача – успокаивать Кэт, отирать пот с ее лба, поэтому я сажусь у ее плеча, и она крепко стискивает мою руку, словно я – единственное, что держит ее в этом мире. Я никогда раньше не присутствовала при родах, и они оказываются грязнее, кровавее, шумнее и болезненнее, чем мне представлялось, и я чертовски горжусь мужеством Кэт.
Тетушка Фэй то и дело ныряет под окровавленную простыню, укрывающую бедра Кэт, мне мало что видно, но я замечаю, что ее плечи вовсю работают, а руки заняты. Затем Кэт испускает вопль, который слышно, наверное, на другом конце округа.
– Ножницы! – рявкает тетушка Фэй.
Я по-прежнему не вижу, что происходит, но через мгновение тетушка Фэй встает на ноги с младенцем в руках – но, о Господь всемогущий, младенец весь синий. Случилось что-то ужасное! Кэт ахает и впивается ногтями мне в руку.
– Что такое? – спрашивает она. – Что случилось с моим малышом?
Тетушка Фэй берет полотенце и с силой растирает ребенка. Он начинает пищать, и прямо на наших глазах, словно по волшебству, синюшность сходит и кожа младенца розовеет, приобретая прекрасный живой розовый цвет.
– Девочка! – объявляет тетушка Фэй.
– Драгоценный маленький дар Божий, – присовокупляет Мэри.
Кэт вышла замуж за Сеймура примерно восемь месяцев назад, так что отцом может быть либо он, либо Герцог. Но, как и говорила Кэт, это не имеет значения. Она наша.
Малышка продолжает плакать. Она крохотная. Личико у нее багровеет, припухшие глазки зажмурены, прядки мокрых светлых волосиков прилипли к голове. Пожалуй, вряд ли я видела в своей жизни что-то столь же уродливое, но мое сердце полнится любовью к этому маленькому созданию, любовью, какой я не ощущала никогда прежде, любовью столь сильной, что она пугает меня саму.
Мэри берет малышку на руки и воркует над ней. Это Мэри в своем лучшем проявлении, делающая то, что, как она верит, рождены делать женщины, и малышка перестает плакать.
Тетушка Фэй с силой массирует живот Кэт, чтобы вытолкнуть наружу послед, а я продолжаю любоваться маленькой, как персик, головкой малышки и крошечными пальчиками, прямо как у опоссума. Не могу поверить, что когда-нибудь эти ручки возьмутся за карандаш, или за скалку, или за руль автомобиля, дадут кому-то пощечину или кого-то погладят, будут дрожать от страха и хлопать от радости, и я задаюсь вопросом, что за женщина будет хозяйкой этих рук, что она будет ими делать.
Кэт садится в постели, бледная и изнуренная, – но на лице ее кривоватая улыбка. Я всегда считала ее неженкой, но она прошла через это, как и предсказывала тетушка Фэй.
– Я даже об имени не подумала, – вздыхает Кэт.
– Вы родили свою малышку милостью Божией, – говорит Мэри. – Вероятно, из благодарности вам следовало бы назвать ее Грейс[19].
– Грейс… Красивое имя. Мне нравится.
– Кэт, малышку Грейс нужно покормить. – Тетушка Фэй знает, что говорит.
Кэт расстегивает ночную рубашку, и Мэри передает ей ребенка.
– Странно, – говорит Кэт.
– Что странно? – спрашиваю я.
– Трижды была замужем. Трое мужей. Но когда у меня наконец рождается ребенок, я совершенно одна!
– Ты не одна, – возражаю я.
– Ни одного мужчины поблизости.
– Зато есть мы, – говорит Нелл.
– Вы не одна, и Грейс не будет одна, – говорит Мэри. – У меня есть новость. Я ждала подходящего момента, и вот он настал. Прошло три месяца с тех пор, как меня в последний раз навестили незваные «гости», – она целует малышку в макушку. – Детка, у тебя будет друг. Или подружка.
Глава 25
Песня сверчков и древесных лягушек вплывает в окно моей спальни, когда приходит Кэт. Поздний вечер, и я уже собиралась натянуть ночную рубашку, но она одета так, словно ждет гостей.
– Мне нравится эта комнатка, – говорит она. – Помню, как ты сказала: «Прохладно летом, и до костей промерзаешь зимой», – она тихонько смеется.
В те дни, когда Кэт была замужем за Герцогом, она все время смеялась, но за две недели, минувшие после рождения малышки, я ни разу не слышала ее смеха. Грудь у Кэт внушительная, но когда она пыталась кормить малютку Грейс, молока у нее не оказалось. Малышка начала худеть, и Кэт ударилась в панику. «Не тревожься, золотко, – утешала ее тетушка Фэй, – это часто случается. Через денек-другой молоко придет». Она послала за кормилицей, молодой женщиной по имени Бекка, которая живет в маленьком домике дальше по дороге и у которой есть двухлетний сын, как раз сейчас отлучаемый от груди. Но у Кэт молоко так и не пришло. В последующие дни она, точно орлица, следила з