– Точно псы, нюхающие воздух, – комментирует Шорти.
Незадолго до полуночи мы поднимаем роликовые двери мастерской, стараясь делать это как можно тише. Я первая вывожу машину, включив фары, вглядываясь в каждый переулок и проезд в поисках всего подозрительного, – не подсматривает ли кто-то из окна, нет ли праздно сидящего в машине или прячущегося в подворотне незнакомца, – но улицы пустынны, дома темны.
Всё. Обратного пути нет.
Преступница. Контрабандистка. Бутлегерша. Блокадница. Я ни на секунду не забываю, что то, что мы делаем, противозаконно, но законное и незаконное, правильное и неправильное не всегда совпадают. Спросите хоть какого бывшего раба. Многие из них еще живы. Иногда так называемый закон – не что иное, как воля имущих, указывающих неимущим, чтобы те такими и оставались.
Кроме того, я не беру ничего чужого, не заставляю людей делать ничего такого, чего они не хотят делать, просто выручаю жителей округа Клэйборн, которые без всякой вины оказались в ужасном положении. Повинуйся закону и голодай. Или нарушай закон и ешь. Не о чем тут долго размышлять.
Выехав за окраину, гашу фары. Роули ведет следующую за мной машину, и в зеркале заднего вида я вижу, как он выключает свои фары, потом одни за другими гаснут огни в машинах позади него. Шорти, Кейси, Джордж и шериф Эрл замыкают колонну. Мы выбрали эту ночь за полную луну, и она честно делает свою работу – светит холодно и ровно, достаточно ярко, чтобы отбрасывать синие тени.
Если мы без задержек промчимся через равнину и преодолеем горы на хорошей скорости, то сможем добраться до Роанока примерно за три часа.
Выехав на дно долины, я разгоняю «Лиззи» до тридцати миль в час. Ветер бьет в открытое окошко, неся запах горячего моторного масла, жимолости и – порой – вспугнутого скунса. Я проверяю, держат ли мужчины темп, надеясь избежать сюрпризов, потому что перегруженные машины тяжелы на подъем, как навьюченные мулы, и не способны на внезапные повороты или остановки.
Мы достигаем горы Финч, и я сбрасываю скорость, чтобы вписываться в крутые повороты. Спускаемся по западному склону, и я не прибавляю скорость, щадя тормоза. С лязгом пересекаем железный мост через реку Джеймс и преодолеваем горы Рэтхол и Тимбер-Ридж. На очереди невысокие холмы к северу от Роанока, где можно снова набрать скорость.
Нам не попалось навстречу ни одной машины.
Потом, примерно в пятнадцати милях к северу от Роанока, как раз когда мы подъезжаем к городку Финкасл, я в очередной раз бросаю взгляд в зеркало заднего вида и вижу пару водянистых желтых огней примерно в полумиле позади нас. Через пару секунд смотрю снова. Они становятся ближе. Несколько секунд спустя – еще ближе.
Я дважды мигаю фарами, подавая сигнал о неприятностях, и открываю дроссельную заслонку, уходя в отрыв от остальной части нашего каравана. Выезжаю на главную улицу Финкасла – Мейн-стрит, сворачиваю на боковую улочку, выключаю фары и выворачиваю на другую боковую улицу, которая вернет меня на Мейн-стрит. Останавливаюсь у перекрестка. Теперь наш конвой возглавляет Роули, и он проезжает прямо передо мной, за ним следуют остальные четыре машины.
Через пару мгновений автомобиль, который висел у нас на хвосте, стремительно приближается по Мейн-стрит. Я поджидаю момент, когда он подъедет так близко, чтобы у водителя не было времени подумать. Сейчас! Я дергаю дроссельную заслонку, выезжаю на улицу прямо перед ним, в лицо бьет свет его фар, два слепящих белых пятна быстро надвигаются на меня. Водитель резко тормозит, виляет влево. Его правое крыло цепляет мой бампер. Скрежет металла о металл. «Лиззи» дергается вбок, я со всего маху ударяюсь о дверцу.
Украдкой бросаю взгляд назад и вижу темные очертания машины шерифа Эрла, несущейся прочь. Вываливаюсь из «Лиззи», потирая плечо, в то время как другой водитель распахивает дверцу своей машины. Это высокий мужчина в куртке и шляпе, и когда он входит в пятно света моих фар, я вижу кожаную лямку поперек его груди, из тех, что держат наплечную кобуру, и раньше, чем он достает свой значок, я понимаю, что это кто-то из федеральных служащих.
– Департамент казначейства США, – представляется он. – Какого-растакого вы творите, леди?!
– Вот те на, мистер, ужасно извиняюсь! – валяю я дурочку. – Я только что взялась учиться водить и еще толком не навострилась.
– В такое время? Ночью?
– Так самое ж оно, чтоб тренироваться, мистер. Никогошеньки нигде нету. Ну почти никогда. Ох, папаша меня прикончит, когда увидит машину!
Федерал смотрит на дорогу в сторону Роанока, но наших уже и след простыл.
– Им удалось скрыться, не так ли? – спрашивает он.
– Кому, мистер?
Мужчина сверлит меня тяжелым взглядом.
– В толк не возьму, то ли вы худшая женщина-водитель, какую я только видел, то ли лучшая!
– Пошло дело, мисс Салли Кинкейд!
– Так точно, лейтенант.
Мы с Роули в кабинете Герцога сводим баланс. Наш первый прорыв в Роанок случился три месяца назад, но этим горожанам надо было больше, чем у нас имелось, поэтому мы повторили эту поездку еще раз и еще и теперь возим спиртное в Роанок раз в неделю. Все имеющиеся в округе дистилляторы трудятся без продыху каждую ночь, а новые появляются, точно грибы после летнего дождичка, поскольку люди меня знают и мои парни возьмут до последней капли весь виски, какой они сумеют произвести. И платим мы за него честную цену. Никому не нужно беспокоиться о том, чтобы продавать его самостоятельно, дожидаясь, пока объявится покупатель, и мы даже начали раздавать квадратные жестяные канистры. Они не бьются, да и складировать их не в пример легче.
Некоторые старожилы придерживаются давних традиций изготовления виски, давая кукурузе ферментироваться естественным путем, тщательно отслеживая процесс по размеру пузырьков, плавающих на поверхности. Это означает, что для производства каждой партии требуется неделя, а то и больше, а поскольку народ в Роаноке жаждет нашего виски, большинство самогонщиков сокращают процесс, добавляя дрожжи для ускорения ферментации или всыпая мешок сахару в использованное сусло. «Быстрое» пойло острее, ему недостает вкуса, что уж говорить про приятность; люди дают ему разные прозвания – «огненная вода», «пинок мула», «спотыкач», «буйный сок», «проснись и пой», «сивуха», «проповедничий щелок» и «кошачья моча», – но при условии, что оно горит, наши роанокские покупатели не сильно переживают за качество.
Так что после долгих лет экономии и затянутых поясов, войны и дефицита, попыток извлечь хоть какой доход из твердой, скудной почвы у людей округа Клэйборн завелось немного мелочи в карманах, и им не нужна ничья жалость, и ничья помощь, и ничьи подачки. Тем временем они начали называть меня и моих парней Кинкейдами-контрабандистами.
Роули возвращается к первой странице бухгалтерской книги и ведет пальцем по одному столбцу, где указано, сколько мы выплачиваем людям за виски, потом по другому, где записаны суммы, которые мы привозим домой из Роанока, и одобрительно хмыкает:
– Настоящие деньги за виски зарабатываются на его перепродаже.
Он прав. Я согласно угукаю, но, по правде говоря, в эту минуту трудно думать о числах. Причина – жар, исходящий от тела Роули. Оно всего в паре дюймов от моей руки, и если я шевельну локтем, то коснусь его. И запах его я тоже чую. И этот запах мне не неприятен. Отнюдь.
Догадываюсь, Роули знает, что рядом с ним меня охватывает возбуждение. Он находит способы дать мне понять, что с ним происходит то же самое. Пару недель назад он хотел свозить меня в Лурейские пещеры, поглядеть на те скалы, что так похожи на оплывший воск. Я сказала нет. Пару раз предлагал сходить в кино. И на это я тоже сказала нет. Он не устает искать поводы остаться со мной наедине – в основном деловые поводы, разумеется, – например, поехать в лес, пострелять из автоматической винтовки на тот случай, если нам понадобится позаимствовать парочку из армейских излишков. Я поддерживаю деловой тон, но, даже занимаясь бухгалтерией, мы смеемся шуткам друг друга чуть слишком громко и косимся друг на друга чуть чаще, чем нужно. Как сейчас.
Роули тянется за бутылкой кока-колы. Она вся в водяных бисеринках, словно само стекло вспотело, и я искоса наблюдаю, как он прижимает бутылочное горлышко к краю стола и сбивает крышку тренированным ударом кулака. Делает долгий глоток и, не глядя на меня – мы оба изучаем гроссбух, – передает мне бутылку.
Сладость обволакивает мой язык, газ щекочет нос, но единственное, о чем я могу думать, – это что сейчас беру в рот то, что лишь мгновение назад было во рту Роули. Это вкусно. И волнующе. Одновременно. Что-то вроде поцелуя на расстоянии. Но что я об этом знаю? За мной никогда не ухаживали, меня никогда не целовали.
Роули берет коробку попкорна «Крекер Джекс», которую принес вместе с кока-колой. Руки у него сильные, но худые, со слегка волосатыми фалангами и все теми же темными полумесяцами машинного масла под каждым ногтем. Он просовывает большой палец под крышку и открывает ее со звонким «чпок», затем высыпает жменьку лакомства себе в рот. Опять же не глядя на меня, протягивает коробку, и я беру ее.
Когда я закидываю кукурузные шарики в рот, они одновременно и липкие, и солоноватые, и сладкие, и хрустящие. Мне хочется запить их кока-колой, но если я потянусь за бутылкой, то могу случайно коснуться руки Роули. Тогда он снова подает ее мне. Мы продолжаем передавать друг другу то бутылку, то коробку, разговаривая о том, что, может быть, сто́ит выдать премию водителям, потом Роули вытряхивает из коробки сюрприз – ярко-голубой «джек»-волчок. Он похож на крохотную звездочку с шариками на кончиках лучей.
– Держи, – он кладет «джека» мне на ладонь. – Это тебе.
Это всего лишь безделица, игрушка, но ощущается как нечто большее, как дар, как приношение, и я сжимаю пальцы вокруг нее так сильно, что она впивается мне в кожу, а потом ставлю на стол, потому что я никогда не целовалась, и Роули не должен быть первым. Несмотря на все его разглагольствования о том, что он работает со мной, а не на меня, я плачу этому мужчине зарплату, и если я позволю чему-то случиться, от этого не будет ничего, кроме проблем.