Значит, в юности Герцог был худым и неуклюжим, как Эдди. Вот почему он был так уверен, что Эдди изменится: потому что он-то изменился – ради своего отца. Полковник ненавидел слабость в Герцоге, и Герцог возненавидел ее в собственном сыне. Потому что боялся ее в себе.
– Я всегда думала: насколько по-другому все бы обернулось, – голос тетушки Фэй подрагивает, – если бы Артур просто позволил той маленькой парижской шляпке уплыть прочь!
Я жду от нее продолжения.
– Что ж, – говорит она, – у Белль всегда было много помощниц в Большом Доме. Она была на четыре года старше Герцога, и к тому времени, как она наняла меня заниматься стиркой и починкой белья, ее уже нельзя было назвать свежим цветочком. В те дни фигура у меня была что надо, и с самого начала твой отец положил на меня глаз. Перед таким мужчиной трудно устоять – ты бы видела его в лучшие годы, уже не худой, здоровенный такой жеребец! – и очень скоро между нами стало происходить кое-что, мы встречались на втором этаже в каменном крыле. Герцог – он был добр ко мне, щедр; дарил мне маленькие подарочки, сладости, а время от времени и немного денег. Разумеется, в подарок, а не как плату. В знак признательности.
Щелканье ножниц кажется мне странно громким. Как и шорох платья тетушки Фэй, когда двигаются ее руки. Знак признательности. Вот как это началось. Как тетушка Фэй впервые убедила себя в том, что это нормально.
– Белль знала?
– Белль отлично умела смотреть в другую сторону. Я была не первой. Такая плата за замужество с Герцогом.
«Кое-что» между нею и Герцогом продолжалось около года, говорит тетушка Фэй. В то время Энни работала горничной у одной семьи в Ричмонде, где и набралась своих модных идей насчет одежды, тканей и украшений, но что-то там не сложилось, и она вернулась в Кэйвуд, а учитывая, что у нее был настоящий талант к работе с ниткой и иголкой, Белль наняла ее портнихой.
– Энни была красоткой, этого не отнимешь, но у нее было кое-что еще. Это было как электричество. Она просто освещала все вокруг. Энни надо было только сверкнуть улыбкой и чуть-чуть показать ножку, и все мужчины по ней с ума сходили. И Герцог не был исключением. И влюбился по уши.
Тетушка Фэй тянет за пряди с обеих сторон, присматривается.
– Неровно.
Быстро подстригает концы.
– Что ты сделала, когда Герцог влюбился в маму?
– А что я могла сделать? Как я и сказала, у меня не было хороших вариантов.
– А маму это беспокоило – то, что происходило между тобой и Герцогом?
– Конечно, беспокоило. Это одна из причин, по которым Энни не пожелала довольствоваться положением девушки на стороне. И чем больше она говорила Герцогу нет, тем больше он с ума сходил. Делал все, разве только силой не брал, не таковский он был человек.
Вместо этого, рассказывает тетушка Фэй, Энни пообещала Герцогу, что, если он разведется с Белль – которой не удавалось снова забеременеть, с тех пор как родилась Мэри, – и женится на ней, то она подарит ему сына, которого он всегда хотел.
– Я предупреждала ее: «Осторожнее, золотко, играешь с огнем». Знаешь, что сказала мне твоя мама? Она сказала: «А мне нравится огонь».
Тетушка Фэй отводит ножницы.
– Достаточно коротко?
– Нет. Короче. И со временем мама получила, что хотела…
– Или так она думала. – Голос тетушки Фэй становится приглушенным, словно она рассказывает мне что-то такое, чего я не должна знать. – Герцог уверовал, что женитьба на жене брата была делом неестественным. «Нарушением» – вот как он говорил. Мужчины Кинкейды, какими бы здоровяками ни были, производят на свет не больно-то много детишек, но Герцог вбил себе в голову, что «нарушение» могло быть причиной, по которой Белль не принесла ему сына, и поэтому, используя это как повод, он потребовал развода. Белль не хотела соглашаться. Она была богобоязненной, воцерковленной женщиной, верившей в «пока смерть не разлучит вас», но судья Барроу – Кинкейд по матери, и он разрешил развод.
Итак, мама не то чтобы совсем уж обманом заставила Герцога избавиться от Белль, но действительно дала ему пустое обещание, то, которое, как она знала, могла и не сдержать. Но и Герцог тоже это знал. Он просто готовил себе оправдание, чтобы сделать то, что хотел, – бросить свою жену ради Энни. Сколько лжи – лжи, которая поймала в западню всех! Ради брака. Как это все отвратительно!
– Скандал был тот еще. – Тон тетушки Фэй становится почти обыденным, словно мы идем по хорошо утоптанной дороге, по которой она много раз проходила мысленно и не понимает, насколько каждый ее поворот ошеломителен для меня. – Разводы в те дни были делом почти неслыханным. Весь округ Клэйборн словно пополам треснул. Белль вернулась к своим родителям в округ Мерсер. Она забрала Мэри, которой в то время было где-то лет девять. Кое-кто из Монтгомери поговаривал о мести, но дальше разговоров дело не пошло. А через девять месяцев, считая от того дня, родилась ты.
– Девочка!
Я – причина, по которой распался брак мамы и Герцога. Они сделали одну большую ставку, рискнув всем, – ставку на то, что я буду мальчиком, – и проиграли.
Тетушка Фэй кивает.
– И Герцог, и твоя мама старались делать вид, что все в порядке, и говорили друг другу, что следующий ребенок будет сыном. – Тетушка Фэй гладит меня по голове свободной рукой. – Кто знает, может, дело в том, что ты оказалась девочкой, но Энни не понравилось быть матерью. Она постоянно жаловалась, что вынуждена сидеть дома, «застряла в четырех стенах», так она говорила. «Я тоскую по той девчонке, которой когда-то была», – постоянно повторяла она мне. Она хотела продолжать жить так, как жила до замужества, – выпивать, и кокетничать, и танцевать на столах.
– Продолжать жить так – нормально, если ты девушка на стороне, – медленно говорю я, – но это было не то, чего Герцог хотел от своей жены.
– Энни была очень умной, надо отдать ей должное, только голова у нее была полна всяких идей и мнений, и она постоянно указывала Герцогу, что он должен делать: ровнять дороги, построить электростанцию, заказывать в Универмаг больше модной одежды, позволить ей управлять Универмагом…
– А Герцог терпеть не мог, когда ему указывали, что делать.
– И тебе это передалось. В общем, через два года после того, как родилась ты, у Энни случилось ужасное мертворождение – тот маленький мальчик…
– Мне об этом никто никогда не рассказывал.
Я почти шепчу эти слова, но про себя думаю: ради всего святого, ведь то, о чем эта семья молчит, – это вещи, которые важнее всего!
– Это тяжело сказалось на ней. На них обоих. А потом Энни узнала, что больше не сможет иметь детей. И тогда все покатилось под откос. Стремительно. Энни превратилась в сущую мегеру, Герцог находил любые предлоги, чтобы проводить вечера не дома, а когда возвращался домой, от их ужасных ссор с воплями окна дрожали.
Тетушка Фэй убирает ножницы в карман и принимается маленькой серебряной расческой укладывать мои волосы.
– Ну как тебе? – спрашивает она.
– Хорошо. Так достаточно… И что случилось под конец?
– Это было шестнадцать лет назад. Девятнадцатого мая. Никогда не забуду тот день. Герцог после ужина уехал, а твоя мама взялась за персиковый бренди. До полуночи было еще четыре часа, и бо́льшую часть этих четырех часов она накачивалась спиртным и медленно закипала. Как только Герцог переступил порог, Энни принялась кричать гадости, обидные вещи, вещи, которые женщина никогда не должна говорить своему мужу, – о его мужественности и всем прочем. Герцог тоже пришел выпивши, и он начал кричать в ответ, обзывая Энни гадкими словами – пьяницей, и шлюхой, и потаскухой. Я слышала их из кухни.
Я слышала их из своей спальни. Я это помню.
– Эти двое и прежде часто ссорились, но так грязно еще ни разу. Твоя мама, когда злилась, била разные вещи – фарфор, статуэтки, хороший хрусталь, – и я услышала звук бьющегося стекла. Потом я услышала, как Герцог крикнул: «А ну, положи это, женщина! Я тебя предупреждаю!» А потом был выстрел.
– Я тоже его слышала.
Я не могу забыть его, звук этого выстрела, как бы ни старалась.
– Я выскочила в коридор и как раз увидела, как ты бежишь вниз по лестнице. Герцог распахнул дверь, он был в библиотеке, и я увидела в его руке пистолет. Он велел: «Отведи девчонку обратно в ее комнату». Я унесла тебя наверх, а когда спустилась, Герцог так и стоял на том же месте, у двери в библиотеку, так что мне не видно было, что внутри, и он сказал мне: «Пошли кого-нибудь за шерифом»…
– За его зятем.
– Герцог рассказал шерифу Эрлу, что Энни схватила саблю Полковника и замахнулась ею на него. Шериф и судья Барроу решили, что это был случай самозащиты. Что нет необходимости в судебном разбирательстве.
– Но это действительно была самозащита?
– Это знали только Энни и Герцог.
Тетушка Фэй обметает обрезки волос с моих плеч.
– Не слишком коротко? – спрашивает она.
– Нет, как раз то, что я хотела.
Она снимает простыню.
– Вот. Готово.
Я смотрю на себя в зеркало. Женщина, которую я едва знаю, смотрит на меня. Она старше. Не ребенок, но при этом все еще дочь Герцога и Энни Пауэлл. Впервые разрозненные куски головоломки начинают складываться вместе. И все же я не знаю, действительно ли мама угрожала Герцогу – или то было лишь оправдание, за которое он ухватился, чтобы избавиться от жены, которую больше не хотел, так же как раньше избавился от Белль. Может быть, и то и другое.
Тетушка Фэй склоняет голову набок и неуверенно улыбается мне, пытаясь понять, собираюсь ли я использовать что-то из рассказанного против нее. Мамина сестра. Она спала с моим отцом и, хотя не сумела заарканить его, как сделала мама, все же пережила его, а вот мама – нет.
Никогда не выйду замуж.
– Это было нелегко, – она расправляет плечи и делает глубокий вдох, – рассказать тебе все это.
– Тетушка Фэй, я представления не имела, что́ тебе пришлось пережить. Должно быть, это был сущий ад. И, конечно, трудно было все это слушать. Но спасибо тебе! За то, что рассказала. И спасибо за то, что приняла меня, когда мамы не стало.