Я стою в небольшой кучке слушателей несколькими ступенями ниже, гадая, станет ли сенатор сторониться меня из-за статьи Уилларда Смита, но, закруглив свою речь, он спускается по лестнице и протягивает руку.
– Я знал Герцога и рад познакомиться с его дочерью, – говорит он, потом игриво подмигивает мне, словно придумал смешную шутку. – Слышал, вы набираете силу в здешних краях. Подумайте о том, чтобы однажды баллотироваться на какой-нибудь государственный пост… только не на мой!
Люди вокруг нас смеются, словно мысль о женщине-сенаторе – это так забавно, и я смеюсь вместе с ними, в то же время думая про себя: рано или поздно такая женщина появится.
Чувствую, что меня тянут за рукав, оборачиваюсь и вижу женщину с жемчугами на шее и в ушах, на плечах у нее лисий палантин, изображающий зверя, кусающего себя за хвост. У нее глаза светло-голубого оттенка зимнего неба, помада цвета спелой вишни и широкая улыбка, которая дает понять: мол, я – дрянная девчонка, и ты тоже можешь быть такой.
– Салли Кинкейд, я Жоржетта Реймс! – говорит она хрипловатым голосом. – Я все-все о вас прочитала! Мой муж – один из главных сторонников Венделла, и я увязалась с ним только ради того, чтобы познакомиться с вами.
И добавляет шепотом:
– Я хочу поучаствовать в одном из ваших прорывов блокады!
Я в ответ покатываюсь со смеху. Она стискивает мою руку сильнее, чем можно было ожидать от леди в лисьем палантине.
– Я серьезно!
– Мы не берем пассажиров.
– Разумеется, не берете. Сделайте исключение.
– Это опасно.
– Потому я и хочу поехать.
– Я не устраиваю увеселительные прогулки. Я деловая женщина.
– Если это бизнес, назовите свою цену. Мой муж ездит на сафари. Я тоже могу заплатить за свое приключение.
– Вы и впрямь серьезно настроены, да?
Ее проказливая улыбка возвращается.
– И умею всегда настоять на своем!
Той же ночью Жоржетта Реймс сидит рядом со мной в «Лиззи». Мы с ревом несемся по темной сельской местности с выключенными фарами, и она то и дело бросает взгляды то на мой пистолет, лежащий на сиденье, то на машины, следующие за нами.
После того как Жоржетта огласила свое предложение, я позвонила Роули, который отлучился в Блуфилд навестить родителей, и спросила, что он думает о том, чтобы позволить этой богачке съездить с нами в Роанок. Он ответил, что до него доходили слухи, будто бы некоторые господа из общества считают прорыв блокады отличным развлечением, так что почему бы нам и не взять у дамочки ее денежки, раз так просит. Кроме того, никогда не повредит иметь друзей на самом верху.
Мы все еще едем по долине, когда я вижу в зеркале заднего вида фары. Я сворачиваю на встречную полосу, притормаживаю, чтобы пропустить мимо летящий во весь опор конвой, а потом разворачиваюсь в обратную сторону, чтобы оказаться перед машиной с включенными фарами.
– Проблемы? – спрашивает Жоржетта.
– Сейчас узнаем.
Чужая машина подъезжает ближе, затем сворачивает на левую полосу, чтобы разминуться с нами. Я выкручиваю руль, оказываясь перед ней, водитель сигналит и уходит на правую полосу. Я снова виляю, и он врезается в нас сзади.
Жоржетта вскрикивает, я сражаюсь с рулем, затем тот водитель снова въезжает в нас.
Подходим к крутому повороту. Я бью по тормозам. Машина за нами зацепляется за наше заднее крыло, и оба автомобиля заносит вбок. Я делаю разворот, визжа тормозами, и снова тараню другую машину, заставляя ее передние колеса уйти в кювет, потом бросаю «Лиззи» вперед, открываю дроссель, и мы мчимся прочь.
Жоржетта заливисто хохочет. Она колотит по приборной доске кулаками, хватается за бока и топает ногами по полу, смех накатывает на нее волнами, и она жадно хватает ртом воздух.
– Ух, едва бельишко не намочила! – говорит она, наконец переведя дух. – В это никто не поверит! Ты должна приехать в Ричмонд. Ты скажешь им всем, что я это не придумываю!
Я поглядываю в зеркало заднего вида. Фары другой машины гаснут вдали. Я не говорю Жоржетте, что водитель этой машины – Роули. Он хотел сделать так, чтобы моя дамочка-пассажирка гарантированно получила ту встряску, за которую заплатила.
Глава 46
Меня будит телефонный звонок с первого этажа. Серый свет просачивается сквозь сомкнутые шторы, и я недоумеваю, кто это звонит в такую рань. Комната Нелл – позади кухни, рядом с прачечной, и я слышу, как она отвечает на звонок еще до того, как я успеваю встать с постели. Потом недолгое молчание, а потом она кричит у лестницы:
– Салли, беги сюда скорей!
Я выжимаю из «Лиззи» все, на что она способна, сбрасывая скорость перед поворотами и с ревом выходя из них, вцепившись пальцами в руль, точно тисками, напряженно вытянув шею к ветровому стеклу, словно это поможет мне быстрее добраться до города.
Бонды. Они подорвали Универмаг. Просто слов найти не могу! Но я должна сохранять спокойствие.
Эта проклятая родовая вражда. Поначалу многие парни воспринимали все происходящее как игру, но потом, две недели назад, «игра», как я и боялась, обернулась смертью, когда тело Лероя, механика Шорти, было найдено в ручье с пулей во лбу. Через три дня мертвым, с такой же раной, на одном из кукурузных полей округа Уэбстер был обнаружен кузен Билли Бонда Пи-Джи. А теперь вот это. Это уже не родовая вражда, это война. Всеми средствами.
Драться честно хорошо, когда ты на ринге, любил говаривать Герцог, но если сражаешься за свою жизнь, то не играешь ни по каким правилам, дерешься грязно, наносишь ответный удар тогда, когда он всего больней, пинаешь врага, когда он лежит, используешь любые средства, какие есть, сражаешься, чтобы победить.
Я покрываю милю от Большого Дома до Кэйвуда за рекордно короткое время. Горожане толпятся на улице, помощники шерифа сдерживают их. Вид у всех напуганный и озадаченный, поскольку вообще-то люди в здешних местах не разгуливают по улицам, подкладывая бомбы, которые могут убить невинных и непричастных. Это то, что случается где-то там, в больших городах.
Универмаг выглядит как жертва войны, его фасад вычернен копотью, стекла разбиты, а козырек над крыльцом жалко покривился и болтается на честном слове. Значит, бомба не попала в цель – это могло быть сделано намеренно – и Универмаг, живое сердце города, не был уничтожен, но он изувечен, покрыт шрамами, и его вид пробирает меня до печенок.
Роули и шериф Эрл выбираются из зияющего дверного проема.
– Насколько все плохо? – спрашиваю я.
– Фасад полностью под списание, и все эти окна придется заменить, – говорит Роули.
– Но внутри не так ужасно, – добавляет шериф Эрл. – Полки обвалились, товары рассыпались, много битого стекла. Могло быть намного хуже.
– Мы все знаем, кто это сделал, и эти сукины дети заплатят! – рычит Роули, у которого явно вскипает кровь.
– Тебе нужны телохранители, – говорит мне шериф Эрл. – Круглосуточно. Один здесь. Другой в доме.
– Может быть, мне следовало бы к вам переехать, – говорит Роули.
– Хорошо, – киваю я.
– Люди будут болтать, – замечает шериф Эрл.
– Пускай болтают, – машу я рукой.
– Бонды снова подняли ставки, – говорит Роули, – так что теперь наша очередь.
Поднять ставки. Как в покере – только здесь мы платим за свои жизни. Покер никогда не был моей игрой. Я не умею блефовать и держу на руках проигрышную комбинацию, потому что ненавижу сбрасывать карты, даже когда знаю, что надо. Но Роули прав. И я в игре.
– Как? – спрашиваю. – У Бондов повсюду охрана вокруг этого их клуба.
– Салли, я же говорил тебе, что способен придумать план в пылу битвы, – говорит Роули. – И я придумал для нас план.
Она красотка, желтая, как лютик, верхние и нижние крылья надежно скреплены деревянными скобами и перекрещивающимися проволочными распорками, поблескивающими в лучах утреннего солнца. Ее зовут «Дженни», говорил мне Роули, она выиграла для нас войну, и если научишься летать на ней, то сумеешь летать на чем угодно. Мужчина, который возится с двигателем, – это Ал Кейн, пилот-сорвиголова, который сражался в небе над Францией вместе с Роули, а теперь исполняет петли на окружных ярмарках и возит людей кататься, беря по доллару с носа. Ал согласился сдать нам самолет в аренду, поскольку они с Роули были фронтовыми побратимами, но сказал, что если что-то случится с его «Дженни», то он скормит нас обоих ее пропеллеру.
Рассвет – лучшее время для полета, говорит Роули, воздух в это время спокойнее всего – что-то там связанное с относительными температурами, вот Эдди мог бы это объяснить, – так что, как только солнце начинает подсвечивать небо, мы залезаем на нижнее крыло «Дженни», и я, согнувшись, забираюсь на переднее сиденье, а Роули запрыгивает на заднее. Я еще никогда не видела самолет так близко. Он сделан из парусины и кажется чертовски непрочным. Кокпит низкий – особо в нем не развернешься, – и я разглядываю циферблаты, датчики и переключатели на приборной панели. Наверное, я могла бы догадаться, какой из них для чего нужен, но пока мне незачем это знать. Я – бомбардир.
Осторожно выставляю бомбы у своих ног. Мы с Роули изготовили их вчера вечером, оборачивая динамитные шашки вокруг бутылок с нитроглицерином и скрепляя конструкции медной проволокой. Поначалу Роули хотел, чтобы с ним полетел шериф Эрл, но я ни в коем случае не собиралась упускать возможность полетать на самолете. Кроме того, это моя битва, и я буду той, кто в ней сражается.
Я не стремлюсь никого убить, но я должна дать Бондам понять, что могу убивать и убью, если меня к этому вынудят. Как я и сказала Мэтти, я никогда в жизни не затевала драк, но если кто-то наедет на меня, не отступлю. И все же от мысли о том, что́ мы вот-вот сделаем, меня пробирает холодок, хотя на мне толстые перчатки, кожаный шлем и комбинезон с подпушкой, который одолжил мне Ал. Бей их, Салли, слышу я слова Герцога, бей их в то место, где больнее всего, сражайся до победы.
Я опускаю на глаза летные очки, Ал берется за деревянный пропеллер и раскручивает его. Мотор чихает и кашляет. Он раскручивает пропеллер снова. Чихание. Кашель. С третьей попытки двигатель взревывает, пробуждаясь к жизни, и я чувствую, как весь самолет пульсирует, ступнями и тем местом, на котором сижу.