Нос «Дженни» уходит влево, ее хвост – вправо, так что мы разворачиваемся лицом к просторному коровьему пастбищу. Рев становится громче, вибрация сильнее, и «Дженни» прядает вперед, подскакивая на кочках, набирая скорость, быстрее, быстрее, потом тряска прекращается, и земля под нами уходит вниз. Теперь мы поднимаемся в утренний свет, мотор ревет и дымит прямо передо мной, ветер свистит в скобах и распорках, но шум такой сильный и постоянный, что я практически перестаю его слышать и чувствую себя почти невесомой, словно пузырь, плывущий по поверхности.
Роули облетает пастбище по кругу. Там, внизу, Ал наблюдает за нами. Я бешено машу ему рукой, и он отвечает вялым помахиванием, вероятно гадая, не совершил ли он ужасную ошибку, в результате которой больше никогда не увидит свою «Дженни».
Мы направляемся на запад, и я смотрю вниз, на лоскутное одеяло гористой виргинской местности – белые фермерские домики и красные амбары, крохотные, как спичечные коробки, ржавеющие зернохранилища, черные коровы породы абердин-энгус, щиплющие траву на пастбищах, щетинистые полоски срезанной кукурузы, изгибающиеся вдоль неровностей земли, темные рощи вечнозеленых деревьев, карабкающиеся в отдалении в голубовато-серые горы, ручьи, бегущие с этих гор, вьющиеся по скошенным лугам, точно сверкающие серебряные ленты, – и радость и благоговение, нарастающие внутри, заставляют меня почти забыть о сомнениях, которые гложут меня в связи с нашим планом сбросить бомбы на братьев Бондов.
Роули поворачивает к северу, и мы подлетаем к округу Клэйборн. Мне очень хочется пролететь над Кэйвудом – может быть, пронестись достаточно низко, чтобы помахать людям на улицах, дать им увидеть, что мы не собираемся спускать это дело с рук, – но город лежит к востоку, а нам нужно заняться делом на западе.
Мы достигаем дороги Финч-Ривер-роуд и летим над ней через горы в округ Уэбстер. Отсюда места порубок выглядят неровными и рваными, как незажившие рубцы. Не успеваю я перевести дух, как мы уже над Кедровой долиной, а потом и над самой «Длинной Тенью». Тонкий белый дымок поднимается из трубы «клуба», вдоль дороги припаркована пара машин, еще несколько стоят на заднем дворе рядом с курятником, но снаружи ни души. Я буду целиться так, чтобы сбросить бомбу точно в передний двор.
Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Роули, и он показывает мне большой палец. Я ныряю в кокпит, стаскиваю перчатки и зажимаю первую бомбу между коленями. Чиркаю спичкой, но как только загорается первое пламя, клятый ветер его задувает. Надо поторапливаться. Зажигаю еще одну спичку, и на этот раз мне удается поджечь запал. Теперь уже я показываю Роули большой палец, он дает крен на крыло, и мы входим в пике. Здание клуба стремительно надвигается на нас, и чуть ли не в мгновение ока крыша оказывается так близко, что я могу разглядеть мох на ее дранке. Потом, как раз когда Роули вновь тянет руль высоты на себя, я швыряю бомбу.
Теперь мы круто набираем высоту, мотор стенает, и меня вжимает в спинку сиденья. Я изворачиваюсь и смотрю вниз. Но никакого громкого «бабах», никакого взрывающегося огненного шара. Ничего. Наша бомба не взорвалась.
Пара мужчин выбегают из дома, они видят нас, вновь забегают внутрь.
Роули отпускает руль высоты, и самолет выравнивается. Я поджигаю второй запал, и мы пикируем снова. Дом несется навстречу, я выжидаю, пока мы не будем достаточно близко, чтобы опять увидеть эти замшелые черепичины, и выставляю бомбу наружу. Даже раньше, чем она вылетает из моей руки, я чувствую, как конструкция разваливается на части. Мы недостаточно плотно закрутили медную проволоку. Еще один пшик.
Мужчины вновь выбегают из дома, теперь уже с оружием. Роули бросает «Дженни» в новый крутой взлет, от которого двигатель заходится криком, потом выравнивает самолет. Я поджигаю третий запал, и мы разворачиваемся для последнего пике.
Несемся прямо на мужчин во дворе. Они начинают стрелять в нас. Роули пошевеливает руль, качнув крылом, чтобы уклониться от пуль, и от этого меня швыряет вбок, так что в момент броска последней бомбы я далека от равновесия. Роули резко задирает нос, я изворачиваюсь и вижу, как одна из припаркованных машин окутывается пламенем и дымом, потом опрокидывается. В этой машине никого не было. Вот что я думаю. На что надеюсь.
Мужчины продолжают яростно палить по нам, но мы улетаем прочь, и их удаляющиеся фигурки становятся все меньше и меньше.
Колеса «Дженни» едва не чиркают по верхушкам деревьев, когда мы плавно садимся на коровье пастбище. Ал Кейн бежит к нам, размахивая руками, счастливый оттого, что его самолет благополучно возвращается к хозяину. Мы касаемся земли с мягким толчком и, подпрыгивая, катимся по траве.
Я вскидываю руки со сжатыми кулаками. Мы это сделали! Мы бросили вызов земному притяжению, мы бросили вызов смерти, и мы бросили вызов Бондам. Всё за одно утро.
Роули выключает мотор. Тишина. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он ухмыляется, сияя, как хеллоуинская тыква. Я тоже. И вдруг мы оба разражаемся хохотом.
Я выбираюсь из «Дженни», и мои пятки ударяются о твердую, надежную землю как раз в тот момент, как до нас добегает Ал. Он хмурится и сует палец в дырки от пуль в фюзеляже, но я даю ему сороковник сверх оговоренной платы, чтобы покрыть расходы на ремонт. Мы с Роули идем обратно к «Лиззи» – я подскакиваю на ходу, точно школьница, чувствуя себя примерно так же, как после первой поездки на тележке «Дерзание», – и разговариваем о неразорвавшихся бомбах, о том третьем заходе, о том, как мы сбрасывали бомбу, в то время как Бонды палили прямо по нам, о том, что пройдет чертовски много времени, прежде чем Бонды забудут вид этой желтой красотки «Дженни», пикирующей на них.
– Ну, кто теперь «сестренка», а?! – ревет Роули, задрав голову к небу. – Кто теперь «сестренка»?!
Мне трудно завести «Лиззи», потому что я хохочу, как ненормальная, потом вдруг перестаю смеяться и смотрю на Роули. Он тоже перестает хохотать, а потом подается вперед и целует меня. В губы. Его рот прижат к моему, и это мокрее, чем я ожидала, это мокро и скользко, и еще тепло, и я начинаю отвечать на его поцелуй с головокружительной, пьяной сумасшедшинкой, потому что я и понятия не имела, что это будет такое ощущение, понятия не имела, что я буду настолько этого хотеть. Потом я отстраняюсь.
– Поехали домой, – шепчу ему.
Он кивает.
На обратном пути мы почти не разговариваем. Когда добираемся до Большого Дома, во дворе никого нет. Я проезжаю мимо него к каретному сараю и открываю тяжелые двери.
Беру Роули за руку и веду его в старую каптерку.
– Ну и как тебе?
– Никто не должен узнать.
– Разумеется.
– Ни слова. Ни намека. Ни взгляда – ничего.
– Обещаю.
– И это ничего не меняет.
– Конечно, нет. Так что ты думаешь?
– Это было приятно.
– Приятно?
– Ага. Очень приятно.
– Что-нибудь еще?
– Не так…
– Так – это как?
– Не так… неловко, как мне это представлялось.
– В этом нет ничего неловкого.
– Но то, что будет дальше, может создать неловкость.
– А мы не будем ничего усложнять. Значит, было приятно? И все?
– Приятно. Но никто не должен узнать.
Глава 47
Плотники стучат молотками вдоль хлипких лесов на фасаде Универмага. Мы с Роули смотрим, как его латают и возвращают к жизни – этот магазин, который был моим самым любимым местом на земле, когда я была маленькой девочкой. Плотники снесли то, что осталось от крыльца, заменили стекла, сколотили импровизированную лестницу из сырого дерева, и мы снова в бизнесе, покупатели опасливо пригибаются, торопливо пробегая под лесами внутрь и наружу.
– Без крыльца он кажется каким-то голым.
Роули ухмыляется.
– Некоторые вещи лучше выглядят голыми.
– Следи за языком.
Он подмигивает мне.
Роули всегда был самоуверенным, но после того нашего первого раза вместе стал откровенно безрассудным. По правде говоря, я тоже.
После нашего бомбистского налета Роули так и остался жить в каменном крыле в качестве охранника. На вторую ночь его пребывания в доме, готовясь ко сну, я услышала, как тетушка Фэй закрыла свою дверь, и никак не могла избавиться от мысли, что – если бы захотела – я могла бы прокрасться вниз по лестнице, пройти в каменное крыло и подняться в комнату Роули. И именно это я сделала – как и прежде, убедившись вначале, что Роули принял меры предосторожности, чтобы мне не пришлось беспокоиться, что я продолжу семейную традицию, как все эти незамужние женщины, которые в итоге отдавали своих детей. Я говорила себе, что это будет еще только раз, и на этом все, но, конечно, это случилось снова. Потом снова, а потом я стала прокрадываться в каменное крыло каждую ночь, как какой-нибудь воришка.
В течение дня я изо всех сил стараюсь вести себя профессионально, и Роули старается делать то же самое, но иногда ему не удается до конца стереть с лица полуулыбку, когда приподнимается один уголок рта, и в глазах его заметен блеск, ощущение нашей общей тайны… а потом я вижу, что кто-то еще смотрит на нас, и понимаю, что на самом деле это вовсе никакая не тайна, что люди чувствуют, что что-то происходит, даже если не знают, что именно.
Рассел Хант, главный плотник, спрыгивает с лесов и идет к нам, засовывая молоток за пояс.
– Мисс Кинкейд, вы уже решили, каким хотите видеть фасад?
Каким я хочу видеть Универмаг… Это не такой простой вопрос, как может показаться. Я думала, что надо сделать его таким же, каким он был, – отстроить заново в прежнем виде, дать людям ощущение, что ничто не изменилось. Но изменилось многое. И может быть, когда мы что-то теряем, это наш шанс заменить утраченное чем-то лучшим.
– У меня не было времени об этом подумать, – говорю я.
– Мы могли бы сделать его более современным, – предлагает Роули. – Как магазины в Роаноке. Может быть, заказать такую вращающуюся дверь? Мы можем себе это позволить.