Теперь ее волосы украшала самая настоящая пена дней; выбежавшая из томика Виана мышка преподнесла ей чудесную лилию, да и юркнула в спасительные страницы. Женщина же цеплялась теперь за Ветер, но, конечно же, не находила опоры и периодически теряла сознание: она так и не поняла, кто сделал ее дыхание таким искусственным – неужели она сама?…
Замерзнув – обморозившись? – до той самой степени, когда солнечное сплетение затягивается корочкой льда, ее Сердце сжалось от страха. И все-таки помогло Женщине плыть быстрей. Но вода все равно окрасилась: Женщина в очередной раз потеряла сознание.
Очнулась она на чем-то, напоминающем землю, но лишь отдаленно. Впрочем, меньше всего сил осталось на удивление. Женщина встала и, сняв остатки одежды, распустила волосы: черная копна тут же скрыла спину. Женщина положила руку на солнечное сплетение, и быстро отдернула – так стало холодно! Она подула невольно на ладонь, и обернулась: нет, никогда раньше не видела этих растений, никогда не ела подобных плодов… Женщина подошла, чтобы сорвать один из них, но, потрогав, опустила руки: муляж, легко рассыпавшийся в пальцах. Пыль.
И тут она, будто сбросив давящий нежную кожу панцирь, легко побежала: к белому гроту. К – своей? чужой? – Бесконечно Удаленной Точке. Побежала без смысла. Без «почему» и «зачем». Побежала, зная одно: если не добежит – конец.
А грот, по мере приближения к нему, все отдалялся и отдалялся, будто линия горизонта; поднимался все выше и выше, радужный! Женщина выбивалась из сил, и все же бежала на странное тепло его камня.
А потом уже только шла. Только плелась. А потом, когда ступни стерлись до кости, легла на живот и, будто больная пантера, поползла. Когда же кожи не осталось и на животе, перевернулась на спину, дырявя глазами то, что находилось наверху: а было там не небо, это-то она знала наверняка! Густая масса сумасшедше ярких цветов – или, она просто не видела бесподобного – раньше? Так, запрокинув голову, Женщина почти забыла о Бесконечно Удаленной Точке: тело, став хозяином, причиняло сплошную пытку. Но вот она уже ползет на спине, отталкиваясь пятками и плечами, и… – сколько летоисчислений? – не может подняться?
Иногда она делала кровопускания, но те не помогали: проказа сидела слишком глубоко. Изнемогая, не надеясь закричать, забыв родной язык, она думала, будто скоро кончится: одновременно и жаждав, и боясь этого. Перед зрачками проплывали лица, лица – ни одного знакомого, впрочем: все больше филоновские, без кожи… С потерей надежды найти искомое Женщина подумала, что, возможно, уже умерла. Просто – так бывает – не знала об этом.
Начался ливень. Женщина Без Кожи лежала на прокрустовом: странным образом, перестав надеяться, она потеряла и страх. Вместе с ним ушло все, пожирающее ее извне. Она нашла силы подняться и с удивлением обнаружила, что стоит у порога белого грота: так, склонив голову да закутавшись в волосы, вошла.
Прямо на нее нацелились два светлых луча: солома? янтарь? Она не поняла сначала, и лишь через несколько мгновений различила пронзительно желтые глаза огромной Белой Гусыни.
Женщина Без Кожи огляделась: бесконечно теплое пространство, совершенно круглое. Ни входа, ни выхода. Как она здесь очутилась? А камни вот – мягкие… И – чудо же, чудо просто! – вместивший тысячи оттенков, белый цвет: от первоснежного – через густой «бумажный» – до сверкающе-прозрачного, отливающего всеми цветами радуги.
– Сядь, – сказала, наконец, Гусыня.
Женщина Без Кожи послушно опустилась на циновку; голова закружилась от запаха трав, и тут же поплыла, поплыла куда-то, как вдруг все ее существо превратилось в один лишь звук:
– Не могу – больше! Не хочу – меньше! Я сломлена, сломана, выпотрошена… Я так устала… Никто не знает, как! Не нужно назад! Мне нечего искать там! Жуткий путь… Ведь я сама судила себя, – встав на колени, она истерично зарыдала.
Гусыня недовольно поежилась и, растягивая слова, процедила сквозь клюв, словно выпуская из него золотые пылинки:
– Если ты не сможешь преодолеть разочарование, то погибнешь. Не опускай руки. Глубинное изменение не происходит сразу. Не торопи события.
– Но я сделала все! Да, пусть я барахталась в чувствах, как крыса в сточной канаве, и ела патоку вместо меда… Но еще я намыливала шею собственной душе!
Гусыня, покачав головой, рассмеялась:
– Ты позволила быть рядом с собой лишь тому, что сидело внутри тебя. Окружающий мир – твои галлюцинации, твои мысли. Ты никогда не видела настоящего. К тому же, твой мозг создал такой непроницаемый слой, что я сама с трудом верю, что ты здесь. Хотя… – она захлопала крыльями… Хотя, уже можно. Да, пожалуй, уже можно…
– Можно – что? Умирать? Но я боюсь даже этого, я еще молода…
– Концентрат прожитых лет независим от их количества. Не глупи, – Гусыня снова поежилась. – К тому же, твоя крошечная «жизнь» – вовсе не Жизнь! Девять месяцев ты сидела в матке, какое-то время проведешь снаружи… Но не это Жизнь! Глупо бояться того, чего не знаешь… А ведь ты НИ-ЧЕ-ГО не знаешь…
Женщина Без Кожи покачала головой:
– Иногда мне хочется знать поменьше…
Гусыня рассердилась:
– Не то, не то знание! Не тому училась! Ты глупа, если боишься смерти: она, хоть и имеет обличье зла, не есть зло!
Женщина Без Кожи вздохнула:
– Но что останется после меня? И как… скажи… как? Мне больше не чуять запахов? Не слышать чаек? Не?… – она замялась.
– Не забегай вперед, – нахмурилась Гусыня. – То, что останется после тебя, уже не будет твоим. И от этого тебе не станет ни хорошо, ни плохо. А насчет запахов… – Гусыня как-то странно посмотрела на Женщину Без Кожи. – Эта твоя излишняя тяга к ощущениям… Но ты так и не поняла, что ЛУЧШЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ – ОТСУТСТВИЕ ПОТРЕБНОСТИ В НЕМ. Потому что любое наслаждение вызывает желание повторения. Еще, еще, еще… Удвоения, удесятирения. А когда ничего не получается, страдаешь. Все просто! Не суетись. Куда несет тебя? Куда заносит? И зачем – горы? Пустыни разве не хватило? Потом чуть не захлебнулась… – Гусыня снова нахмурилась. – Ведь только от тебя зависело, принять или отвергнуть какое-то влияние!
– Но я любила! – крикнула Женщина Без Кожи, и где-то далеко, в глубине зрачков, появился тот самый огонь, ради которого жили раньше на Земле.
– Кого? – Гусыня даже отвернулась.
– Какая разница! Любила! – Женщина Без Кожи покраснела даже изнутри.
– И что дала тебе твоя л ю б о в ь? – Гусыня не поворачивалась.
– Сначала – счастье. Вспышку абсолюта. А потом… – потом страдание.
– Страдание – это предупреждение. Но ты и этого не хотела понять!
– Что, что я могла сделать? Они застудили мне солнечное сплетение! Я мерзла несколько летоисчислений… Превратилась в сосульку! Почти умерла… Но Они застудили его не окончательно, оставив – по забывчивости? специально? – жалкий клочок. Это еще хуже… Это ведь мое единственное живое место! Заживо замурованное, и…
– Оставь сантименты, – поморщилась Гусыня. – Забудь все, что тебе когда-либо говорили. Не жди чуда извне, раскопай изнутри. И никогда не забывай: нужно быть способной что-то дать, чтобы к тебе шли.
– Я отдавала слишком много, я…
– Не совсем то, что следовало. Ты заменяла истинное чувство привязанностью и чувственностью.
– Но что же мне делать? – угольно-черные глаза Женщины Без Кожи безнадежно заглядывали в желтую муть глаз Гусыни.
– Что делать? То, чего ТЫ действительно хочешь.
– Я? – удивилась Женщина Без Кожи.
– Да не «ты», – Гусыня стукнула ее крылом по голове, а ТЫ, – и им же указала на живот. Понимаешь?
Женщина Без Кожи кивнула. Гусыня же, не убирая крыла с живота, продолжала:
– Во-первых, расслабься. Я почти уверена, что ты никогда в жизни не делала этого…
– Но я любила! – перебила ее Женщина Без Кожи, и слезы полились по голым жилам.
– Ну и что? – усмехнулась Гусыня. – Любить мало. Нужно уметь и обратное. Только хладнокровие дает спокойствие. Только спокойствие – расслабление. Все в одном: знать именно ЭТУ секунду. Ты не жила. Только собиралась или вспоминала. Ты отнимала у себя самое ценное и единственно возможное – НАСТОЯЩЕЕ!
– Значит, – сказала Женщина Без Кожи, – если я перестану заглядывать вперед и любить, мне не будет больно?
– Если ты перестанешь любить, ты умрешь. И еще: НЕ БОЛЬНО ЛИШЬ ТОГДА, КОГДА НЕ ЧУВСТВУЕШЬ. Поэтому, перестань чувствовать.
– Но ты сама себе противоречишь, – удивилась Женщина Без Кожи. – Я все проанализировала…
– Нельзя ничего проанализировать! А неизбежное принимай равнодушно… – Гусыня зевнула.
– Но меня окружали не те!
– Люди, неприятные тебе, встречаются лишь для того, чтобы ты действительно научилась любить. Твои собственные «заповеди» приняли обманчивое обличье истин. Запомни: нет беды кроме той, которую ты назовешь бедой сама.
– Но что же мне делать?! – простонала Женщина Без Кожи, уже походившая на туго натянутую тетиву лука.
– Расслабься, – спокойно ответила Гусыня. – И перетерпи то, что уже не можешь исправить.
– Но что есть «расслабление»?
– Когда ты почуешь его, ВСЕ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО, ПРИДЕТ САМО.
– Но… – фраза обрывается на полуслове.
Грот куда-то исчезает, и она видит себя – сверху, издали – сидящей на краешке ванны.
…Вот кто-то долго бьет ее по щекам, брызгая в лицо водой.
…Вот она открывает глаза:
– Ты откуда-то… – Женщина В Коже почти не удивляется. – Но откуда ты?
– Без тебя еще хуже, – вздыхает кто-то.
– Расслабься! – отмахивается Женщина В Коже, и начинает тихо смеяться.
Сто тринадцатое ноября
Жду, когда раздастся звонок в дверь. Полночь, не Золушка, сегодня. Так складываются живые слова. Все остальные – клоны. Если им не дано… По привычке не дописываю глагол.
Эти-то клоны и опошлили. А она есть. Так слышно? Она есть! Впрочем, не так уж важно, чтобы непременно все и слышали, но я почему-то продолжаю доказывать собственное отличие от хромой обезьяны: она вертится, да-да! Земля вертится вокруг своей Любви. Синоним – ось.