— Скажешь? — переспрашивал следователь.
Максимка молчал.
Снова свистнул кнут…
Максимка со сдержанным криком упал на пол.
— Скажешь?
…Через несколько минут бесчувственного мальчика вынесли из комнаты.
А затем взялись за родителей… Только не так, а в тысячу раз хуже.
Когда началось все это «дело», представители власти надеялись найти организацию, сношение с советами, склады нелегальной литературы, одним словом, то, что было напечатано в газете. Надеялись выпытать от ребят что-нибудь такое, за что можно было бы зацепиться и добраться до старших.
За все это надеялись получить честь и награду.
Можно себе представить, как они свирепствовали, когда, кроме самодельного детского аппарата, не было за что ухватиться. А за этот аппарат, ну, скажем, можно оштрафовать хозяина на несколько злотых — и все.
А меж тем вокруг, вот тут, возможно, существуют преступники, которые подстрекают холопов и батраки против господ. И, наверное, этот Самуил Ригер и Степан Сапрончык принимают в этом участие.
Как же после этого не «нажать»? Это же стыд будет, если с такого объявления в газетах ничего не выйдет!
И «нажали»…
Но всему бывает конец. Закончились и страдания наших заключенных. Из них всех только Мотэлев отец знал то, чего добивались жандармы. Но он выдержал страдания и ничего не сказал. Ребята, хотя ничего определенного не знали, но могли бы сильно навредить, если бы сказали те обрывки, которые им были известны. Однако и они геройски выдержали страдания. А Максимков отец отстрадал за старшего сына, о котором знал только те же слухи, что и Максимка. Зато теперь, он был бы даже доволен, чтобы узнал, что Иосиф действительно ушел в партизаны: по крайней мере будет кому отомстить этим проклятым панам.
Как бы там ни было, но судебное дело начать было невозможно, и через некоторое время все арестованные были выпущены.
— Вот до чего доигрался! — с укором встретил Юзика отец. — Мы для тебя старались, а ты в такие годы успел и сам попасть в тюрьму и отца родного посадить. И что с тебя будет дальше? Хорошо еще, что господин пощадил и не прогнал нас.
Юзик чувствовал себя очень плохо: и отца жалко было. И сам никакой вины не чувствовал, да еще и настрадался, и товарищей жаль. Теперь он впервые почувствовал, что есть. «Они», все те, что имеют силу и власть и заботятся лишь о том, чтобы других людей держать в покорности. Юзик чувствовал ненависть к «ним» всем, даже к пану Загорскому, который ничего плохого им не сделал и которого так хвалит отец.
А на другой день пришел к нему Мотэль. Это был уже не тот веселый, живой мальчик, которого знал Юзик, это был уже хмурый серьезный пацан.
— Ну, прощаемся, братец! — сказал он — Наверное, никогда больше не увидимся.
— А что?
— Отца уволили и предложили сразу же выехать.
— Куда?
— Не знаю.
— Кто бы мог подумать, что из нашего радио выйдет такая история. — грустно сказал Юзик.
— Э! — махнул рукой Мотэль. — Радио тут ни при чем. Не тот, так другая повод всегда нашлась бы. Все равно им нужно подавить нас, особенно, когда мы посмели показать, что и мы люди.
Друзья искренне поцеловались.
— Напиши мне, где и что будет с тобой, — попросил Юзик.
— Обязательно напишу. Ну, прощай.
Словно какая-то нить порвалась, словно имение опустел, когда Мотэль скрылся с глаз Юзика. Несколько лет интересной детского жизни отошло вместе с ним куда-то далеко. Впереди было что-то новое, неизвестное…
Максимка больше в школу не ходил. Он остался с отцом, который еще больше помрачнел, еще глубже спрятал свою обиду и злость.
Юзик теперь уже редко встречался с Максимкой. Юзик продолжал свое обучение, но оно для него было мукой. В школе он был словно чужой. Не было в ней других таких друзей, как Мотэль и Максимка. К тому же учитель и священник часто укоряют Юзика его поступком. А Юзик ничего плохого в своем «действия» не видит. Этот последний год для него показался более длинным чем три предыдущих года.
Месяца через три Юзик получил от Мотэля письмо:
«Дорогой товарищ!
Только теперь я собрался написать тебе письмо. До сих пор не было возможности. Все кочевали с места на место в поисках работы. Потеряли все, что имели. Сейчас попали в Вильнюс. Отец работает в шорной мастерской. Я так же работаю с отцом, но бесплатно. Хозяин только потому и согласился принять отцу на работу, чтобы еще и я работал, бесплатно, да еще упрекает, что я зря учусь. А учить меня не он, а папа. Очень трудно работать. Часов но двенадцать-четырнадцать сидим. Живем в каком — то подвале… тесном, темном, влажном. Но папа не скучает. Он познакомился с хорошими товарищами — рабочими, часто беседуют, спорят, куда — то ходят. Жизнь здесь более кипучая и интересное. Папа словно не видит нашей бедности. Я уже значительно больше знаю, чем раньше. Жаль, что нельзя тебе обо всем написать. Могу только сказать, что жизнь вовсе не такая, как казалась нам в поместье. Кланяйся Максимке и другим нашим союзникам».
Хотя с письма видно было, что Мотэлю там хуже живется, чем было здесь, но Юзик почувствовал словно зависть. Мотэль по крайней мере больше видит и знает, что делается в мире, а тут вроде всё спит. После того как исчез Антэк, как выехал Мотэль и откололся Максимка, Юзик совсем потерял связь с «тайными» делами и готов был подумать, что все это было случайным происшествием, что везде так спокойно и скучно, как здесь.
Наконец пришла весна, закончились занятия, началось лето. Юзик ожил, все время бродил по окрестностям, даже охотно пас барскую скотину. А больше всего пользовался возможностью чаще встречаться с Максимкой, хотя отец ворчал, что «снова выдумают какое-нибудь лихо».
Важнейшим вопросом в Юзиковой семье, был вопрос о дальнейшей судьбе Юзика, но судьба это сама решилась.
Гости с неба
Однажды под вечер, по имению пошли слухи, что в поле, у дороги, спустился пассажирский самолет, из тех, что летели в Советский Союз. В самолете что-то испортилась, и он вынужден был спуститься.
Разумеется, все побежали посмотреть на непредвиденных, необычных гостей. А впереди всех — Юзик.
У дороги стоял большой самолет с двумя моторами и красными звездами на крыльях. К нему бежали со всех сторон местные жители, но раньше их примчалось на мотоциклетах, автомобилях и на лошадях все окрестное начальство, полиция, жандармы. Все они мигом окружили самолет и отделили от него публику.
В середине круга остались только пассажиры и команда самолета. Пассажиров было человек пятнадцать. По виду большинство из них были чужеземцы — немцы, англичане, французы. Они кружками стояли вокруг самолета и горячо, взволнованно, о чем-то беседовали. Пилот и механики суетились вокруг мотора, механизмов.
Так прошло с полчаса. За это время приехал еще один польский начальник, видимо, какой-то генерал. Пассажиры окружили его, началась резкий разговор, споры. Пассажиры что-то доказывали, генерал кивал головой, потом что-то приказал своим — и на дорогу вылетел мотоциклист.
Пассажиры успокоились и начали чего-то ждать. Некоторые уселись на траву. Только механики с пилотом возились с машиной.
Охране тоже хватало работы. Народу собиралось все больше и больше, каждый тиснулся вперед.
— Не налезать! Расходитесь! — кричали жандармы, направляя на людей своих коней; но каждому хотелось взглянуть на самолет и на гостей.
— Пся крэв! Я же тебе говорил! — раздался мощный голос, потом свист кнута, всплеск — и женский плач.
Генерал в это время разговаривал с каким-то важным англичанам в пестром пальто с ремнями и сумками через плечо. Англичанин удивленно посмотрел в ту сторону, где раздался плач.
Но генерал повернулся еще быстрее. Его глаза, губы и все лицо, сжатые кулаки — проявляли такую злобу, что даже Юзик испугался.
— Кто позволил себе такой поступок? — прогремел он.
— Да вот эта баба, проше пана! — сунулся войт услужливо.
Генерал покраснел, позеленел…
— Дурак! — буркнул он так, чтобы не слышали чужеземцы, а потом добавил громче: — Я спрашиваю, кто это позволил себе драться?
— Извините… Эта баба … — начал было виновато жандарм.
— Сейчас же на неделю на гауптвахту. Марш! — Крикнул он, и старательного жандарма повели на отсидку.
Народ словно окаменел от такого чрезвычайно происшествия. Никогда они не слышали, чтобы жандармов за это наказывали!
И среди тишины из толпы послышался сдержанный голос:
— Эх, если бы чаще прилетали чужеземцы! Может, тогда чаще воздерживались бы жандармы.
— А ты думаешь, его действительно накажут? — Отозвался второй голос. — отведут немного и отпустят, даже похвалят. Все это для глаз Европы делается…
Генерал вздрогнул, но не подал виду, что слышал. А прислужники его смотрели яростными глазами, но тоже вынуждены были молчать. Высказали злобу только тем, что больше расширили круг, но уже «нежным способом».
Вот уже солнце скрылось за лесом. Зрители начали расходиться. На шоссе показались два автомобиля. Подъехали, остановились. В них начали размещаться пассажиры. Сел и генерал в свой автомобиль и важнейшие чиновники, приготовились к отъезду мотоциклисты. Около самолета остались пилот с помощником и два механики.
В самый последний момент пилот подбежал к генеральскому автомобилю, что — то начал говорить и после этого к пассажирам присоединился один механик.
Автомобили тронулись и исчезли в пыли.
Около самолета остались три человека из команды и вокруг них человек двенадцать полицейских и жандармов. Совсем мало осталось и зрителей.
Среди них Юзик увидел и Максимку.
— Интересно посмотреть, что будет дальше, — сказал Юзик. — Куда они поехали, и что эти будут делать?
Максимка уже знал из разговоров, в чем дело.
— Пассажиры — сказал он — поехали на станцию и оттуда поедут по железной дороге. Ехать недалеко. А механик поехал за новой частью для машины. Эти будут ждать его, а потом починят и улетят. Подождем и посмотрим, как они полетят.