— Вот и я это говорил. Но он все больше и больше упорно утверждает.
— Видимо он у вас какой-то особый, нервный. Нужно было бы его подлечить, отправить на курорт, в Крым или на Кавказ. Я давно заметил это. Относительно же этого шпиона должен вам сказать, что я сам не решился бы соваться на такие дела. Если бы внук ваш видел его несколько раз, присмотрелся хорошенько, тогда еще кое-как можно было бы предположить, а так сразу как-то неловко. Да если бы действительно этот Чесь шлялся здесь по улицам, я бы быстрее мог его встретить. Но до сих пор не видел. Советую плюнуть на все это дело и не ломать головы.
— Ну, будьте здоровы. Благодарю вас, — сказал дед и вышел на улицу.
Тогда Барковский вскочил с места, накинул на голову вместо своей кепки шляпу одного из сотрудников учреждения — и направился вслед за дедом так, чтобы тот его не видел.
Каждый раз, когда дед останавливался, — останавливался и Барковский, куда сворачивал дед, туда шел и Барковский…
Дед шел медленно, останавливался у витрин магазинов, смотрел по сторонам и шел с видом человека, который никуда не спешит, не имеет никакой цели.
Да и в самом деле ничего не собирался делать. Ехать ему надо было часа через четыре, дел никаких у него больше не было, сидеть в своей комнате не хотел.
Объяснение Борковского относительно шпиона ему казалось правильным. Действительно неудобно соваться с детскими подозрениями.
А через несколько минут снова мелькала мысль: а что, если правда?
Таким образом он дошел до того здания, где находилось учреждение, что решало эти дела. У дверей ходит часовой, такой молоденький, симпатичный парнишка, что деда взял соблазн поговорить с ним. Но дед знал, что так дело не делается.
Дед замедлил шаги.
«А что, если зайти? Делать нечего, время есть дверь под самым носом. Скажу, что дело хоть и неточное, но все — таки немного тревожное. Пусть простят, если ничего серьезного нет. Но тогда мое совесть будет спокойна. Не надо будет ломать голову: серьезное дело, или глупость?»
Дед остановился.
А в двадцати шагах от него остановился и Барковский.
Бледный, как смерть, прильнул он к столбу и начал искать в своих карманах папиросы, спички. Делал это так тщательно, что никто не заметил бы, как он ничего не видит, кроме деда.
Дед подошел к часовому, что-то сказал ему и переступил порог…
А Барковский повернулся и, сдерживаясь, чтобы не побежать, поспешно пошел назад…
Через несколько минут в Курычах поступил приказ: сейчас же привести в ГПУ Юзика.
Курычская общественность заволновалась: что такое случилось? Забеспокоился и Юзик: может, его хотят отправить обратно?
Дали ему провожатый, только на этот раз не военного, а одного из своих работников, и через несколько часов Юзик с тревожным сердцем входил в те же двери, в которые входил в первый день своего «прилета» в Страну Советов.
Та самая скамейка, на которой он спал, те самые коридоры и лестницы, по которым его тогда вели, и, наконец, та же комната и тот же дядька, у которого он был.
Еле живой, вошел Юзик в комнату. Смотрит — дядька ласково улыбается, даже шутит:
— Здорово, эмигрант! Опять пришлось увидеться. Ну, как живешь?
Юзик смотрит на него большими глазами и не знает, что думать, что говорить.
— Почему ты так смотришь? — смеется дядька. — Садись, поговорим.
— А… а… вы… нет отправите меня обратно? — промолвил Юзик.
Дядька даже расхохотался.
— Нет, нет! Наоборот. Может даже и отца твоего сюда привезем.
Вошел дед, свободно, спокойно, словно в свою комнату.
— А внук ваш боится, чтобы его не отправили обратно, — обратился к нему мужчина.
— Нет, брат! Если до сих пор не отправили то теперь тем более, — сказал дед. — Возможно, благодаря тебе, мы разоблачили шпиона. А я, глупый, считал, что все это ерунда!
Бедняга и теперь не знал, как далеко он от правды. Он все думал, что будут искать какого-то другого, незнакомого шпиона.
А когда вслед за этим открылась дверь и ввели человека, дед чуть не подпрыгнул на месте.
— Что это значит? Антэк Барковский, да еще, по-видимому, арестованный!
А когда взглянул на него Юзик, то узнал того самого человека, которого встретил на улице…
— Ну, мальчик! Знаешь ли ты этого человека? — сказал дядя. Юзик пристально посмотрел на него. Тот стоял, как загнанный зверь, и смотрел на мальчика такими глазами, словно съесть его хотел.
И по этим глазам Юзик узнал его окончательно.
— Он! Он! — воскликнул мальчик.
— Кто? — спокойна спросил дядя.
— Чесь, Захаров сын, польский офицер, который ударил меня плетью!
— Врешь, щенок! Я тебя никогда не видел! Товарищи! Разве можно основываться на словах ребенка?
— Достаточно! — сурово прервал следователь. — Отведите его!
— Вот тебе и Антэк… — развел руками дед.
Эти скорые события произошли таким образом. Когда дед зашел в ГПУ, стыдливо рассказал о своих сомнениях, то увидел, что тут к его словам отнеслись очень внимательно и серьезно.
Дед подробно рассказал о беседе с «Барковским», о том, что тот тоже знает того Чеся, что он не обратил внимания на слова деда и даже не советовал начинать дело.
Тотчас бросились к «Барковскому», но в управлении его не нашли. Не обнаружили его и в квартире. Соседи сказали, что он только что был и вышел с полчаса назад. В комнате его были раскиданы вещи, порваны и сожжены бумаги.
… Через два часа его поймали за пятнадцать километров на западе от Минска.
Дед же в это время шатался по городу, даже и не думая о том, какой результат могло иметь его заявление. Его отпустили после заявления и просили зайти, когда приедет Юзик.
После всего того, что произошло, доказывать, кем был «Барковский», уже было не надо. Оставалось только выяснить, каким образом произошло это «превращение».
Но пока что это было неизвестно.
Юзик подробно рассказал, что знал об этом деле. Все это записали, поблагодарили и отпустили. С легким сердцем поехали дед с внуком домой.
— Кто бы мог подумать, что выйдет такая история? — удивлялся по дороге дед, — А я с ним еще советовался, что делать по поводу Чеся! Смех да только!
— Так вот почему «Антэк» не хотел встречаться со мной! — промолвил Юзик.
Послесловие
Была глубокая осень. Почернела земля, обнажились деревья. Неуютно снаружи: серые тучи, мрак, сыро, холод, ветер.
В такие времена Юзик любил лежать с книгой на скамейке под зелеными деревьями или ходить по дорожкам сада. Красивые разноцветные цветы особо радовали глаз в такие мрачные часы. Тепло, тишина и яркий свет порой нравился больше чем лето, особенно, если рядом, за тонкими стеклянными стенами зимнего сада, было так холодно, темно и неуютно.
В один из таких дней подбежала к нему девочка Хризантема с газетой в руках.
— Читал? О тебе, брат, в газетах пишут.
— Где? Что? — вскочил Юзик.
Девочка дала ему «Советскую Беларусь». Там было напечатано:
«Недавно в Минске был задержан польский агент Чеслав Купрейчик. Он пробрался к нам под видом польского коммуниста Антона Барковского и несколько месяцев работал в наших учреждениях. Разоблачили его случайно, благодаря мальчику Юзику Кухаренку, который также перебрался к нам из Польши и знал этого Купрейчика. Интересны обстоятельства, при которых этот шпион пробрался к нам. Товарищ Барковский, работник в имении помещика Загорского, в числе других жертв фашистского террора, был арестован и посажен в Несвижскую тюрьму. И вот тут была организована дьявольская провокация. Политические заключенные нашли несколько человек из стражи, которые им „сочувствовали“, вошли в общение с товарищами на свободе и убежали. Бедняги не знали, что все это организовала сама власть. Разумеется, всех беглецов и их товарищей на свободе поймали и торжественно снова посадили в тюрьму, а товарища Барковский тихонько перевезли в другое место, пустив слух, что он убежал. Вместо его выпустили своего агента Купрейчика, офицера польской армии. План удался, во-первых, потому, что товарища Барковского, рядового батрака-революционера, мало кто из наших товарищей знал в лицо и, во-вторых, у провокатора были документы Барковского».
Юзик тотчас побежал к деду.
— А, чтоб их лихо — воскликнул дед, прочитав статью. — Ишь на какие уловки пускаются! Но напрасно: у нас глаз больше, чем у них.
— А что с ним теперь будет? — с просил Юзик.
— Да, наверное, по головке не погладят, — засмеялся дед.
— Пусть его хоть расстреляют, жалеть не буду, — сердито произнес Юзик. — Хорошо помню его плеть.
Но его не расстреляли…
Проследив работу провокатора за время его жизни в Советском Союзе, убедились, что за столь короткий срок он не успел собрать данных, которые бы повредили стране. Поэтому предложили Польше поменять на настоящего Антэка Барковского, потом Мотэлевого отца, который за это время оказался в тюрьме, и вдобавок еще потребовали согласия на выезд из Польши Юзиковых родителей.
Польская власть согласилась.
И через некоторое время в Курычах приехала целая колония: Юзиковы родители, Антэк и Мотэль с отцом.
Сколько было радости для Юзика! Да еще потому, что он стал главным героем в этом деле.
С какой гордостью показывал он гостям «свое» хозяйство. С каким важным видом объяснял им те «чудеса», которые так недавно поражали его самого.
Одна только мысль портила его хорошее настроение — это мысль о Максимке.
— А он остался там, — грустно говорил Юзик. — Никогда не забуду, как самоотверженно помог он мне выбраться оттуда. А сам будет жить, как в подвале. Не увидит нашей жизни.
— Ну, нет! — уверенно ответил Мотэль. — Увидишь. И скоро увидит. Не в имениях решатся дело, а в городах. А я теперь хорошо знаю, что там делается. Присмотрелся к рабочей армии, которая готовится к последнему решительному бою. Скоро это будет, даже скорее, как мы с тобой можем думать.