читавший историю французской революции.
Тема настолько привлекала, что огромная аудитория оказалась переполненной. Кареев был полной противоположностью Котляревскому. Лекции его были очень содержательны, но лектор он был не блестящий, читал таким монотонным голосом, что драматические события в его изложении тускнели и внимание аудитории постепенно ослабевало.
Помню такой случай. Кареев излагал историю якобинских казней.
— Маркиз взошел на эшафот, — повествовал профессор, — и сказал… Дайте мне стакан воды, мне что-то нехорошо…
Погруженная в гипнотическое состояние аудитория равнодушно выслушала странную просьбу маркиза.
— Дайте мне стакан воды, — повторил профессор, — мне что-то нехорошо…
Результат тот же.
— Да дайте же мне стакан воды, — несколько повысил голос профессор, — мне что-то нехорошо.
Оказалось, что нехорошо было не ожидавшему казни маркизу, на что жаловаться смысла уже не имело, а самому профессору.
По-видимому, в университете лекции Кареева проходили не более оживленно, и это сказывалось во время экзаменов.
Раз какой-то студент безнадежно молчал на экзамене по новой истории. Наконец, потеряв надежду услышать что-нибудь, Кареев сказал:
— Ну, если вы не можете ничего рассказать по билету, расскажите нам что-нибудь о Наполеоне III.
— Профессор шутит, — с апломбом заявил студент. — Уж это-то я знаю, что Наполеон был один.
Должно быть, он благополучно проспал всю историю Наполеона III.
Тем не менее и курсистки, и студенты очень хорошо относились к профессору Карееву. Он импонировал своими обширными знаниями, подкупал прекрасным отношением к слушателям и внушал уважение неизменным благородством, какое он проявлял во всех столкновениях студентов с начальством, и своим твердым поведением во время всех студенческих историй.
Год промелькнул как-то незаметно, и я снова очутилась дома.
На этот раз мне не повезло. Перед самым отъездом в Петербург осенью я серьезно заболела, и мне не пришлось уехать.
Я проболела почти все первое полугодие, и тетя советовала мне не комкать занятий на 4-м курсе, а лучше пропустить весь год и в будущем году прослушать весь курс с начала. Я согласилась, тем более что тетя с дядей собирались поехать на весну в Крым с компанией знакомых нижегородцев.
Поездка в Крым
Дядя заканчивал обследование нижегородской губернии и собирался уезжать из Нижнего. Он получил предложение от петербургской городской управы взять на себя заведывание петербургской статистикой и организацию в этом году всеобщей переписи в Петербурге.
И то, и другое было для него очень заманчиво. Кроме того, его привлекало в Петербурге участие в редакции незадолго до того образовавшегося журнала «Русское богатство». И редакционный коллективу ближайшие сотрудники были его хорошие знакомые, и люди, с которыми он был тесно связан идейно. Главное, в редакцию был приглашен и Короленко, давший согласие с условием, что будет часто наезжать в Петербург, но работу вести в Нижнем. Он не хотел порывать с Нижним, столичная жизнь его не привлекала. Дядя все же надеялся, что Владимир Галактионович, втянувшись в редакционную работу, сам увидит, что вести ее из Нижнего трудно, и даст себя убедить переехать в Петербург.
Момент для поездки в Крым выдался очень удобный. Дядя закончил работу в Нижегородском земстве. А служба в Петербургской управе начиналась только с августа.
Вся наша компания не бывала в Крыму и ожидала большого удовольствия от этого путешествия. Из Нижнего с нами ехали наши хорошие знакомые Гориновы, муж и жена, и С. Д. Протопопов, побывавший незадолго до того с В. Г. Короленко в Америке на Чикагской выставке. В Москве мы на несколько дней останавливались у моего отца и прихватили с собой мою сестру.
Поездка вышла замечательной. Ни у кого не было особых забот, все находились в прекрасном настроении и с наслаждением любовались восхитительной крымской природой. Сестра и я быстро научились верховой езде на хорошо выезженных крымских лошадях и вместе с С. Д. Протопоповым сопровождали фаэтон, в котором ездили дядя с тетей и Гориновы. Мы посетили все лучшие места Крыма от Алушты до Алупки, и никогда потом они не казались мне такими чудесными, как той весной.
В половине лета Гориновы возвращались в Нижний. Дядя с тетей решили ехать с ними для последних сборов и приготовлений к переезду в Петербург. Сестру отец тоже звал домой, а меня приглашали погостить под Алуштой мои знакомые Винберги. Вместе с их младшей дочерью я училась на Курсах.
Винберги жили в так называемом профессорском уголке, между Алуштой и Аю-Дагом. Это место освящено воспоминаниями о Пушкине, гостившем там в имении Раевских. Там до сих пор был жив платан Пушкина. Под ним он любил сидеть по вечерам.
Я прожила у Винбергов около месяца, а на обратном пути собиралась остановиться в Москве у отца, в ожидании, пока дядя с тетей не устроятся в Петербурге. По дороге в Москву я предполагала заехать в Екатеринослав к своей гимназической подруге, служившей учительницей в местном железнодорожном училище. Она усиленно звала меня навестить ее.
Я написала ей перед отъездом, попросив известить телеграммой, если ей почему-либо неудобно будет увидеться со мной сейчас.
Телеграммы я не получила, но смело пустилась в путь. Железная дорога не шла через Екатеринослав. Со станции Синельниково пересаживались на другой поезд и ехали еще часа два. В Синельникове меня обокрали, вытащили из сумочки портмоне со всеми моими деньгами. Билет, по счастью, лежал отдельно. В Екатеринослав поезд приходил поздно ночью.
Я, конечно, была уверена, что моя подруга встретит меня. Каково же было мое удивление, кода перрон оказался пуст.
Я спросила у сторожа, где железнодорожное училище. Оно было против вокзала, и я пошла туда. На мой настойчивый стук вышла сторожиха и сказала, что учительница давно уехала в Нижний к матери. Не оставила ли она письма мне, спросила я. Сторожиха провела меня в ее комнату. На столе лежало мое нераспечатанное письмо. Она, значит, и не подозревала о моем приезде.
У меня сохранился только обратный билет от Екатеринослава до Синельникова и еще бесплатный билет первого класса от Курска до Москвы. И ни копейки денег. В Синельникове я решила посоветоваться с начальником станции и зашла к нему. Войдя в мое положение, он приказал выдать мне билет третьего класса до Курска. Я записала его фамилию, чтобы отец смог вернуть ему деньги за билет.
Но хуже всего было то, что я страшно проголодалась, а купить съестного не могла. С завистью смотрела я на пассажиров, развязывающих узелки с хлебом, яйцами и огурцами. Вероятно, многие из них угостили бы меня, но я стеснялась попросить даже корочку хлеба. Наконец, мы приехали в Курск, и я пошла показать мой билет. Начальник станции знал отца и сейчас же велел носильщику перенести мои вещи в отдельное купе первого класса. Я пыталась отказываться, вещей у меня было совсем немного. К тому же двугривенного дать носильщику не имелось. Пришлось и тут объяснять мои обстоятельства. Начальник станции успокоил меня и все же послал носильщика с вещами. Одно ему не пришло в голову: что я умираю от голода. Я же опять постеснялась сказать.
Последовала еще одна голодная ночь в роскошном купе первого класса. Поутру, проснувшись, я увидела, что мы уже подъезжаем к Кускову, где жил на даче отец с семьей. И он, и все дети встречали меня — оказалось, начальник станции был так любезен, что послал телеграмму отцу.
Едва выйдя из вагона, я простонала:
— Ради Бога, поскорей накормите меня, я умираю от голода.
Как теперь, помню поставленную передо мной большую кринку с простоквашей и увесистый кусок черного хлеба.
Я очистила всю кринку под любопытными взглядами всей семьи и только затем рассказала свои приключения.
Отец посмеялся надо мной, найдя, что во всем я сама и виновата. Как можно было заезжать в Екатеринослав, не зная наверное, что меня ждут там. Если бы я не заезжала, меня бы и не обокрали. А уж если так случилось, надо было сказать начальнику станции, что голодна, и он бы с радостью покормил тебя.
Но теперь все неприятности миновали. В их семье я провела очень приятный месяц.
Приезды В. Г. Короленко в Петербург.Неудачное знакомство с Чеховым
Кончать Курсы мне приходилось уже не со своим курсом, а со следующим. Мои однокурсницы кончили еще весной. Я не очень жалела пропущенный год. Мне казалось, что Курсы уже дали мне все основное. Но тетино предположение, что я смогу лучше заниматься, если начну с начала учебного года, тоже не оправдалось. Прежде всего, я жила теперь не в курсовой обстановке. Тетя с дядей переехали в Петербург, и я, конечно, поселилась с ними, а они нашли квартиру в одном доме с Лесевичами, на Лиговке, очень далеко от Курсов.
Часто являлось искушение не ездить ради одной лекции на другой конец города, теряя три часа на переезд. Кроме того, мне не с кем было поделиться своими впечатлениями. Тетя с дядей охотно слушали мои рассказы, но сами они жили другими интересами и невольно втягивали в них и меня.
Дядя подготовлял сложное дело организации переписи в таком огромном городе, как Петербург. Затем, он деятельно сотрудничал в «Русском богатстве», и его скоро уговорили войти в состав редакции. Тетя увлеченно занялась литературной работой.
В доме у нас стали бывать сотрудники «Русского богатства» и другие писатели. Курсовые дела и лекции постепенно отступили на второй план. Почти каждый месяц из Нижнего приезжал Короленко и останавливался у нас. А он вносил с собой такое оживление, столько интересных рассказов, что думать о Курсах и лекциях стало просто скучно.
В середине зимы Владимир Галактионович приехал месяца на два и заявил, что они с дядей только мешают друг другу работать. У него накопилось множество непрочитанных рукописей, и он чувствует себя в неоплатном долгу. Поэтому он переедет в отдельную комнату. Но ему не сразу удалось осуществить свое намерение. Комнату он, правда, нанял недалеко от нас, в конце Невского, но переехать в нее не успел. Он захворал тяжелой инфлуэнцией, и тетя, конечно, не отпустила его. Несколько дней он пролежал в сильном жару, даже бредил, потом жар немного спал, и он потребовал, что