Скампаната — это шутка без злого умысла, карнавальное веселье не в точные сроки праздника, но при точном соблюдении его традиций; и сами осмеянные, пережив минуту вполне понятного и законного гнева, не помнят обиды и ограничиваются уверениями, что насмешки направлены не по адресу и что следовало поиздеваться над тем-то или тем-то.
Во время войны нашей улице было не до скампанаты. В 1919 году посмеялись над супругами Стадерини; в 1920 году — над парочкой, которая жила в той квартире, где потом поселился Мачисте; в 1921 году — над Ристори, хозяином гостиницы, который увлекся одной из своих жиличек, позднее умершей от перитонита; в 1922 году — над отцом Бруно: говорили, будто он живет со свояченицей, но слухи оказались лишенными основания, и у него потом просили извинения. В 1923 году, за неимением лучшего, снова подшутили над Стадерини, придравшись к словам Фидальмы, которая сказала: «Кому устроят трезвон в этом году? Мы с мужем уже свое получили, пускай-ка снова попробуют! Неужто мы не имеем права расходовать последние силы, коли они у нас есть? Мне вот пятьдесят пять лет, а я, право, с девчонкой не поменялась бы».
По этому случаю Нанни сочинил такие куплеты:
Расцвела вербена в кружке…
У Фидальмы — ни полушки,
Накупила шпанской мушки…
Лучше розы — нет цветка…
А сапожник наш пока
Лечит грелочкой бока…
Эх кузнечик-старичок…
А Фидальме вышел срок
На себя надеть замок.
В 1924 году скампаната была посвящена Нези, и ее участники добрались даже до квартиры Ауроры на Борго Пинти. Джордано и Музетта по своему детскому неведению не могли взять в толк, почему родители запрещают им участвовать в празднике, и тоже горланили под окнами своей сестры. В этом году решили пропеть куплеты в честь Беппо и Марии Каррези, а заодно посмеяться над Уго, который, как мы знаем, жил в двенадцатом номере гостиницы «Червиа».
Бруно, Марио, Нанни, Стадерини, Эудженио (в тот день он остался в городе и решил переночевать в кузнице), подручный из угольной лавки, которого Отелло снова взял на работу, и сам Отелло, старавшийся заручиться дружбой виа дель Корно, соорудили три чучела. Штаб-квартира устроителей фарса помещалась в цирюльне на виа деи Леони. При таких обстоятельствах Оресте был в своей стихии. Он пожертвовал изношенную белую куртку, которая должна была служить поварским халатом, Отелло принес целую груду старой одежды. Оресте раздобыл у Олимпии блузку и юбку, чтобы нарядить чучело, изображавшее Марию. Сена для набивки чучел взяли у Мачиете, — купив мотоцикл, кузнец расстался с лошадью и экипажем. Стадерини, мастер починки и штопки, сшил три головы из полотна и набил их сеном. А Нанни — художник, слишком поздно открывший свое истинное призвание, нарисовал лица, да такие, что кажется, вот-вот чучела заговорят. Мальчишеская стрижка Марии, изображенная при помощи сажи, заслужила одобрение Оресте, который с недавнего времени начал пробовать свои силы в дамских прическах.
Мария и Беппино возвратились под ручку с фейерверка, которым они любовались с бельведера Понте алле Грацие. Они не знали, что Джордано Чекки поручено следить за ними. Однако Беппино чуял опасность, его не очень-то успокоили те объяснения, которые он услышал в ответ на свое предложение повторить скампанату Ауроре.
— Из уважения к памяти покойного Нези не стоит этого делать, — сказали ему. — Обойдемся в этом году без Скампанаты.
Но разве может виа дель Корно отказаться от скампанаты — ведь это все равно что коню отвернуться от овса. Беппино хорошо знал это; и хотя считал, что не заслужил скампанаты, все же опасался, как бы такая честь не выпала на его долю. Поэтому он не торопился вернуться домой и решил угостить жену арбузом; для этого он повел ее на площадь Зуави под тем предлогом, что там продают самые лучшие арбузы. Но Беппино не поделился своими опасениями с Марией. А ее терзала та же тревога, и еще сильнее, чем мужа, ибо она-то знала, что вполне заслуживает скампанаты. Мария надеялась, что Уго, защищал свою собственную честь, постарается воспрепятствовать скампанате. Но Уго был лишен подобной щепетильности; встретив Оресте, он только сказал:
— Смотрите, чтобы я вышел у вас такой же красивый какой я есть на самом деле, — и ушел.
Уго теперь не бывал на виа дель Корно; он возвращал ся поздно вечером и не выходил из гостиницы.
В начале двенадцатого Джордано Чекки прибежал в штаб. "
— Они только что пришли, — выпалил он и умчался с молниеносной быстротой, чтобы подать сигнал отряду мальчишек, собравшихся на площади Сан-Ремиджо. Его воины были в полном вооружении: через плечо на веревочке висели, как барабаны, дырявые кастрюли, пустые жестянки из-под бензина, консервные банки, собранные на помойке (в них колотят камнями и железками). Ребята запаслись глиняными свистульками и жестяными дудками, да и без этих инструментов они все великие мастера свистеть.
Походным солдатским шагом отряд приближается к цирюльне. Нанни распахивает дверь и принимает командование.
— Готовы? — спрашивает он.
По его сигналу из цирюльни выносят чучела, надетые на длинные жерди. Бруно несет изображение Беппино, парикмахер Оресте — Уго. Мария вручена Эудженио. Стадерини пробует свой корнет-а-пистон, которым он пользуется раз в году специально для такого случая. Отелло и Марио зажигают факелы и становятся по обе стороны носителей чучел. В это время с виа Венеджа мчится Джиджи Лукателли, который возглавляет процессию фонариков, их несут главным образом девочки: в первом ряду — Аделе, Музетта и Пиккарда, а за ними несовершеннолетнее население со всего квартала.
Организовав кортеж:, Нанни ведет его, как полагается, в центр города, чтобы вызвать восхищение, возбудить умы и собрать как можно больше народу. Чучела раскланиваются, а вся компания представляет их толпе:
— Это повар-рогоносец, а вот его жена, а вот ее дружок зеленщик. Все они живут на виа дель Корно. Пойдемте с нами!
— Это Мария, Уго и Беппино — краса и гордость нашей улицы. Приходите на скампанату виа дель Корно!
— Это маг и волшебник котлет, которого жена обвалила в сухарях и поджарила! А ну, пошли с нами!
Ребята неистово грохочут своими ударными инструментами, время от времени шум перекрывают звуки корнетт-а-пистона, наигрывающего развеселый мотивчик «Мы бедняки богатые»; над факелами клубится дым.
Когда шествие вступает на виа дель Корно, процессия фонариков увеличивается. Первые ряды колонны, несущие чучела, уже под окнами у Каррези, а хвост еще за перекрестком виа деи Леони.
Улица забита народом; любопытные и праздношатающиеся, увлеченные людским водоворотом, вопят с таким же азартом, как и организаторы. Но вот корнет-а-пистон Стадерини трубит сигнал «смирно!», и Нанни запевает свои куплеты:
Весенний цветик рано вянет…
Мария мяса есть не станет -
Ее теперь на зелень тянет.
Висит на ветке персик спелый…
Чтобы жаркое не сгорело,
Наш повар уксус пустит в дело.
Каждую терцину встречают крики одобрения, пронзительный свист, громыхание адского оркестра под управлением Джордано. Фонарики раскачиваются над головами зрителей, а чучела, которыми управляют очень ловко, начинают разыгрывать свою комедию: Мария бросается в объятия Уго, и они бесстыдно целуются. Беппино сначала делает вид, что ничего не замечает, но затем вмешивается и толкает жену головой в живот. Тут корнет-а-пистон сапожника снова призывает к тишине. Куплетист опять выступает вперед:
Цветочки в роще забелели…
Наш зеленщик, забыв о деле,
Жрет кочерыжку на постели.
Бирюльки на кинжал сменив…
Наш Уго средь подгнивших слив
В отеле «Червиа» счастлив.
К числу этих «подгнивших слив» относится и Элиза, любовница Нанни. Стадерини, осипший от этого концерта, как и его труба, все-таки не упускает этого обстоятельства.
— Нанни, — кричит он прямо в ухо автору стихов. — Мне кажется, ты сам себя выпорол!
Но искусство превыше всего, и Нанни отвечает:
— Зато стихи-то какие! Труби, у меня еще есть куплеты!
В окнах полно людей, словно на галерке театра Верди на удешевленном представлении «Травиаты». Корнокейцы, вытесненные с улицы гостями, любуются представлением из дому и в минуты относительного затишья обмениваются впечатлениями.
Корнет-а-пистон трубит в третий раз.
Малина — ягодки да ветки…
Мария, гляньте-ка, соседки,
Вновь ест семейные объедки.
Ах, фига, финики, колбаски…
Кухмистер, действуй без опаски,
Даря жене пинки и ласки.
Окна супругов Каррези оставались темными, и нетрудно было представить себе, как под градом насмешек томились там в темноте Мария и Беппо. Даже их фокстерьер не подавал голоса. Но «хорошенького понемножку», — так сказал Мачисте, возвышавшийся на целую голову над всей толпой. Его мощный голос перекрыл весь шум:
— Нанни, угомонись!
А землекоп Антонио, приложив рупором руки ко рту, прокричал:
— Ну, теперь выходите! Нанни, пропой им прощальную!
Ах, ежевика и малина…
Опять влюбилася в Беппино
Его вторая половина…
Песнь лютни раздалась в округе…
Кончаю, до свиданья, други,
Не обижаться, чур, супруги!
Тогда в комнате Каррези зажегся свет, и Мария с Беппино появились у окна. Повар обнимал свою жену за плечи.
— Мы не обижаемся! — крикнул он, но в его голосе чувствовалась горечь.
А Мария, наоборот, уверенным, почти веселым голосом громко сказала:
— Обиды на вас не держим! Но вы все-таки ошиблись дверью!
— Она сумела бы надуть самого господа бога! — воскликнул Уго, стоя у окна гостиницы, откуда он наслаждался зрелищем вместе с Олимпией.
Толпа уже расходилась, а первоначальный кортеж снова построили, чтобы отправиться на площадь Сан-Ремиджо и сжечь там чучела на костре, как того требовал последний обряд праздника. Вдруг послышался голос Джезуины: