Но так как все равно денег не хватает, Фрайман часто пускается на хитрость. Устроив мальчика в мастерскую и получив через две недели за услуги, он начинает морочить голову родителям. «Мастерская, — говорит он, — это хорошо, но лавка лучше. Давайте я устрою вашего птенчика в другое место». И, легко убедив оторопелых родителей, Фрайман опять зарабатывает на мальчике несколько лишних рублей…
Об этих фокусах Фраймана знали далеко не все: свои дела обставлял он очень аккуратно, и за ним укрепилась слава человека, который всегда может вывести мальчика в люди. Правда, он берет за это хорошие деньги. Но что на этом свете делается даром?
И вот Сема познакомился с Фрайманом. Бабушка объяснила маклеру, чего она хочет. Фрайман задумчиво покачал головой, потом, внимательно взглянув на Сему, сказал:
— Сделать это нелегко. Но для вас я попытаюсь… Сколько будет семью пять?
— Тридцать пять, — бойко ответил Сема. — А что?
— Читать и писать можешь?
— Боже мой, — с гордостью воскликнула бабушка, — он и по-русски может! Он же у нас грамотей!
— Я подумаю.
— Я вас очень прошу. Вы же знаете, если б не несчастье с мужем, я бы ни за что не отпустила Сему.
— Не просите, — надменно произнес Фрайман, — для вас я сделаю. Он будет иметь хорошее место.
Бабушка неловко поклонилась Фрайману и незаметно приказала Семе сделать то же самое. Но Сема неожиданно спросил:
— А сколько вы возьмете за это?
— Деловой человек! — засмеялся Фрайман. — Я возьму заработок за первые две недели. И ни копейки больше!
— Так, — хмуро повторил Сема и, не прощаясь, вышел вслед за бабушкой.
ДВЕ СТОРОНЫ СТОЛА
Фрайман не заставил себя долго ждать. На другой день он явился, как всегда суетливый, торопящийся куда-то. Бегло окинув взглядом комнату, Фрайман подошел к зеркалу и неожиданно постучал по нему согнутым указательным пальцем.
— О, — воскликнул он, — знаменитое стекло! За него можно взять хорошую цену… Где же ваш маленький?
— Сейчас, один момент, — поспешно ответила бабушка. — Сема, Сема, иди сюда!
— Давайте торопиться! Я же знаю, когда нужно идти к Магазанику. Если идти утром — ничего не выйдет, даю вам честное слово. Если идти после обеда — так он вас на порог не пустит!
— Когда же идти?
— О, вот это как раз нужно знать! — засмеялся Фрайман и тихо добавил: — После обеда Магазаник любит поспать, зачем же ему мешать, я вас спрашиваю? Надо зайти, когда хозяин отдохнет, и не только отдохнет, но уже сидит и пьет чай с вишневым вареньем. Вот это время! Хорошо даже, если вы зайдете после третьего или четвертого стакана, — совсем другой человек, даю вам честное слово… Но, дорогая моя, где же мальчик?
— Я здесь, — нервно говорит Сема. — Мы пойдем?
Фрайман, выпятив нижнюю губу и нахмурив брови, внимательно осматривает его со всех сторон.
— Что у тебя рубаха торчит? Ты не можешь ее воткнуть в штаны? А ну пройдись! — строго говорит он Семе.
Сема неловко проходит по комнате.
— Зачем ты голову опустил? Куда ты смотришь? Ты там потерял что-нибудь? Подними голову! Вот молодец!.. Нет, — говорит он, обращаясь к бабушке, — мальчик неплохой… Я уже там зондировал почву!
Непонятное слово «зондировал» вызывает почтительное удивление Семы, и он с любопытством смотрит на Фраймана.
— Ну, мадам, я беру мальчика. Из него выйдет человек!
— В добрый час, — с тревогой говорит бабушка, — в добрый час.
По улице они идут молча. Около дома Магазаника Фрайман останавливается, подтягивает жилет и поправляет опавшие крылышки черного бантика на манишке.
— Вот, — говорит он, обращаясь к самому себе, — так будет хорошо… Твое мнение, Сема?
Сема молчит.
— Ты видишь эту манишку? — продолжает Фрайман. — Она сделана из бумаги. Ее покупают в пятницу, чтобы поносить неделю и выбросить. Но я, я ношу ее две недели — и ни одного пятнышка!
Довольный собой, он вежливо стучит в дверь:
— Господин Магазаник дома?
— Дома.
— Я на одну минуточку, — оправдываясь, говорит Фрайман и, схватив Сему за руку, тащит его за собой.
В высокой светлой комнате, у стола, покрытого розовой, в цветочках, скатертью, сидит хозяин. На нем бархатная ермолка и черный гладкий сюртук с шелковыми лацканами. Он медленно тянет из блюдечка чай, и его кудрявые, чуть тронутые сединой волосы прилипли к мокрому, покрасневшему лбу.
— Я вам говорил относительно мальчика. Знаете, внук старика Гольдина.
Хозяин кивает головой и ловким движением забрасывает в рот три вишни.
— Он может вам пригодиться в лавке, — продолжает Фрайман, щуря глаза и заискивающе улыбаясь. — Почему мальчику не крутиться возле хорошего дела?
Хозяин кивает головой и, подняв пустой стакан, молча протягивает его прислуге. Девушка в белом платочке берет маленький чайничек и льет заварку, пристально глядя на хозяина. Магазаник внимательно следит за ней. Когда заварка достигает установленного уровня, хозяин кричит:
— Цы!
И девушка останавливается. Она ставит стакан на стол и осторожно набирает из сахарницы ложечку песку — одну полную, потом другую и опять выжидающе смотрит на хозяина. Магазаник поднимает руку:
— Цы!
Вынув из буфета банку с вареньем, девушка неуверенно кладет в фарфоровое блюдечко вишни. Раз, два, три… Бегло взглянув в тарелочку, хозяин властно цедит сквозь зубы:
— Цы! — и вспоминает наконец, что его ждут.
Подняв густые, лохматые брови, Магазаник удивленно смотрит на Сему.
Сема чувствует на себе острый, цепкий взгляд хозяина, но ему хочется смеяться. «Цы, — думает он, — цы! Почему же просто не сказать: довольно? Ой, боже мой, — цы…»
Фрайман незаметно наступает ему на ногу, и Сема плотно сжимает губы.
— Так вот он, этот мальчик, — говорит Фрайман.
Хозяин облизывает ложечку и задумчиво смотрит на Сему.
— Он вам пригодится, умный мальчик! — не унимается Фрайман.
Хозяин кивает головой. Сема нетерпеливо переминается с ноги на йогу. А вдруг Магазаник сейчас крикнет: «Цы!» — что тогда? Но бесстрашный Фрайман не останавливается:
— Ему можно прийти завтра утром?
Хозяин кивает головой и сосредоточенно давит ложечкой лежащие на дне стакана вишни…
Выйдя на улицу, Фрайман глубоко вздыхает и, положив руку на плечо Семы, важно спрашивает:
— Ну, как тебе понравился наш разговор?
Сема насмешливо отвечает:
— Очень.
Но Фрайман не замечает насмешки:
— Ты заметил: он мне ни одного плохого слова не сказал!
— Но он же все время молчал?
— Ай, что ты понимаешь! — с возмущением говорит Фрайман. — Другие бы мечтали о таком приеме. И какое обращение! Вот это я понимаю — богач!
Но Сема не разделяет восторгов Фраймана:
— Значит, мне завтра прямо в лавку?
— Да, — отвечает Фрайман и, хмуро взглянув на Сему, строго произносит: — Цы! Цы!
Хозяин Семы был человек со странностями. К сорока годам он имел уже хорошее состояние, вложенное в дела верные и приносящие солидный доход. Лучшие дома в местечке принадлежали ему. В двух банках Киева — Азовско-Донском и Торгово-Промышленном — Магазаник имел кредит. Он был обладателем ценных бумаг и умел ими пользоваться. Но за все время он почти не выезжал из местечка. Как купец второй гильдии, он имел даже право побывать в Петербурге, но его не тянуло в столицу. «Что я там не видел? — спрашивал он. — Мне и здесь хорошо».
Его дела требовали людей. Ему нужны были помощники дешевые и выносливые. Но Магазаник никому не говорил об этом. Он был девятым сыном заурядного меламеда и самым удачливым. Он нажил состояние, его братья нажили горб. Так почему не помочь им, их детям, их дальним и близким родичам?
К Магазанику приходили племянники и племянницы. Они говорили то, о чем думали их матери и отцы. Они просили денег. Магазаник отвечал им: «Денег я вам дать не могу, но сердце — не камень. Я вам помогу заработать деньги!»
В заброшенных местечках, в окрестных деревушках, на базаре и на бирже он разыскивал родственников. Все с удивлением следили за молодым купцом: добрая душа, дай бог ему здоровья! И он находил двоюродных братьев своей матери, троюродных племянников своего отца, находил и давал им кусок хлеба. В лавках Магазаника не было ни одного чужого человека — от мальчика до приказчика все были связаны с ним родством, хотя бы самым отдаленным, и все чувствовали себя обязанными ему. Разве не протянул он им руку в трудную минуту? Да, протянул. Разве не кормит он их сейчас? Да, кормит. И разве это не божеское дело?
Магазаник был верный слуга богу, но больше всего он думал о себе. Чужие руки в деле — опасные руки, и он с удовольствием посматривал на своих служащих: это сын покойной тети Ривы, это сын дяди Шлемы, а это муж дочери дяди Шлемы. Все свои, все родные, все желают ему добра.
Однажды к Магазанику пришел его брат Нахман, чахлый человек с впалой грудью. Он дышал со свистом, и руки его дрожали.
— Соломон, — сказал он Магазанику, — вы (все братья говорили ему «вы») мне все-таки мало платите.
Магазаник улыбнулся и ласково взглянул на брата:
— Ну какие могут быть счеты между родными! А? Сам подумай: я тебе чужой или ты мне — человек с улицы? Разве не одна мать несла нас под сердцем?
— Но вы мне все-таки мало платите, — упорствовал Нахман.
— Ой, ты не понимаешь меня! Неужели ты думаешь, я забуду кого-нибудь из вас? В моем завещании тебе будет отрезан хороший кусочек!
Этим кончался разговор. Магазаник, статный, плечистый человек с красным затылком и большими крепкими челюстями, не собирался умирать. О завещании он говорил часто так просто, для утешения родни. Он нередко притворялся больным, ставил себе примочки, глотал пилюли. Магазаник притворялся, «чтоб не сглазили». В действительности он за всю свою жизнь болел лишь один раз — корью… В общине не знали его отношений со служащими-родственниками, не знали, сколько и кому он платит. Знали лишь то, что сам Магазаник позволял знать.