е пучки волос, Сема направился навстречу Шере.
Кажется, хорошо? Нет! У Семы никогда не бывает хорошо до конца. Шера шла по улице, но на руке ее болталось пустое ведро. Что может выйти приличного из такой встречи с пустым ведром? Это же первый признак неудачи! Отступать, однако, было уже поздно, и Сема, столкнувшись лицом к лицу с Шерой, тихо сказал:
— Здравствуйте!
Она кивнула головой, с удивлением взглянула на него, и наступила минута молчания, очень долгая и трудная для обоих.
Сема, как назло, забыл заученную фразу, и только последние слова: «если это вам не помешает» — каким-то чудом уцелели в его памяти. Куда годятся эти слова — с ними никуда не сунешься!
— Вы идете набирать воду? — краснея, спросил Сема.
— Как это вы догадались? — улыбнулась Шера.
— А ведро же, — развел руками Сема, чувствуя себя плохо и вспоминая дедушкину лампу.
До самого угла шел он рядом молча и только на другой улице, обрадовавшись чему-то, заговорил торопливо и громко.
— Вы меня не знаете, — воскликнул Сема торжественно, — но я знаю вас!..
— Почему? — неожиданно оборвала Сему Шера, глядя на него смеющимися глазами. — И я вас тоже знаю. Вы — Сема. И вы даже… — она лукаво улыбнулась, — и вы даже Старый Нос.
— Кто сказал? — возмутился Сема. — Я ему!..
— Что — вы ему? — с любопытством спросила Шера и перебросила через плечо тяжелую косу.
— Уши надеру! — угрюмо ответил Сема.
— А еще что?
— Подзатыльников дам!
— Я вижу, Сема, вы не скупой.
— Нет! — сердито огрызнулся Сема. — Он уже получит от меня! Нужно только знать, кто он.
— Это не секрет, — пожала плечами Шера, — мой папа…
Сема посмотрел на Шеру каким-то внезапно остановившимся взглядом и проглотил слюну. В милое положение его поставила эта девчонка! Интересно бы он выглядел, если б захотел отвесить подзатыльник Доле.
— Придется отложить… — смущенно сказал Сема. — А мы ведь уже прошли колодец.
— Вернемся, — улыбнулась Шера. — Так вот, папа сказал: «Этот мальчик — Старый Нос. Он воробей». Это у папы самое ласковое слово… Я вот тоже воробей.
— У нас, наверно, одна стая. — Сема галантно поклонился и, взяв у Шеры ведро, принялся доставать воду из колодца.
Шера подошла к нему и, положив руку на его плечо, заглянула вниз. Ведро еще не коснулось воды, но вот оно опустилось, зачерпнуло немножко. Сема дернул веревку еще раз — и ведро сразу отяжелело.
— Готово, — сказала Шера и, положив свои руки на его, смуглые и шершавые, принялась тянуть веревку.
В эту минуту какой-то незнакомый холодок пробежал по спине Семы, и ему захотелось, чтоб веревка была очень длинной и колодец бесконечно глубоким… Опустив осторожно вдвоем ведро на землю, они молча подняли головы, и глаза их встретились.
— Шера, — тихо сказал Сема, — теперь я вижу, капая вы красивая. У вас глаза как угли.
Но Шера не обрадовалась комплименту.
— Знаете что, — сказала она, — пойдемте к нам. Как раз папа дома, и вы сможете надрать ему уши.
— А как я доберусь до них? — улыбнулся Сема. — У вас есть подходящая лестница?
Они пошли вместе. Сема нес ведро, и, так как он мало думал об этом, вода то и дело выливалась на землю.
— Оставьте мне хоть кружечку! — взмолилась Шера.
— Скажите, — Сема вдруг остановился, — а он вас никогда не трогает?
Лицо Шеры мгновенно сделалось грустным, и Сема понял, что он ляпнул что-то неподходящее.
— Он никого не трогает, — гордо ответила Шера, — слышишь, мальчик! Это только говорят о нем. Ему уже больше сорока лет. И он не виноват, если ему негде руки приложить. Он не виноват, что мама умерла, он не виноват, что у нас никого нет…
Сема уже очень жалел, что затеял этот разговор, но Шера продолжала с укором смотреть на него.
— Он мухи не обидит! А ты говоришь! — с обидой сказала она, неожиданно переходя на «ты».
— Я ничего не говорю! — оправдывался Сема. — У меня тоже нет мамы.
— А кто у тебя есть?
— Бабушка, дедушка.
— Бабушка, дедушка? — удивилась Шера. — И они тебе не могут сделать брюки длиннее?.. Тут же наверняка есть запас, — деловито добавила она. — А ты сам не можешь причесаться? И почему у тебя нос черный? Ты нюхал сажу?
Сема смущенно молчал. Откуда вдруг сажа?
— А из рукава пальто, — не унималась Шера, — торчит локоть. Зачем ждать, пока дыра вырастет? Нужно заштопать, пока она маленькая. Ты понимаешь что-нибудь в этих делах?
— Нет, — признался Сема, — я только иногда для бабушки просовываю нитку в иголку. Бабушка плохо видит.
— А я и дрова рублю, — сказала Шера, — и обед готовлю. И окна у меня блестят… На мне все хозяйство лежит! — вздохнула она. — Мама наша больная была. А у папы сразу руки опустились, побледнел, испугался… Пришлось все самой делать. Видишь?
Но Сема ничего не видел: уже наступил вечер, и улица была темна и пустынна.
— Называется — ушла на минуточку, — всплеснула руками Шера, — и сказала папе: одним моментом будет чай. Хорошая минуточка! — Она подошла к ведру и махнула Семе рукой: — Ты иди! Тебя там ждут, а меня тут ждут.
— Я пойду, — колеблясь, ответил Сема. — А если бы нам еще раз повидаться?
— Даже два, — улыбнулась Шера, — у меня ведь знакомой души нет. А тут вдруг такой кавалер! Только слушай, Сема, — сказала она тихо, — если ты уж нюхаешь сажу, так вытирай после этого нос. Хорошо?
Сема радостно кивнул головой. Сейчас он был согласен на все…
Проходя мимо высокого дома Магазаника с большими, светлыми окнами, Сема заметил маленькую, притаившуюся у забора фигуру. Конечно, какое дело Семе до этой фигуры, пусть делает, что ей хочется, тем более что Сему ждет бабушка. Но все-таки интересно знать, что нужно этому еврею в поздний час возле дома купца? Сема тоже притаился.
Человек в синей куртке с поднятым воротником бесшумными шагами подкрался к забору и, оглянувшись по сторонам, быстро перепрыгнул во двор. Сема последовал за ним. «Наверняка жулик в маске!» — с волнением подумал Сема. В местечке завелась своя собственная маска! Человек, согнувшись, подбежал к полуоткрытому окну и остановился. Сема подполз к нему и поднял голову. Никакой маски не было! Перед ним стоял Антон, к чему-то настороженно прислушиваясь.
— Вот это встреча! — воскликнул Сема, вытирая пот.
— Молчи, — прошептал Антон, зажимая ему ладонью рот. — Слышишь?
Из окна доносились незнакомые звуки какой-то городской веселой песни.
— Что это? — тихо спросил Сема, не понимая, что здесь особенного нашел Антон.
— Стой тихо! — разозлился Антон. — Не понимаешь?
— Что это? — вновь спросил Сема, удивляясь еще больше.
— Фисгармония играет! — прошептал Антон, приставив ухо к окну. — Слышишь?
Сема пожал плечами и тихо выбрался со двора. «Фисгармония — подумаешь, какое счастье! Он даже не знает такого слона и ничего — жив, здоров. Вот Шера — это другое дело. И как все получилось просто, — с удовольствием вспоминал Сема, — я ей сказал, и она мне сказала!.. Как будто знакомы сто лет!..»
СЕМА — НЕ РЕБЕНОК
Тревоги остались позади, и веселое настроение вновь вернулось к Семе. Все-таки жизнь — интересная вещь, даже если в местечке не ходит конка.
Живой человек, если он еще ходит своими ногами, горевать не должен. Вот, допустим, у Гозмана есть такой служащий — Ланцет. Он очень худой и от этого страшно переживает. Такое трудное положение… И действительно, Ланцет очень худой, и кажется, что он весь состоит из палок: две палки внизу, две палки в рукавах и самая тоненькая палка — та, на которой он носит свою голову. Одним словом, Ланцет — не красавец, и влюбиться в него с первого взгляда нет никакой возможности.
Но кто сказал, что это навсегда? Ланцет — живой человек, и всякое бывает! Есть, например, такая болезнь, что если после нее не умирают, то появляется волчий аппетит, и человек начинает поправляться. Или совсем другой случай. Пейся рассказывал, как делали кресло: взяли обыкновенный худой стул и стали его обивать каким-то войлоком, подсыпать опилки, и стул так распух и заважничал, что попробуй теперь сесть на него. Жизнь! В жизни всякое происходит!
И не надо горевать… Сема шел на работу, потихоньку напевая забавную песенку деда:
Быстрая вода, мягкая вода,
Колесо бежит.
Мама варит лапшу,
Папу веселит.
Но, как всегда, Семе и сегодня не повезло с пением, потому что он встретил Пейсю.
— На работу? — охрипшим голосом спросил Пейся.
— Нет, — серьезно ответил Сема, — рыбу ловить.
— Хорошее дело, — согласился Пейся, как-то странно поворачивая голову. — Я знал одного человека, он забросил на ночь невод, а сам лег на краешек сетки и уснул. Проснулся, смотрит, он уже в реке, — оказывается, ночью его утащили рыбы. Он, конечно, сильно расстроился.
— Знаю, — сказал Сема, испытующе всматриваясь в красное лицо Пейси. — А ну-ка, поверни ко мне голову!
Пейся повернулся всем туловищем.
— Я же прошу повернуть голову.
— Не могу, — растерянно прошептал Пейся, указывая пальцем на воротник.
Сема быстро расстегнул черненькую куртку Пейси и остановился в изумлении. На розовую наволоку Пейся напялил галстук, который сразу был серым, малиновым, бурым и кремовым. Галстук так туго стягивал шею, что лицо Пейси покраснело: поворачивался он сразу лишь корпусом и говорил каким-то сдавленным, чужим голосом.
— Где ты это выкопал? — сердито спросил Сема, ткнув пальцем в галстук. — Это же хвост жар-птицы!
— Вы ничего не понимаете! — прохрипел Пейся, обижаясь и переходя на «вы».
— Ну, и умрешь к вечеру.
— Типун вам на язык! — торопливо пробурчал Пейся и, с трудом сняв галстук, зажал его в правой руке.
— Хорошо, — успокоившись, улыбнулся Сема. — Теперь я могу идти на работу. А хомут свой повесь на гвоздик.
— Сам знаю, — надув губы, проговорил Пейся, с нежностью глядя на галстук. — Наверно, завидуешь?