Сема молча опустил глаза. Но бабушка неожиданно пришла ему на помощь.
— Что ты хочешь от мальчика? — серьезно сказала она. — Он уже был мануфактуристом, обувщиком, сбивщиком. И теперь он — я знаю? — курьер. Это первый мужчина в доме!
— Мужчина, — засмеялся отец, расстегивая гимнастерку. — А ты помнишь, как ты любил взбираться ко мне на шею? Сидел тут и размахивал ножками. Не помнишь? А как ты проглотил черную пуговицу. Вот такую — тоже забыл?
— Забыл, — признался Сема.
— Тогда я тебе еще одну штуку расскажу! — с таинственным видом зашептал отец. — Один раз мама оставила нас вдвоем. И ты захотел кушать. Я взял бутылку молока, надел на горлышко соску и дал тебе. А ты сосешь и плачешь, а я бегаю по комнате и не знаю, что делать. Пришла мама, посмотрела на меня и говорит: «Ты дал ему соску?» — «Дал!» — «А ты проколол дырочку?» — «Нет», — «Как же к нему попадет молоко?» И все сразу выяснилось. Ой, без мамы я путал! То, что нужно солить, я перчу, а то, что нужно перчить, я солю. Такой был повар! — Отец внимательно посмотрел на Сему и, выпрямившись, опять начал ходить по комнате. — Мама у нас, Сема, была красивая, умная — умней нас с тобой! Когда я с ней шел, все оборачивались. Такая, Сема, мама была! — Он вздохнул и замолчал.
Сема не хотел нарушать этого молчания, он с любопытством смотрел на отца: казалось, что глаза у него не серые, а седые.
— Ты знаешь, я думаю, — опять заговорил отец, — что все-таки в нем что-то есть от нее. Как ты думаешь, мама? Губы и подбородок? Это же ее! — Он обнял Сему и погладил его по голове. — Худой ты у меня, сынуля. Черный! Глазастый! И злой, кажется? А, Сема? Злой или добрый?
Сема молчал, и так они долго сидели друг подле друга, и лишь на рассвете бабушка ушла к себе. Отец лег и закурил папиросу. Сема заметил, что кушетка слишком коротка и отцу некуда деть ноги. Он тихонько поднялся с постели и осторожно придвинул к кушетке стул. Отец уже спал, но папироса еще дымилась в его смуглой худой руке.
ОТЕЦ (продолжение)
Прошло два дня.
Приезд Якова Гольдина наделал много шума в местечке. Одни говорили, что Яков приехал сменить Березняка; другие уверяли, что он уже давно занимает видный пост в Москве и чуть ли не сам лично расстрелял Николая; третьи утверждали, что Яков приехал для того, чтобы продать дом и забрать с собой в столицу старика, старуху, Сему, — только их там не хватает!
У людей было время для выдумок, и они не ленились.
Раньше в доме двери не открывались, а теперь гостям конца нет — всё идут и идут. То приходят к бабушке занять стаканчик крупы, хотя все знают, что крупу уже давно в глаза не видели, то приходят занять дров, хотя знают, что даже все заборы пошли в печку. И за чем бы ни приходили, даже за кочергой, все норовят зайти в комнату, как будто кочерга лежит на столе или в буфете. Всем хотелось видеть, как выглядит этот Гольдин, которого гнали и не загнали, били и не добили, хоронили и не похоронили.
Пейся тоже не удержался — явился молодой человек!
Он прошел в комнату и смущенно остановился на пороге.
— Иди, — ободрил его Сема, — не бойся.
Отец внимательно посмотрел на мальчика и кивнул ему головой.
— Это Шлемы-мясника сын, — сообщила бабушка, ставшая теперь снисходительной и доброй.
— Здравствуй, — улыбнулся Яков. — Что ты стоишь, как жених? Рассказывай!
— Мы вместе, — краснея, пролепетал Пейся и схватил Сему за руку.
— Служил уже где-нибудь?
— Мы вместе.
— А теперь?
— Мы вместе, — заикаясь, повторил Пейся, как будто он знал только эти два слова.
Сема понял, что ничего хорошего уже не выйдет, и вывел приятеля в коридор.
— Что с тобой, — удивился он, — вата во рту?
— Ничего.
— Заладил: вместе и вместе! Умный разговор!
— А зачем мне это? — быстро успокоился Пейся. — Посмотрел, что за штука твой отец, и мое дело кончено.
— Ну и как?
— Обыкновенный.
— А что ты хотел? — обиделся Сема.
— Ничего я не хотел… А револьвер настоящий? — недоверчиво спросил Пейся.
— Игрушечный! — разозлился Сема. — Стоило б его на тебе попробовать.
— Ша! — поднял руку Пейся. — Не задавайся так… Ты видел, как мой папа рубит кость?
— Нет, — признался Сема.
— Тоже стоит посмотреть! — важно сказал Пейся. — А я не задаюсь.
Они расстались, и новые гости сменили Пейсю. Зашел Трофим, сидел с отцом часа полтора, чертил что-то на бумаге, курил. Бабушка несколько раз заглядывала в комнату и обиженно пожимала плечами. Сидят шушукаются! Какие могут быть дома секреты? И как люди не поймут, что ему надо отдохнуть? Приходили друзья Якова — фабричные, сапожники, бондари, смеялись, шутили, вспоминая что-то.
Бабушка опять бурчала, обращаясь к деду:
— Они, когда сядут, забывают, что надо встать.
Но приходили и к ней гости и обязательно целовались и твердили, что с них двойное поздравление: за сына и за отца. Ведь это все равно как нашли — и того и другого! Наконец шум затихал, и семья собиралась в столовой к обеду. Дедушка уже чувствовал себя неплохо и совался во все домашние дела. То ему надо осмотреть чердак, то ему надо ремонтировать кухню, то вдруг, оказывается, необходимо срочно переставить всю мебель. Сила, покинувшая старика во время болезни, вдруг вернулась к нему, и он искал себе дела. Все было хорошо, только в политике дедушка никак не мог разобраться и за обедом всегда нападал на сына. Так было и сегодня.
— Я не понимаю, — дед пожал плечами, — что происходит? В каком я свете?
Яков молчал, бабушка запретила ему затевать большие разговоры с дедом.
— Хотел сегодня выйти в город, — продолжал дедушка, — она не пустила. Но я же человек! Я обязан знать!
— Хорошо, — улыбнулся Яков. — Пришли красные.
— Красные? — недоумевая, повторил дедушка. — Что же мы будем делать с царем?
— Его уже давно нет.
— Николая нет? — спросил дедушка таким тоном, как будто они с царем всю жизнь провели вместе. — Ай-я-яй! А кто же есть?
— Мы, — серьезно ответил Яков, — большевики.
— Большевики! — Дедушка почесал затылок и с подозрением взглянул на сына. — И какую же ты у них занимаешь должность?
— Я — комиссар.
— Нет, — нахмурился дедушка, — ты меня не забрасывай такими словами: комиссар! Ты мне скажи просто: исправником, допустим, ты можешь быть?
— Могу, — улыбнулся отец.
— А вице-губернатором?
— Могу и вице-губернатором.
— А губернатором?
— Тоже.
— Обожди! — Дед встал, подошел к столу и начал рыться в старых книгах. Все время ему попадалось не то, что он искал. Наконец, вытащив из-под груды бумаг запылившийся, старый журнал и хитро улыбнувшись, он подошел к сыну. — Ты видишь, кто это? — спросил он, указывая пальцем на портрет тучного человека с бакенбардами, обвешанного орденами. — Это его превосходительство, — с почтением произнес он, — киевский генерал-губернатор!
— Вижу.
— И ты можешь быть все равно как он?
— Все равно.
Дедушка испытующе посмотрел на сына и, покачав головой, неожиданно прекратил разговор.
— Сарра! — тихо сказал он бабушке. — Ты видишь, что делается? Эти гости могут его окончательно свести с ума!.. Яша, — спросил он ласково, — почему бы тебе днем не поспать два часа?
— Вот что я тебе отвечу, отец, — сказал Яков, смеясь одними глазами и подмаргивая Семе. — Руководитель правительства России, помощник Ленина — Яков Свердлов.
— Тогда выходит, что я, — все еще не веря, произнес дедушка, — могу стать полицмейстером? — Он расхохотался и, размахивая руками, заходил по комнате. — Интересно!.. Ну, а ты… — обратился он к Якову, — ты пока что комиссар? Это много или мало?
— Много.
— А кто же над комиссарами старший?
— Ленин.
— Ленин… — задумчиво повторил дедушка. — Он не был в кабинете министров?.. Нет? А в государственном совете?.. Тоже нет? Где же он был?
— Там, где я, — улыбаясь, ответил Яков и крепко обнял дедушку. — Там, где я, папа!
Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:
— Подумайте, что делается! Не тот свет.
Бабушка прервала их беседу:
— Уже встретились! Вот так, Сема, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.
— Нет, не можем, — засмеялся Яков. — Я хочу, мама, немного пройтись… Как ты думаешь, Сема?
— Конечно! — обрадованно воскликнул Сема и полез за шинелью.
— Что это такое? — удивился отец.
— Шинель, — дрогнувшим голосом ответил Сема.
— От нее же остались одни рукава!
— А я что говорила, — вмешалась бабушка, — но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?
— Нет, — обиженно пробурчал Сема, — я пойду в ней.
Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:
— Товарищ курьер, следуйте за мной!
Сема с удовольствием подчинился.
Старые улицы местечка! Все здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сема?» Но Сема идет молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок — матери. Это хорошо!..» Яков медленно шел по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось — ничто не изменилось в местечке.
Но рядом в шинели шел сын. А на земле — следы копыт и колес, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идет хромой солдат, и на фуражке его еще свежий след оторванной кокарды. Война, война… Она продолжается, идет этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.
А вот здесь, на этом бульваре, он сидел с женой. Может быть, еще сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трех низеньких ножках? А может быть, срубили уже ее? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой…