— Ну, садись и слушай внимательно. К кому попали бы эти змеи? К сыну Лурии. Так. К сыну околоточного. Так. К сыну ребе. Так… Ну, довольно. Слушай, что могло быть. Ребе Иоселе увидел змей и прочел, что на нем написано. Ничего хорошего там не сказано ни о нем, ни о раввине, ни о царе. Тогда твой ребе берет змей и идет к околоточному. Околоточный берет змей своего сына и спрашивает: не то ли самое написано в нем?
— Потом?
— Потом зовут детей и лупят их каждый по-своему. Дети говорят, что змеи выменяли у Пейси. Зовут Пейсю. Пейся говорит, что он тут ни при чем — бумажки дал Сема. А чей Сема сын? Сын каторжника. Приглашают Сему и спрашивают, где он взял эти листочки. Сема отвечает: листочки дал Моисей. Потом приходят сюда гости и отправляют дядю Моисея на поправку, потому что он похудел и ему вреден здешний климат.
— И куда бы тебя отправили? — испуганно спрашивает Сема.
— Если бы меня не отправили на свиданье с покойной мамой, то меня бы загнали в какую-нибудь Пинчугу. Прошлый раз я жил в деревне Погорюй, а теперь бы меня сунули в деревню Покукуй.
Сема встал и, тяжело вздохнув, сказал:
— Ну, не надо мне твоих листочков даже… — он остановился, — даже даром.
— Я думаю, что ты научишься ими пользоваться, Старый Нос, — весело сказал Моисей. — Ну, рассуди сам, зачем на небе эти листочки? Там они ни к чему. А здесь — другое дело. Сначала листочки сыплются, а потом дерево падает! Понял?
— Как раз это, дядя Моисей, нет, — застенчиво говорит Сема, — но остальное все понял. Теперь если б меня спросили, чьи листочки, я бы…
— Что — ты бы?
— Я бы молчал.
— А тебе — раз по зубам!
— А я ни слова.
— А тебе — два по зубам!
— А я ни слова.
— А тебя головой об стенку!
— А я ни слова.
— О, в тебе, кажется, есть кусочек от твоего папы. — смеется Моисей и ласково обнимает Сему.
Дедушка приходит со службы и застает их в горячем споре. Молча присаживается он к столу и слушает.
— Ну, что ты не понимаешь? — говорит Моисей. — Я, конечно, попал в тюрьму. Ты думаешь, я был намного старше тебя? Тюрьма — это такая штука: принимают молодых, выпускают старых. Посидел я там полтора года, и захотелось мне на улицу. И я сумел сделать дело. Год я дышал чистым воздухом, но жандармы услышали мой запах, и я опять очутился в тюрьме. Это была пересыльная тюрьма со всеми удобствами и видом на море. Там я познакомился с твоим папой. Он все время торопился знать, что будет завтра.
— Я вижу, что у Семы нашелся воспитатель, — вступает в разговор дедушка. — Ты ему не можешь рассказать что-нибудь веселее?
— Почему нет? Вы не думайте, что Старый Нос ничего не смыслит. В нем есть хороший кусочек от его папы.
Дедушка смеется:
— Сема, ты слышишь, что он говорит? Не дай бог, если к папиному кусочку прибавится еще кусочек от Моисея. Бабушке опять придется иметь дело с передачами.
— Ну, этим еще не пахнет, — успокаивающе сказал Моисей. — А как ваша служба? Есть на хлеб с маслом?
— Ай, служба… — Дедушка машет рукой, — Лучше встретить волчицу, потерявшую детей, чем дурака, нашедшего деньги!
— Кто же этот дурак?
— Не дурак, а дураки, — поправляется дедушка. — Первый — это мой хозяин, второй — его компаньон, а третий, самый большой, — это я. Служащий глупцу сам глупеет. Я от них ухожу!
Бабушка стелит скатерть и важно расставляет тарелки:
— Кончайте уже говорить — ужин на столе.
С каким вкусом бабушка произносит эти слова: «Ужин на столе», с каким удовольствием она их выговаривает, — честное слово, стоит специально прийти послушать!..
— А ну-ка, повернись сюда. Подними руку!.. Опять у тебя дырка в рукаве. Не понимаю, — смеется дедушка, — каждые три-четыре года шьем тебе новый костюм, и все не хватает!
— Разве это дырка? — возражает Сема. — Это ерунда. Вот это дырка, я понимаю! — И он с важностью показывает рваный башмак.
— Ничего, — утешает Сему дедушка, — иногда люди носят дорогие штиблеты, но далеко не идут.
— Ну, мой папа уже далеко пошел.
— Твой папа, Сема, особенный человек. Хотя он мой сын, я могу это сказать.
— Особенный… Что ж в нем особенного?
— У папы, Сема, такое сердце, что на четверых хватит.
— А на какие деньги теперь будем ему посылки слать? Службы уже нет, дедушка!
Но дедушка, видно, не намерен продолжать этот разговор; ущипнув Сему за щеку, он ударяет ногой об пол и неожиданно запевает:
На высокой горе,
В зеленой траве,
Стоят двое немцев
С длинными кнутами,
Оц моц, коценю,
С длинными кнутами!
Знаешь ты эту песню? — спрашивает дедушка.
— Нет, не знаю.
— Такой большой кавалер уже должен знать хорошие песни. А эту ты знаешь?
Пусть нам будет весело,
Пусть живется весело.
Ой, зовите музыкантов,
Пусть живется весело!
— Не знаю.
— Какой стыд! Это же…
В это время входит бабушка. Она недоуменно смотрит на деда:
— Нашел себе занятие. Во-первых, ты разбудишь Моисея. Во-вторых, отчего тебе так весело?
— А что? — не соглашается дедушка. — По-твоему, весь город должен знать, что Гольдин без службы? Пусть лучше думают, что мне хорошо, пусть думают и даже лопаются от зависти.
— Положим, базар уже все знает.
— Знает, так тем лучше. — И дедушка берет бабушку под руку и, улыбаясь, напевает:
Пусть нам будет весело,
Пусть живется весело.
Ой, зовите музыкантов,
Пусть нам будет весело!
— Я вижу, что ты выживаешь из ума. Лучше бы спросил, где я была.
— О, ты уже, наверно, начинаешь давать домашние обеды.
— А если да, так что?
— Ничего. Твои обеды…
— Могут сосвататься к твоему флигелю! — отрезает бабушка.
— Моисей… — вдруг кричит Сема, — Моисей встал!
Спор утихает. Бабушка снимает платок и, взяв в руки тарелки, идет на кухню; дедушка ставит перед собой коробочку с гильзами и, насвистывая, набивает папиросы.
— Я имею к вам разговор, — тихо говорит Моисей.
Сема забивается в угол и делает вид, будто внимательно изучает пятнышки на стене. Он щурит глаза, поплевывает, трет рукавом, что-то шепчет, но уши его — там, около дедушки и Моисея.
— Я должен знать точно, кто я, — говорит Моисей. — Вы мне сказали тогда, что отец у меня умер от чахотки. Так. Братья есть, сестры есть? Как их зовут? Что они делают?
— Вы можете быть спокойны, как за железной стеной. Вы, то есть настоящий владелец паспорта, — в Америке, братьев у него нет. Есть одна сестра — слепая, она живет в местечке Трегубы. Вяжет чулки. Он был щетинщик и дома жил мало. А люди, знающие его, предупреждены.
— Значит, одна сестра… — задумчиво повторяет Моисей. — Одна, это хорошо.
— А что, вы собираетесь в дорогу?
— Я должен через пять дней уехать.
Сема бросается к Моисею и взволнованно спрашивает:
— Как, ты уедешь? Надолго? Кто же будет у нас?
— Кто будет? — смеясь, повторяет Моисей. — Черт его знает, кто будет и что будет!
— Ты ж мне не рассказал, как ты бежал!
— Тише, Сема! — сердито кричит дедушка. — Что ты пристал с глупыми вопросами? Сколько раз я тебе говорил: не вмешивайся, когда говорят старшие!
Сема обиженно умолкает. Ох, эти старшие — покоя от них нет человеку!
Старый Нос сидит, опустив голову на колени. Он гадает: если Моисей подойдет к нему перед уходом, значит, останется, если нет — уедет. Если дверь откроется, значит, останется, если нет — уедет. Если в странице меньше ста строчек, останется, если нет…
— Обидели молодого человека, — слышит Сема знакомый голос и поднимает голову.
Моисей, улыбаясь, стоит рядом с ним:
— Обидели молодого человека… Может быть, молодой человек пойдет с Моисеем к фабрике?
— Конечно, пойдет. — И Сема быстро натягивает куртку. — А где ящик?
— Здесь, со мной.
— Ну, пошли!
…Опасаясь подозрений, Моисей продолжал торговлю порошками и палочками, хотя нужды в этом уже не было. Покупки завертывались в чистые белые листки, и, может быть, поэтому покупателей стало меньше. Но по-прежнему весело покрикивал хозяин, и Сема восхищенно следил за каждым его движением. Они вышли сегодня позже обычного. Моисей разложил товар и, подстелив платок, присел на камень:
— Ну, мудрец, загадки умеешь отгадывать?
— Загадки? Смотря какие.
— Ну, ответь мне: чего нельзя увидеть?
— Своих ушей.
— Ну, это положим! — Моисей быстро приподнял брови, и уши его смешно зашевелились. — Видел, брат?
— Видел, — с восхищением повторил Сема, пристально глядя на красные уши Моисея. — Как же это они сами?
— Нет, ты отвечай на вопрос.
— Значит, не уши?
— Нет… Ну, слушай. Нельзя увидеть следов птицы в небе, следов змеи на скале. Правильно?
Сема подумал:
— Как будто правильно.
— А кого не хочется видеть?
— Не знаю.
— Того, кто сюда идет, только не смотри на него.
Через площадь медленно и тяжело шагал полицейский — сомнений не было, он шел к ним. Сердце Семы испуганно сжалось.
— Беги, дядя, — прошептал он, — направо, через сквозной двор! Попадешь к Пейсе, скажешь — я послал…
Моисей засмеялся и погладил Сему по голове:
— Спасибо, но давай не будем спешить.
Полицейский подошел и, небрежно кивнув головой, сказал:
— Ну-ка, пойдем со мной!
— У меня торговля, ваше благородие, — спокойно ответил Моисей.
— Ладно, — хмуро прервал полицейский. — Пойдем. Здесь всего ходу два шага!
Моисей захлопнул ящичек и, подмигнув, отдал его Семе:
— Понесешь домой.
Сема хотел ответить, но язык не слушался его. Молча принял он товар, с затаенным дыханием ожидая конца. Моисей пошел с полицейским. Сема робко поплелся за ним.