— А мы? — рассердился Сема. — Я уже передвинул ремень на последнюю дырку. Ты про нас забыл?
— Нет, — улыбнулся Пейся, чувствуя, что он проболтался зря, — не забыл. Но обед был такой противный, что я уже жалею, зачем я его ел. И потом… — Пейся задумался, не зная, чем же еще оправдаться. — Да и потом это ведь из кухни больных. Как же это можно оторвать у них сразу три обеда? Это же некрасиво!
— Правильно, — согласился Сема и протянул ему топор: — Становись работать, а я пойду домой обедать.
Пейся с недовольством взял топор, а Сема, еще сильнее подтянув пояс, вышел во двор. В воротах он встретился с доктором. Доктор улыбнулся и протянул ему обе руки.
— Спасибо, — сказал он, — спасибо! Я всегда говорил, что человек обнаруживается в любом географическом пункте…
Он продолжал держать Семины руки, и Сема чувствовал себя очень неловко: выдернуть нельзя, а стоять так неудобно.
— Так вот, — продолжал доктор, — прошу вас наверх с нами отобедать, как раз подбросили продукты.
— Благодарю вас, — ответил Сема, проглатывая слюну и испытывая небывалое томление под ложечкой, — третий день почему-то нет аппетита! Ну, просто ничего не хочется…
Обед дома был слаб даже для Семы. Усталость после непривычной работы охватила его, и Сема раньше обычного решил лечь спать. Он приготовил свою постель, положил шинель поверх одеяла и — как был: в носках, брюках, рубашке — лег в кровать. И все-таки осенний холод пробирал его, и он долго не мог уснуть. В комнате было холодно. Он ворочался с боку на бок, спал и не спал, видел щепки, разбросанные на земле в сарае, видел Моисея с браунингом в руке, видел Шеру. Но и этот полусон был нарушен скоро. Сема услышал цокот копыт на мосту и, вскочив, подбежал к окну. Опять шли конные отряды, опять гремели и тряслись по дороге грязные тачанки… «Куда они идут? — спрашивал себя Сема. — И идут, и идут!.. Может быть, это последние? Может быть, это конец?» Прильнув лицом к оконному стеклу, Сема с волнением смотрел на улицу.
Нет, еще не конец! Целую ночь горел свет в комнате комиссара, и только на рассвете Трофима оставили друзья, и он, составив четыре стула, прилег, накинув на плечи холодную куртку. Спал ли он? Может быть, просто лежал и думал о чем-нибудь. Сема тоже не уходил домой. Он сидел у окна и, подперев кулаками голову, смотрел на Антона. В тревожной тишине поднималось над местечком серое утро. С улицы доносились чьи-то простуженные голоса и тоскливое конское ржанье. Что случилось, Сема не знал. Говорили о прорыве на фронте. Дурные вести приходили с позиций. Опять зашумело местечко. Люди с испуганными лицами стояли у окон, провожая глазами нескончаемый поток. Облепленные грязью, со скрипом и грохотом катились тачанки, с деревянного моста несся глухой цокот копыт.
Антон подошел к фисгармонии, смахнул рукавом пыль с маленькой крышки и, подняв ее, ударил два раза пальцем по клавишам.
— Ты не хочешь спать, Антон? — тихо спросил Сема.
— Нет.
Они помолчали… Сема подошел к Антону и, присев рядом, опять заговорил:
— Что это такое, скажи мне? Куда все идут?
— Кто совесть имеет, тот здесь не сидит, — ответил Антон, пристально глядя ему в глаза. — Тебя зачем стрелять учили?
— Это я знаю, — обидчиво ответил Сема.
— Знаешь, а спрашиваешь. Своих господ спровадили, чужим дорогу покажем! — громко сказал Антон и ударил кулаком по клавишам.
В это время отворилась дверь, и в комнату вошел Трофим с удивленным, насмешливым лицом.
— Так вот кто не дает спать комиссару, — улыбнулся он и остановился на пороге. — А я слышу, кто-то рядом гудит, и гудит, и гудит. Что ж, думаю, пойду посмотрю. Ты почему, Антон, злой такой?
— На фронт хочу.
— Это уже решено?
— Решено, — улыбнулся Антон. — И назад ходу не будет, товарищ комиссар.
— Так… — Трофим задумчиво покачал головой, — А ты, Сема, просто сбежал от бабушки? Я вижу, ты хочешь, чтоб она меня окончательно разлюбила. Это же нехорошо с твоей стороны.
— Я думал, что я нужен.
— Нужен, — Трофим похлопал Сему по плечу, — непременно нужен! Но почему ночью? Почему на рассвете? Идите тихонько и не стучите своими проклятыми каблуками. У меня народ только уснул — Полянка, Моисей. Чуете?
— А как же со мной, товарищ комиссар? — умоляющим голосом спросил Антон. — Разве я негож?
— Гож, гож, — засмеялся Трофим. — Приходи днем.
Антон кивнул головой и тихо вышел из комнаты. Сема уныло побрел за ним:
— Ты правда на фронт хочешь?
— Нет, шучу! — обиделся Антон. — Что я здесь потерял, чтоб сидеть? Даром стрелять учился?
— А если не возьмут?
— Пойду.
— А если не позволят?
— Пойду.
Сема глубоко вздохнул и с завистью посмотрел на Антона:
— У меня дедушка с бабушкой. С ними не сговориться.
— А ты убегай!
— Как это?
— А просто, бери и убегай. Сходи к Полянке, скажи: так, мол, и так — и убегай. Потом вернешься, зараз все расскажешь и деду и бабке.
— А если убьют?
— Передадут, — успокоил Сему Антон, — это уж обязательно товарищи передадут! И еще распишут, какой же ты храбрый был, — одно удовольствие бабушке!
— Да, — рассеянно согласился Сема, — одно удовольствие.
Они опустились на ступеньки, и Антон, высыпав махорку на широкую ладонь, принялся скручивать цигарку. Уже начинался день. Сема тяжело вздохнул и протянул руку товарищу:
— Я пойду. У меня дома переполох. Ищут, наверно!
Антон с недоумением посмотрел на него и пожал плечами:
— Вырос до неба, а ищут. Да я бы…
— Да ты бы!.. — Сема безнадежно махнул рукой. — Тебе бы такую бабушку!..
В доме действительно уже проснулись, а может быть, и не ложились вовсе. Увидев Сему, дедушка покачал головой и улыбнулся:
— А что я тебе говорил? Пожалуйста, явился. А ты уже думала, что его убили. Специально поставили пушку.
Бабушка молчала, она сняла с головы клетчатую косынку и вытерла ею бледное, постаревшее за ночь лицо.
— В чем дело? — весело спросил Сема, притворяясь удивленным. — Я же сказал, что могу задержаться. Такая служба!
— Чтоб она уже провалилась сквозь землю, твоя служба, — вдруг вспыхнула бабушка, — чтоб ты уже не смог найти к ней дорогу! Лучше б она сгорела раньше, чем ты ее нашел! Служба! Ты боялся, что у меня еще остался один черный волос? Так он уже стал белым за эту ночь!
— Да, Сема, нехорошо, — нахмурился дедушка. — Я, конечно, понимал и был спокоен. Но разве можно так огорчать бабушку? Где было твое сердце, не понимаю.
— Это он сейчас так говорит! — опять закричала бабушка. — А всю ночь он ходил по комнате и каждую минуту выбегал на улицу смотреть, не идешь ли ты.
— Я таки виноват, — тихо признался Сема, понимая, что о фронте не может быть и речи. — Я больше не буду.
Дедушка встал и, подойдя к кровати, поправил подушку:
— Теперь, Сема, спать, спать. Мы закроем здесь ставни и сделаем тебе ночь. Спи!
— Да, — вмешалась бабушка, — скорее в постель! У тебя такие глаза, как будто ты всю ночь крошил лук. Ложись тут. Сними с себя все. И укрой как следует ноги.
Сема проснулся, услышав в соседней комнате чей-то незнакомый голос. Он насторожился. Кто ж это может быть? Сема осторожно сполз с кровати и, слегка приоткрыв дверь, заглянул в щелку: Моисей! Как же это он не узнал Моисея? Хорошее дело! Сема быстро натянул штаны и без рубашки, растрепанный, с заспанным лицом, прошел к гостю.
— А вот и командующий! — обрадованно воскликнул Моисей и улыбнулся. — Кто же это спит так поздно? Позор, Сема! Люди уже садятся обедать.
— Не говорите, — вздохнула бабушка. — Вы думаете, он был дома? Всю ночь торчал около комиссара. Вы мне только скажите правду, Моисей: вы действительно не можете без него обойтись?
— Я его не видел, — удивился Моисей. — Где ты был?
— Я был рядом, в другой комнате, — быстро заговорил Сема. — Части идут на фронт. Я смотрел в окно.
— Сами видите, — Моисей подмигнул деду, — у него было неотложное дело.
— Я хотел бы спросить вас… — замялся дедушка, — об одном моменте.
— Пожалуйста.
— Интересно, если не секрет, сколько вы имеете войска?
— Только по России? — серьезно осведомился Моисей. — Или с Украиной?
— Можно отдельно по России, — любезно согласился дедушка, — и отдельно по Украине. А потом мы подобьем на счетах.
Моисей улыбнулся и положил руку ему на плечо:
— Как это у евреев считают детей, чтобы не сглазить?
— Детей? — удивленно переспросила бабушка. — А-а… Считают так: не один, не два, не три, не четыре…
— Понимаю, — кивнул головой Моисей. — И я так считаю красные войска, чтобы не сглазить. Не одна тысяча, не две тысячи, не три тысячи… — Моисей умолк и, засмеявшись, добавил: — Не один миллион, не два миллиона!.. Одним словом, можете спать спокойно.
— Смотри, Сема, — обратился дедушка к внуку и указал на Моисея. — Вот это голова! Ничего мне не ответил и все-таки не обидел. Вы знаете, Моисей, я имею симпатию к вашей голове!
— Лишь бы не назначили за нее цену, — серьезно ответил Моисей и встал. — Отправляюсь, мои дорогие, на фронт. — Он закурил и, затянувшись, мечтательно произнес: — А потом я начинаю учиться на врача!
— Как это — на фронт? — ужаснулась бабушка. — Вы же только что встали с постели.
— Правильно, — согласился Моисей. — Раз встал, значит, могу идти. И друзья твои покидают тебя, — обратился он к Семе. — Полянка уходит, и молодой этот, ну с фисгармонией, тоже идет!
— Антон? — Сема взволнованно забегал по комнате. — Вы слышите, дедушка? Антон тоже идет!
Но на дедушку это сообщение не произвело никакого впечатления. Бабушка, обняв Моисея, что-то шептала, покачивая головой. Она застегнула крючок на его куртке и, внимательно посмотрев, сказала:
— Дай бог нам тебя уже видеть обратно!
— Дай бог! — повторил дедушка.
— Здоровым и богатым! — воодушевилась бабушка. — Чтобы у тебя было всего, сколько ты захочешь!