Он прищурил маленькие белобровые глаза, ехидно кривя рот.
-- Я вот сейчас с Марьевского моста швырнул в прорубь собачонку купчихи Усовой, за это тоже башку проломят?
Плоскогрудый, со втянутыми грязношафранными щеками, поросшими колючей щетиной, большеголовый, он широко расставил свои кривые ноги в стоптанных галошах, откинул на крестцы полы желтенького ватного пиджака, подперся руками в бедра.
-- Я, может, нынче архиерею дерзил, ну? -- Поддевкин оттопырил сковородником губы.-- Вы знаете, кто есть Осип Аверьянович Поддевкин? Что? Я, может, с Николай Иванычем -- студентом -- печатал все дни запрещенные листки!
-- Про что, милачок, про что ты? -- подпрыгнул, хватая его за руку, Илья Микитич.-- Про какого ты Миколая Иваныча? Где он?
-- Цыц! -- крикнул на него Поддевкин.-- Нишкии. Это дело запрещенное!
Он петухом налетел на Илью Микитича -- нос к носу; как крылья, расставил красные руки.
-- Может быть, вы переряженные крючки, чего у меня выпытываете? Не вижу по харям?
Осип запахнул пиджак, оправил барашковую шапку, круто обернулся к нам спиной.
-- Идите своей дорогой, а я своей.
-- Этого оставить нельзя! -- испуганно завопил Илья Микитич, хватая Поддевкина опять за руку.-- Расскажи, пожалуйста, кто это Миколай Иваныч! Мы тебя без этого не отпустим!
Осип Аверьянович вспылил.
-- Ну, студент! Ну, подметные письма печатал!..-- вытянув шею, задергал он подбородком; как челнок -- вверх и вниз заходил его острый, искусанный блохами кадык.-- Ну, не признает начальства!
-- Где он, Ося? Где? -- тормошил Поддевкина задыхающийся Лопатин.-- Эко, господи!.. Насилушку наткнулись!.. Где он, голубеночек?..
-- Вы, видно, тоже из таких? -- равнодушно спросил Поддевкин, глядя куда-то поверх наших голов.
-- Из их же! Из их же! -- воскрикнул Лопатин.-- Говори скорей, где Миколай Иваныч? Другу неделю его ищем...
-- Посадили его онамедни в каменный мешок,-- с удовольствием ответил Осип.-- К тройному расстрелу поведут... Ну?
-- Постой, не ври, это ты следы заметаешь! -- завизжал Лопатин.-- Коли намекнул, досказывай, а то у нас с тобой драка будет... я человек горячий!..
Илья Микитич уже тряс Поддевкина за "жабры".
Мимо проехал водовоз.
-- Будошника-то сзади разве не видите? -- спросил он, вытираясь полою полушубка.-- Он вас сейчас помирит.
-- Николай Иваныча теперь не достанете,-- сказал Осип, когда мы спрятались от будочника за угол,-- Был, да сплыл... А если вам надо таких, ищите по ночлежкам -- там всякий народ водится... Это неправда, что я был в одной компании с ним.-- Поддевкин усмехнулся.-- Не взяли они меня через характер: по пьяной лавочке я хуже свиньи...
Помолчав, он глубоко надвинул на лоб шапку, опустил красивейшие девичьи ресницы, так не подходившие к его цыганскому лицу, махнул рукой.
-- Уходите-ка, друзья, от меня к черту, да право!.. Вы, может, в самом деле переодетые крючки!..
Заложив руки в карманы, не попрощавшись, широко зашагал, хрустя снегом, по пустынным улицам пригорода.
Большая станционная зала, где мы с Лопатиным устроились, прокопченная гарью, с удушливым запахом пота и дыма, с паутиной по карнизу и высоко подвешенными газовыми рожками, была битком набита народом. Ехали в отпуск солдаты, мужики-белорусы в Сибирь, мастеровщина, шахтеры. Все это беспорядочными, скверно-пахнущими серыми кучами разбросалось на заплеванном асфальтовом полу, покрытом мусором, окурками, лоскутками бумаги, обсосанными селедочными головками, галдело, плакало, молилось, со свистом и хрипом кашляло, не в меру громко гоготало. Как пастух среди овец, меж узлов, постелей, сундуков, корзин, спящих детей и женщин, мирно беседующих групп ходил русый красавец жандарм в белых перчатках.
Закусив, мы выбрали себе место в углу; приглядевшись к соседям, начали совещаться о том, что делать завтра, куда пойти, кого спросить. Встреча с Осипом, его рассказ про Николая Ивановича, даже не самый рассказ, а его последние слова, что студент не один, что в городе есть еще люди, подобные ему, окрылил нас, раздул слабую искорку веры в живой огонек. Ласково поглаживая меня по плечу, Илья Микитич, наклонившись, шептал:
-- Ничего, Петрович, не дается без труда... Другой раз дуешься, дуешься, того гляди -- пупок лопнет!..
-- Он вот говорил: по ночлежкам надо искать... Там будто бы того... Мы завтра туда?
-- Видишь ли...
В это время лежавший сзади человек в вылинявшем картузе и бобриковом пальтишке, из-под которого виднелась серая сарпинковая рубаха с тесемками вместо пуговиц, с виду лет двадцати семи, потрогал его за руку.
-- Товарищ, у вас нет ли спички?
-- Я не курю,-- сухо ответил Илья Микитич.
Человек поднялся и попросил спичку у солдата.
-- Товарищем меня обозвал,-- подмигнул Лопатин.-- Спасибо, денег с собой нет, а то, по-товарищески-то, обчистил бы, лахарь!..
Илья Микитич знал, что я курю и что у меня вышел табак. Помявшись, взглянул украдкой несколько раз на соседа, не вытерпел:
-- У вас, извините, нет ли лишней штучки для Петровича?
Он кивнул на папироску, потом на меня.
-- Добились мы с ним, даже на табачишко не уберегли...
-- Есть,-- с готовностью ответил тот.-- Пожалуйста.
Разговорились. Видим: парень сметливый, балагур, с головой. Рассказал нам, что из Питера, слесарь, ждет пересадки пятый час, зовут Платон Матвеич. Блестя темными выпуклыми глазами, неожиданно спросил Лопатина:
-- Почему вы засмеялись, когда я вас назвал товарищем?
Илья Микитич неловко завозился на своей сибирке, стал отнекиваться.
-- Нет, в самом деле почему? -- напирал Платон.
Тогда Лопатин сказал:
-- Чудным мне это показалось: видимся в первый раз, а вы на меня -- товарищ!.. Какой же, думаю, я товарищ?..
Незнакомец засмеялся.
-- Первейшие товарищи! -- воскликнул он.-- Оба голодны, спим на полу, в грязи, обоих могут выгнать отсюда, а почнем артачиться -- накладут в загривок. Чем не товарищи?
-- Это верно, браток,-- привскочил Илья Микитич.-- Слова твои, если хочешь знать правду,-- золото!.. Житья нам нет путного!..
Чем дальше говорил наш новый собеседник, тем увлекательнее. Пропало к нему недоверие. Пошептавшись, мы сказали:
-- Обожди-ка, слушай: ложись к нам в середку и рассказывай, будет сподручнее. Не ровен час, какая-нибудь собака подслушает...
-- Не из одной ли он компании с Николаем Иванычем, поласковее будь,-- предупредил я Лопатина.
Слесарь перелег к нам в середину и стал говорить о жизни на заводах, но мы перебили:
-- Это мы, друг, знаем: сами хватили горячего до слез!.. Расскажи, что делать?..
И мы передали ему свои похождения. -- Так, ребята, нельзя! -- со смехом воскликнул рабочий.-- Вы могли весь коленкор испортить... В ночлежки! Зачем вас идол понесет в ночлежки?.. К адвокатам на какой-то рожон шлялись!..
-- Как же, Платонушка, быть-то?
-- А вот надо сообразить: дело не шуточное... Взяли список товарищей-то от адвоката? Нет?.. Ведь вас же слопают! Надо секретно!.. Эх вы, гуси-лебеди!.. Надо обмозговать...
Утром он свел нас в трактир, напоил чаем и посоветовал ехать домой.
-- Недели, через две получите письмо: приезжайте, дескать, лыки покупать. На вокзале вас встретит человек в поддевке, спросит: "Вы откуда?" Скажите: "Осташковские, знакомые Платона". Будьте с синими платками под шеей. Дальше все само собою оборудуется.
Достав кошелек, слесарь подал три рубля денег на дорогу.
-- Как же так? -- растерялся Илья Микитич.-- Небось последние?
-- Последние не отдал бы,-- сказал он.
Илья Микитич повертел в руках кредитку, поглядел на меня: как ты, дескать, Иван, думаешь? Сложив ее вчетверо, осторожно положил на стол.
-- Оторопь берет, Платонушка! Может быть, ты жулик?
Рабочий нахмурился, искоса поглядел на Лопатина.
-- Не глупи,-- просто сказал он.-- Язык крепче держите за зубами, занимайтесь делом, деньги -- чепуха!
Шагая рядом с вагоном, Платон Матвеич уже ласково улыбался нам.
-- Счастливой дороги!
XI
Галкин встретил нас сурово.
-- Вы чего-то, робятушки, долго прохлаждались -- али неудача?
-- Не совсем,-- сказал Илья Никитич, подмаргивая мне.-- Собери товарищев: доклад скажем.
Когда мы сообщили о всех злоключениях и подошли к истории с Платоном Матвеичем, шахтер не вытерпел:
-- У нас тут без вас тоже случай вышел...
-- А ты слушай похождения! -- закричали на него.-- Об этом после!
-- Боюсь, кабы не забыть.
-- Да не тебе, что ли, говорят? Вот балда! Успеешь!
-- Колоухий, ты мне тогда напомни!
-- Петра-а...
Рассказ о петербургских январских событиях, переданный со слов рабочего, произвел на слушателей потрясающее впечатление. Галкин, мать и Настя плакали, а остальные сидели убитыми.
-- Бросьте, милые, булгатиться,-- запричитала старуха,-- кабы и вам эдак не всыпали...
-- Типун ти на язык! -- цыкнул Прохор. Возбужденный, с красными глазами, он крикнул нам: -- Надо сейчас же чего-нибудь с урядником сделать. Так нельзя оставить.
-- Делать с ним ничего не надо,-- сказал Колоухий,-- толку от урядниковой смерти, как от клопа смеху... Окромя всего прочего, он нам никакого зла не принес...
-- Понимаешь ты, чертово отродье! -- налетел на него Петя.
-- Да уймись же, Петра, что ты всем глаза царапаешь! -- схватил его за руку Богач.-- Остынь...
Дольше всех возились с маньчжурцем: он лотошил, горячился, сыпал, как горохом, бранными словами, но и его кое-как успокоили.
-- Душа у меня не терпит... в ее все равно отравы влили...
Неожиданно всех удивила Настя.
-- Храбрец,-- обратилась она к брату,-- вы теперь и так на примете: Ваня, ты и этот вот -- разновер-то.-- Она указала на Лопатина.