«Вот оно что!» — подумала госпожа. Тяжело стало у неё на сердце, охватил её стыд, и она заплакала.
— Коль уж случилось, тут ничего не поделаешь! — бросилась утешать её служанка. — Я-то с вами, и вам ничего не надо бояться. Пусть разверзнется земля и обрушатся горы, я всё равно буду служить вам. Вы не знаете, каким сокровищем будет для вас этот ребёнок. ‹…› Когда вы его родите, я во всём буду помогать вам, хоть мне и трудно. Я даже из костей добуду молока для младенца! Для него превращу в серебро и золото пряди моих седых волос! Не убивайтесь, не тоскуйте! Выполните только обряд очищения и вознесите молитву богам и буддам, чтобы они сделали роды лёгкими. И молитесь, чтобы я была жива. — Так говорила она, тоже заливаясь слезами.
Служанка пораскинула умом. В глухой деревне была у неё дочь. Она отправилась к ней и, не посвящая её в подробности, попыталась раздобыть всё, что нужно при родах.
Возвратившись, она, как ни в чём ни бывало, спросила:
— Ну, что произошло, пока меня не было? Как же нам быть? Есть ли что в доме, что можно обменять на необходимые вещи?
— Ничего у нас больше нет, — ответила госпожа, — да и что можно обменять?
— Неважно — что, — сказала служанка, — продать можно всё что угодно, а на вырученные деньги купить то, что нам нужно.
Дочь Тосикагэ нашла великолепное седло, когда-то привезённое из Танского государства, и спросила:
— Купит ли его кто-нибудь?
— Это можно выгодно продать, — решила, поглядев, служанка и спросила, нет ли ещё чего-нибудь.
— Вроде бы ничего больше нет, — ответила госпожа.
Служанка отнесла седло в богатый дом, получила за него большие деньги, купила платья и полотна и приготовила всё необходимое. Провизии же в доме оставалось совсем мало, и служанка хлопотала, чтобы сделать хоть какие-нибудь запасы. Сидя в запущенном доме, заросшем травой, дочь Тосикагэ днём и ночью проливала слёзы и вовсе не думала о том, что ей предстояло, а служанка носилась туда и сюда и готовила всё, что нужно.
Шестого дня шестого месяца подошло время рожать. Начались схватки. Служанка, тревожась об исходе, возносила горячие молитвы буддам и богам. Без больших мучений дочь Тосикагэ родила мальчика, блистающего красотой, как драгоценный камень. Служанка взяла его и крепко прижала к своей груди.
Все заботы о младенце служанка взяла на себя. Она давала его матери только тогда, когда надо было кормить, а остальное время носила его на спине и усердно за ним ухаживала. Мать после родов не болела и скоро поднялась.
Стояла жаркая пора, самое лучшее время года для бедняков.
— Родиться летом — к большому счастью и богатству, — говорила служанка, гордая тем, что в доме такой ребёнок, — вот нам тепло и без одежды.
Но госпожа всё чаще и чаще погружалась в печальные думы и даже теперь, сама став матерью, тосковала о своём отце. Глядя, как растёт её сын, подобный сверкающей драгоценности, она думала с тоской: «Если бы был жив отец, с какой любовью он бы его воспитывал!»
— Если бы покойный господин был жив, — говорила служанка, — рос бы ваш сынок весь в шёлку и парче.
— Да, нечего и говорить, так бы и было. Но думать об этом — только растравлять себя. В то время, когда отец заботливо воспитывал меня, кто мог предположить, что я окажусь в такой нищете? — говорила молодая женщина, горько плача. — Глядя с небес, до какого положения дошла я из-за прегрешений в прошлой жизни, отец, верно, считает меня никчёмным существом. Ах, если бы я умерла раньше него!
— Ну что за глупости, — принималась бранить её служанка. — И думать об этом не смейте! Сердце ваше теперь должно успокоиться. О чём вам горевать, имея такое сокровище? На днях видела я нашего Мусимицу[135] во сне. Снилось мне, будто ястреб-перепелятник роняет перед вами очень красивую, блестящую гладкую иглу для потайного шва со светло-голубой нитью, которая скручена слева направо. Нитка длиной эдак с руку. А рядом стоит мудрый аскет, кожа да кости. Берёт он эту нитку и проворно вшивает её до половины в перед вашей юбки. И тут ястреб, который иглу бросил, вроде бы её ищет, вокруг кружит и высматривает, а как увидел, что она у вас, садится к вам на рукав и уже не улетает. Вот что я видела. Чудно мне это показалось, и отправилась я к толкователю снов. «Это сон чрезвычайно счастливый. Женщина, которую ты видела во сне, родила ребёнка, он станет важным сановником, и в конце концов через того ребёнка она будет облагодетельствована. И разлучит их только смерть», — напророчил он. Если так, то это начало вашего процветания. Я много видела снов, и если снится иголка, то это к ребёнку очень умному, почтительному к родителям. Когда я должна была родить свою дочь, что живёт сейчас в провинции Тамба, я видела сон, будто беру я кусок шёлка из провинции Синано, вытягиваю из него нитку, ловко вдеваю её в иглу с большим ушком и начинаю шить себе платье. К чему бы такое снилось? А к тому, что дочь моя счастлива и что я живу её милостью. В прошлом месяце ходила я к ней поговорить и о ваших делах и принесла белого риса три то и пять масу, а неочищенного риса — семь то[136]. Вот мы и выкрутились! О чём нам беспокоиться? Не рассуждайте, как дитя. ‹…› Глядя на вас, и не скажешь, что у вас уже у самой сынок. Незачем вам думать о смерти. Незачем тосковать о прошлом. Много на свете людей, которые живут хуже вас. Не годится вам жаловаться, такой красавице.
— Почему ты так беспокоишься? — возразила в ответ госпожа. — Я не замышляю того, о чём ты думаешь.
— Не надо убиваться, — продолжала служанка, — может быть, в этом замысел будд и богов. Не надо говорить, что вот уж конец света, нельзя утверждать бездумно, что всё преходяще. Ведь такой сынок, как у вас, — истинная драгоценность.
И она действительно заботилась о нём, как об истинной драгоценности.
Так жила дочь Тосикагэ, проводя дни и ночи в слезах, и пусто проходили её дни и месяцы. Доходов не было никаких, служанка продавала мелкие вещи, которые были в доме, — тем и жили. Шло время, и только увеличивалось море слёз. Когда мальчику исполнилось три года, летом, его отняли от груди. Мать забеспокоилась:
— Как, сын мой теперь не будет пить молока? Нет, пусть пьёт. Нельзя, чтобы он страдал. Ведь другой еды у нас нет, а если он не будет пить молока, то что же с ним станет?
— Нет, нет. Больше ему молока пить не надо, — настаивала служанка. И в конце концов мать подчинилась.
Ребёнок рос очень быстро. Был он необычайно красив. О чём бы ни услышал, что бы ни увидел, этого он уже не забывал. Его сообразительность и ум были поразительны. Ещё дитя, он не совершал ничего такого, что могло бы огорчить мать, и уже понимал, что родителей нужно почитать.
Осенью того года, когда исполнилось ему пять лет, служанка умерла. У матери и сына не осталось никакой пищи. Томительно проходили дни. Сын выходил из дому побродить по окрестностям. Он знал, что мать ничего не ест, и очень этим печалился. «Как же накормить её?» — думал мальчик упорно, но он был слишком мал, чтобы чем-нибудь заняться.
Однажды утром вышел он к реке, что текла поблизости, и увидел, как рыбак удит рыбу.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Родители мои больны, им нечего есть, вот я и хочу поймать для них рыбы, — ответил рыбак.
«Я тоже могу наловить рыбы для матушки», — подумал мальчик. Сделав крючок, этот необычайно красивый ребёнок пошёл на широкую реку и начал удить.
Прохожие, видя его, удивлялись:
— Кто этот прелестный малыш, который один забавляется на берегу реки? — и спрашивали его: — Что ты тут делаешь?
— Я играю просто так, — отвечал мальчик.
Ребёнок был так мил, что люди подумали: «Наловим-ка мы для него рыбы!» Они наловили много рыбы, и мальчик отнёс её домой.
— Не делай этого больше! Я хоть и не ем ничего, но не страдаю от этого, — сказала ему мать, но мальчик её не послушался и продолжал удить рыбу.
С каждым днём красота его становилась всё ослепительней. Когда он удил на реке, многие брали его на руки, ласкали и говорили:
— Есть ли у тебя родители? Будь нашим сыном!
— Нет, у меня есть матушка, — отвечал он и уговоров не слушал.
Пока было тепло, он ходил на реку за рыбой и кормил мать. Она жила, как во сне, питалась лишь тем, что приносил ей сын. Но вот наступили зимние холода, и он уже не мог ловить рыбу. «Что же я принесу матушке? Как же быть?» — терзался он.
— Я ходил ловить рыбу, но вся река покрыта твёрдым льдом, и рыбу поймать нельзя. Матушка, что же мы будем делать? — сказал он, возвратившись домой, и заплакал.
— Чему ты печалишься? — стала утешать его мать. — Не плачь. Когда лёд растает, ты опять сможешь ловить рыбу. Я и так много её съела!
На следующее утро он снова пошёл на реку. Там толпился народ, разъезжало много экипажей. Когда все разошлись, он увидел, что река покрыта льдом, словно зеркалом.
— Если в действительности я преисполнен сыновней добродетели, то пусть растает лёд и появится рыба. Если же нет во мне сыновней добродетели, то рыба не появится! — воскликнул он, плача.
Вдруг лёд растаял, и большая рыба выпрыгнула из воды прямо ему в руки[137]. Он отнёс её домой и сказал матери:
— Я истинно добродетельный сын!
Он разгребал глубокий снег, и руки и ноги его стали красными, как клешни рака. Когда он прибежал домой и мать увидела это, печаль охватила её и из глаз полились слёзы:
— Зачем ты выходил из дому в такой мороз? Не выходи, пока так холодно!
— Что мне погода? Я думаю только о тебе, — ответил он.
Остановить его было нельзя. Пойманная же рыба, на вид совершенно обыкновенная, превратилась в сотню разных яств. Каких только чудес не бывает на свете!
Наступил новый год. Мальчик подрос и стал ещё умнее. Бодхисаттва в образе человека, он казался совсем взрослым. Многие видевш