написал он и вложил это стихотворение в письмо, предназначенное Мияако: «Передай, пожалуйста, это стихотворение Атэмия. Мне бы хотелось, чтобы она так или иначе узнала о моих мучениях».
Получив послание, Мияако отнёс стихотворение сестре. Почерк прекрасный, придраться было не к чему.
— Из такой дали он прислал тебе письмо. Ответь-ка ему, — сказал мальчик.
— Не буду отвечать! Зачем ты взялся передавать письмо? Не берись за такие дела и впредь скажи своему учителю: «Если об этом узнают батюшка и матушка, они будут бранить меня», — выговаривала Атэмия брату, и ответа она писать не стала.
Мияако вручил посланцу Юкимаса письмо, которое написал сам: «Как Вы просили, я показал Ваше послание сестре, но ответа на него, видимо, не будет. На меня она, кажется, рассердилась. За время Вашего отсутствия и я узнал, что значит мучиться. Возвращайтесь скорее.
Долгие дни
Мы провели,
Друг друга не видя.
И так много слёз, что рукава
Впитать их не могут.
Как долго длится разлука! Возвращайтесь скорее!»
Получив письмо, Юкимаса заплакал так горько, что хоть рукава выжимай. Он спешно возвратился в столицу.
Молодой человек, не находя ни минуты покоя, горько сетовал на судьбу.
Как-то раз осенним вечером Юкимаса, сидя в одиночестве, любовался сиявшей луной. Множество печальных мыслей теснилось в его голове, и он горько заплакал. Рукав его белого платья стал мокрым от слёз, и на нём показалась красная краска[322]. Юкимаса оторвал рукав и, написав:
«Взгляни,
Цвета какого
Стали мои рукава.
Разве прозрачные слёзы
Их так окрасить смогли бы?
Удивительно, что эти слёзы не находят отклика в Вашем сердце», — послал Атэмия.
Она, по-видимому, была несколько тронута его печалью и поэтому приписала к его стихотворению:
«Пока не видела я
Отрезанный платья рукав,
Как могла догадаться,
Цвета какого
Слёзы твои?
Вид этого рукава вновь и вновь заставляет меня грустить».
Пришло письмо от советника Масаакира:
«Осенние ночи
Становятся всё холоднее…
И нет ни одной зари,
Чтобы не сетовал горько сверчок на росу,
Что ложе его покрывает.
Как печально, что нет никого, кто бы знал об этом!» Ответа на письмо не последовало.
Советник Санэтада проводил всё время в усадьбе Масаёри, И люди, не зная подлинных обстоятельств, начали подозревать: «Должно быть, есть причина, почему всё время он остаётся в этом доме. Может быть, он втайне от Масаёри и его супруги добился расположения Атэмия?»
Правый генерал Канэмаса тоже питал подозрения на этот счёт и послал Атэмия такое письмо:
«Теперь бесполезно говорить о своих чувствах. Стороной я узнал о переменах в Вашем доме. Что ж, Вы всегда пренебрегали мной.
Ответа на письмо не последовало.
Пришло письмо от принца Хёбукё:
«Много послал я Вам писем, но ни разу не получил ответа. Надо, верно, самому прийти к Вам и рассказать о том, что у меня на душе.
„Что виднеется там,
В Сумиёси?” — спрошу.
О, когда бы нашлась
Живая душа,
Что ответила б мне: то сосна»[324].
Атэмия написала в ответ:
«Время неслышно идёт,
Засыхает сосна.
Теперь в Сумиёси
Всё покрыто
Забвенья травой».
Императорский сопровождающий Накатада стал постоянно бывать в доме Масаёри и, случалось, играл на цитре в присутствии хозяев, но на кото не играл никогда, обычно предпочитал другие инструменты. С Накадзуми он обменялся клятвой братской верности.
Как-то раз Накатада спросил Накадзуми:
— Почему тебя не было в императорском дворце? Я пришёл на службу, но тебя нигде не нашёл. Мне стало очень скучно, и я покинул дворец.
— Хотел я сегодня пойти туда, но чувствовал себя плохо, и душа так изнывала… — ответил Накадзуми.
— Отчего ты так сильно страдаешь? Уж не влюблён ли ты?
— Я не таков, как все остальные, и у меня нет возлюбленной. А ты любишь кого-нибудь? — поинтересовался в свою очередь Накадзуми.
— Если ты при своём блестящем положении живёшь один, то как же такому, как я, найти возлюбленную? — ответил Накатада. — Ничего нет на свете хуже, чем одинокое житьё. Мне некуда ходить, и если уж я могу что-то назвать своим домом, то только вашу усадьбу. Отсюда мне трудно уходить, мне никогда не хочется оставлять вас.
— Не надо так говорить, — возразил Накадзуми. — Весь мир открыт перед тобой, ты можешь делать всё, что пожелает душа.
— Ты хочешь польстить мне. В действительности всё обстоит иначе, — сказал Накатада.
Тайно от всех он беспредельно любил Атэмия. И сам Масаёри, и его жёны ставили Накатада выше своих сыновей и считали его очень утончённым молодым человеком. Обычно Накатада не играл на людях, но в доме Масаёри он время от времени садился за цитру. Даже неприступная Атэмия обратила-таки внимание на Накатада. «Как бы мне увидеть её хотя бы мельком», — думал молодой человек, но подобного случая не представлялось. «На первый взгляд он прост, — размышляла о Накатада Атэмия, — но в действительности он вовсе не таков. Это человек незаурядный и утончённый».
Однажды ночью, приблизительно в двадцатых числах девятого месяца, лил дождь и громко завывал ветер. Накадзуми и Накатада проговорили всю ночь напролёт, а на рассвет! Накатада сложил:
— Не льёт осенний дождь
На листья деревьев,
Что багрянец украсит,
Но мочит того рукава,
Кто в одиночестве страждет.
Голос его был очень красив. Атэмия услышала его и не могла не отметить, что это человек необыкновенный.
В то время в столице проживал младший военачальник Левой личной императорской охраны Минамото Накаёри, второй сын левого министра Сукэнари. Накаёри вызывал всеобщее восхищение — он был человеком незаурядным, обладал разнообразными талантами: прекрасно играл на духовых и струнных инструментах, знал множество танцев. Хорош собою, был он известнейшим повесой.
Если он не прикасался к каким-то из существующих музыкальных инструментов, то только потому, что эти инструменты были, как все считали, недостаточно хороши для него. Он учил играть на флейте императора и наследника престола и, по их мнению, был учителем несравненным. Накаёри всё время проводил в императорском дворце.
Среди придворных не было никого, кто бы мог превзойти талантами Накаёри, Юкимаса, Накатада и Накадзуми. Император жаловал бы им новый чин не один, а пять, а то и шесть раз в году, если бы они обращались к нему с подобными просьбами. Что касается детей левого генерала Масаёри, то поскольку его старшая дочь, высочайшая наложница Дзидзюдэн, пользовалась тогда беспредельной монаршей милостью, государь думал, что её родственникам или людям, как-то с ней связанным, он передал бы даже свой сан. ‹…›
Из них самым блистательным был императорский сопровождающий Фудзивара Накатада[325]. Он ещё ни с кем не связал себя нерасторжимыми узами, и многие хотели видеть его в своей семье, но не было случая, чтобы, проведя ночь у какой-нибудь девицы, он навестил бы её во второй раз. Непостоянный нравом, Накаёри стал посещать третью дочь императора, но и этот брак не состоялся. Молодой человек не придавал значения ни серебру, ни золоту, ни шелкам, ни парче, но, любя всё необычное, думал про себя: «Я женюсь только на небожительнице, спустившейся в этот мир. В земном мире нет ни одной женщины, с которой я бы хотел связать свою жизнь». Так он жил, не находя себе пристанища.
У главы Ведомства внутридворцовых дел Аривара Тадаясу была дочь, слава о которой гремела в столице. Отец её был человеком незначительным и к тому же бедным. Император пожаловал ему должность, не приносившую больших доходов. С годами Тадаясу становился всё беднее, а дочь его всё хорошела. Даже наследник престола поговаривал о приглашении её на службу в свой дворец. И вот в то время, как она собиралась приступить к службе у наследника престола, но ещё оставалась дома, Накаёри стал усиленно свататься к ней.
Отец её подумал: «Этот человек славится своим непостоянством, и неизвестно, будет ли он, женившись на моей дочери, жить с нею до самой смерти. Но, может быть, у них есть предопределение в предыдущих рождениях. Предположим, что в конце концов он не останется жить у нас, — разве другие не испытали такого позора? Ведь Накаёри оставил и третью дочь императора, и дочерей министров и важных сановников. Необъяснимо, почему, видя, как он ведёт себя, столь много людей стремится, чтобы он женился на их дочерях. Ведь сколько ни расстилай перед человеком шелка и парчи, если он не захочет жить в доме, никто его не удержит. Моя дочь живёт в зарослях хмеля, среди сора и соломы[326], но если есть предопределение свыше, — Накаёри будет жить с ней. А привязать мужчину к дому, как ни старайся ему угодить, нельзя!»
Накаёри женился на дочери Тадаясу и воспылал к ней подлинной страстью. С первой же ночи, которую он провёл с ней, она овладела всеми его помыслами. Молодой человек отныне совсем не посещал других домов. Целиком предавшись своей любви, Накаёри уже не относился к службе с прежним рвением, в императорском дворце появлялся редко и, придя, сразу же стремился вернуться к жене. В других домах для него шили роскошные одежды, курили ароматы из аквилярии и мускуса, богато убирали комнаты, но на него мысль остаться там производила такое же впечатление, как житьё в гор