— Я и сам так думаю, но нет сил жить мне! — ответил Масаго. — Когда меня не станет, служи матушке усердно.
В тоске об отце он скончался. Мать не находила себе места, но что можно было сделать?
Санэтада не знал ничего о смерти сына. Он весь был погружён в свои бесплодные мечтания и от одних и тех же дум даже заболел. В один прекрасный день Санэтада решил куда-нибудь уехать. Он провёл некоторое время далеко от столицы, предаваясь своей тоске и совсем не вспоминая о жене и детях, которых любил когда-то, поэтому и не знал, что сына его уже нет в живых, тогда как в течение семи[333] дней после смерти Масаго госпожа из северных покоев рисовала изображения будд, переписывала сутры, шила одежду для монахов и заказывала поминальные службы. Дни и ночи проводила она на горе Хиэй. Санэтада, в свою очередь, отправился туда же, дабы просить будд об исполнении своих желаний, и услышал там поминальную молитву, в которой с чувством описывалось, как из-за чёрствости отца погиб его единственный сын. Все, кто тогда находился на горе Хиэй, были охвачены скорбью и осуждали отца. Санэтада был потрясён, он залился горькими слезами, упал наземь, но что проку… Санэтада заказал службы и сам читал сутры в поминание сына. Вот каким образом он узнал о смерти Масаго.
Тем временем стал распространяться слух, что жена Санэтада, живущая в одиночестве и проводящая дни в томительной печали, стала ещё краше, ещё прелестнее, чем раньше. Дочь её повзрослела, и обе они получали от многих господ любовные письма. Среди тех, кто писал госпоже из северных покоев, особенно добивались её расположения Сукэдзуми, третий сын Масаёри, начальник Императорского эскорта[334], принц Хёбукё и главный императорский конюший. Те, кто имел возможность видеть жену Санэтада вблизи, были ослеплены её красотой. Она же не переставала тосковать о Масаго. Как-то раз она написала:
«Как мне выдержать мысль,
Что ты навсегда
По той дороге ушёл,
О которой вчуже услышишь,
И стынет сердце от страха!»
Содэмия написала такое стихотворение:
«С другом была неразлучна
Уточка нио.
А теперь в одиночестве
Плавать должна
По пруду, полному слёз».
Погружённая в неотступные мысли о сыне, заливаясь с слезами, госпожа из северных покоев написала[335]:
«В грустных думах веду я счёт своим дням.
Раньше мы были с тобой неразлучны,
Как утки, что плавают вместе всегда
В пруду, по глади спокойных вод,
Радуясь сердцем на своих двух птенцов.
В вечной верности друг другу клялись,
Обещали быть вместе до гроба —
Радость иль горе, мель иль пучина.
Но весенней порой распустилось
В роще много прекрасных цветов,
Туда повлекло тебя сердце,
И от меня ты ушёл безвозвратно.
Я же каждое утро ждала,
Шуму бурного ветра внимая,
Не мелькнёт ли тень птицы летящей.
В гор глубине, где сосен хвоя густа,
В печали я дни проводила.
Время шло. Незаметно птенцы подросли.
Всем сердцем заботясь о них,
Молила богов я, чтобы долго
Могла любоваться на их красоту.
Непрестанно, в тоске об отце плакал Масаго.
Как дождь, лились слёзы, наполняя кровавое море.
Через бурные волны он отправился к жёлтым ключам,
От берега, где прибой на песок набегает,
В далёкий мрачный предел[336].
Сын мой, Масаго, который в чёрные ночи
Со мною лежал под одною накидкой,
Который утром вставал, как встают на востоке тучи,
Который резвится между деревьев в саду,
Один ушёл по страшной дороге.
Не успел снег растаять на ветках,
Сын мой покинул меня.
О, если б могла я уйти вслед за ним!
В доме рушатся балки. В саду
Дикие травы буйно растут.
А когда-то сюда прилетали птицы и лёгкие бабочки
И кружились между жемчужных ветвей[337].
Как в небе плывущие облака,
Ты стал безучастен к нашим печалям.
Но если бы сын твой мог видеть тебя,
Он не исчез бы, как тает лёгкий туман
На заросшей травою вершине горы.
Кажется мне, что даже сейчас
Масаго с тоской об отце вспоминает.
Так в грустных думах провожу я весенние дни,
Смотря, как по небу беспечно гуси летят».
Наступили последние дни одиннадцатого месяца. В день праздника нового урожая от наследника престола пришло письмо, адресованное Атэмия:
«Сколько бы просьб
Ни услышали боги сегодня,
Ко всем они снизойдут.
Пусть исполнят они и желанья твои,
Сердце твоё успокоив».
Красавица ответила на это:
«Пусть сегодня
Нисходят боги ко всем,
Но даже глупец
Не станет молить
О том, к чему не лежит его сердце».
Глядя на падающий снег, наследник престола написал ей:
«Не больше я для тебя,
Чем снег, что на воде исчезает.
Градины слёз замёрзших моих
Усыпали землю,
Но сердце твоё безответно».
Атэмия ответила:
«Так много сыпало снега,
Что горой взгромоздиться он мог бы.
Но на воде он тут же растаял.
Если влюблённого сердце пусто,
Кто может ему поверить?
Больно смотреть на это».
Правый генерал Канэмаса рекомендовал танцовщицу для исполнения пляски «Пяти мановений»[338] и отправился специально для этого в императорский дворец. В ту ночь он прислал Атэмия письмо:
«Нет узоров на платье твоём.
Но разве с ним может
Сравниться пышный наряд
Плясуньи
На празднике государя?
Напрасно и сравнивать!»
Атэмия ответила ему:
«Если бы даже была я
Небесной плясуньей,
С облака на землю сошедшей липового,
Носила бы я и тогда
Платье без всяких узоров.
Извините, что такая мысль пришла мне в голову».
Принц Хёбукё, который в то время должен был проводить церемонию очищения[339], прислал из императорского дворце письмо Атэмия:
«Даже в одежде постника,
Травами густо окрашенной,
Я не могу девицу забыть,
Но встретиться с ней
Мне не дано.
Смогу ли я когда-нибудь забыть Вас? О, горе!» Атэмия написала в ответ:
«Не пойму, отчего,
По болотам траву собирая,
Чтобы выкрасить платье своё,
Вспомнил тот обо мне,
Чьё сердце непрочным слывёт.
Кто, кроме Вас, мог бы написать мне подобные вещи?»
Главный архивариус и второй военачальник Личной императорской охраны Накатада[340], отправляясь на внеурочный праздник в храм Камо[341], написал Атэмия:
«От радости сердце трепещет.
В сумерках ныне надеюсь
Тебя в храме Камо увидеть.
Ужель всемогущие боги
Мне в этом откажут?
Я сегодня отправляюсь туда в надежде на подобное чудо!».
Атэмия, прочитав письмо, воскликнула:
— Как замечательно! — и написала ему в ответ:
Боги со мной единодушны».
Пришло письмо от принца Тадаясу:
«Многие годы один
Сплю я в холодной постели.
В покрытых снегом горах
Даже веток деревьев
Не различить».
Как-то раз землю покрыл иней, и утром того дня пришло письмо от Минамото Судзуси[343]:
«Безответными письма
Мои остаются.
Не сковал ли уста твои иней,
Что зимней ночью
Листья деревьев покрыл?
Что должен я думать?»
Атэмия ничего ему не ответила.
В первый день двенадцатого месяца императорский сопровождающий Накадзуми, отломив ветку сливы с только что распустившимися цветами, написал:
«Сливы цветы,
Не дождавшись весны,
Одежды шнуры развязали.
Увидев их, мог ли не вспомнить
О милой моей?»
Он привязал стихотворение к ветке и послал Атэмия, но она ничего не ответила, как будто и не видела ветки.
В последний день двенадцатого месяца, придя домой по, еле чтения сутр в императорском дворце Чистоты и Прохлады, Сэйрёдэн, Накаёри написал Атэмия:
«Подходит сегодня к концу
Год, доставивший мне
Столько печали.
Когда же наступит конец
Тоскливым думам моим?»
Ответа он не получил.
Наступил новый год, и в первый день его пришло письмо от Юкимаса:
«Обновляется год.
Как хотелось бы мне,
Чтобы вместе с ним обновилось
Сердце твоё,
Что так сурово было со мной!
Этот день кажется мне особенно многообещающим».
Фудзивара Суэфуса[344] на экзамене, организованном по высочайшему повелению, представил сочинения на шестьдесят тем, которые государю понравились. Когда наступил новый год, седьмого дня, во время пожалования чинов генерал Масаёри, проникшийся к молодому человеку сочувствием, ходатайствовал за него перед императором. Одиннадцатого дня Суэфуса был назначен первым секретарём Ведомства дворцовых служб и учителем наследника престола. Благодаря успеху на дворцовом пиру он сменил зелёную одежду на красную