Как-то вечером император, удивившись, что Канэмаса давно не показывается во дворце, заметил правому министру Тадамаса:
— Что-то давно не было видно правого генерала.
— В окрестностях Кацура у него восхитительный загородный дом, — ответил министр, — он отправился туда, чтобы любоваться цветами.
— А какую из жён он взял с собой? — поинтересовался император.
— Он взял с собой мать Накатада.
— Так это к ней он так привязан! — воскликнул император.
— Сейчас Канэмаса с ней одной и проводит время, — скатал министр. — Она ему истинная жена, остальных он совсем забыл.
— Как это удивительно! — промолвил император. — Я никогда не думал, что генерал может удовлетвориться любовью одной женщины. Даже тогда, когда он любил мою сестру, Третью принцессу, у него кроме неё было ещё семнадцать или восемнадцать жён. Как же сейчас он живёт с одной-единственной? Наверное, она так завладела его сердцем, что он даже забыл императорскую дочь. Ещё в давние времена многие пылали к матери Накатада любовью, я тоже стремился получить её в жёны, но она так и не переехала в мой дворец.
Император решил написать матери Накатада письмо и, хотя подумал, что, может быть, смутит её этим, всё-таки рискнул:
«Белое облако
Даже к луне
Не хотело когда-то пристать.
И вдруг я узнаю, что многие годы
Оно проводит в глубокой долине.[388]
Раньше ты была неприступна. А сейчас?»
Он вручил письмо младшему военачальнику Правой личной императорской охраны Накаёри со словами:
— Отнеси это в дом на берегу Кацура и передай госпоже из северных покоев.
Накаёри поспешно покинул дворец. Он сел в экипаж вместе со вторыми военачальниками Юкимаса и Сукэдзуми, а также императорским сопровождающим Накатада, и молодые люди отправились в Кацура. По дороге они играли на флейтах, и, услышав эти звуки, Канэмаса произнёс:
— Кажется, едет Накатада. Вели приготовить ему закуску.
Увидев, что в ворота входит императорский гонец Накаёри с письмом, прикреплённым к прекрасной цветущей ветке, генерал приказал опустить поднятые занавеси и вышел навстречу гостям. Все женщины скрылись в глубине дома. Императорский посланец поднялся на веранду, его спутники уселись в тени цветущих деревьев.
Когда Накаёри передал письмо госпоже, Канэмаса очень хотелось посмотреть, что написал император, но она ему не позволила. Прочитав письмо государя, госпожа улыбнулась.
Из дома поспешно несли угощение посыльным. Квадратные подносы из сандалового дерева были поставлены на восемь столиков из аквилярии. Хозяин не придерживался строгого этикета, на подносы было положено много сушёной и свежей снеди. Гостям прислуживали юные служанки, делающие причёску унаи, в роскошных одеждах. Несколько раз хозяин подносил гостям чаши с вином.
Накаёри торопился возвратиться во дворец, но Канэмаса стал уговаривать его:
— Почему вы так спешите уйти? Полюбуйтесь сначала цветами.
Опять принесли вина, и хозяин произнёс:
— Гостей задержать
Мне помогут цветы.
Можно ль уйти,
Когда они столь пышно цветут,
Благоуханьем сад наполняя?
Накаёри сказал:
— Прямо не знаю, как быть.
Лучше бы было
Сюда ни ногой.
Не успел насладиться
Я ароматом цветов,
Но уходить уже должен.
Сукэдзуми сложил так:
— Если бы не осыпались
Вишни цветы,
Тысячу лет просидеть
Я под деревьями
Был бы готов.
Накадзуми[389] произнёс:
— В этом саду
Даже капли росы,
Что катятся вниз
По лепесткам цветов,
Кажутся жемчугом.
Юкимаса сложил так:
— В этом саду слышно всегда,
Как шумит ветер
В сосен вершинах.
И даже смятенное вишни цветенье
Покоя в сердце нарушить не может.
Накатада в это время находился в глубине дома, поэтому он стихотворения не сложил.
Наконец Накаёри поднялся:
— Засиделись мы здесь. Мне давно уже нужно возвратиться к государю.
Хозяин не стал более его задерживать. Госпожа из северных покоев написала в ответ на письмо императора:
«Наполнитесь радостью сердце:
Капли белой росы
Жилище моё покрыли.
И в глубокой долине видеть дано
Высокую в небе луну».[390]
Она велела поднести посланцу платье из узорчатого шёлка, ещё одно платье из лощёного шёлка, штаны и полный женский наряд. Накаёри спешно покинул дом генерала. Остальные провели у Канэмаса всю ночь и исполняли музыку. Когда утром они собрались уходить, мать Накатада вручила им по полному женскому наряду[391].
Глава VIФУКИАГЭ (Начало)
В провинции Ки[392], в уезде Муро, жил некий Каминаби Танэмацу, обладавший несметными сокровищами. В то время[393] он служил секретарём в Управлении провинции. Это был человек прекрасной наружности, исполненный благожелательности.
Жена его была дочерью старшего советника министра Минамото Цунэари. В своё время она вышла замуж за аристократа, но, потеряв вскоре и родителей, и мужа, испытала на себе все тяготы жизни в нашем мире. Танэмацу добился её любви и взял в жёны. У них родилась красавица дочь. Когда она выросла, то поступила на службу в императорский дворец, где получила невысокий ранг. Она родила от государя мальчика, которому была присвоена фамилия Минамото, и в родах скончалась. Император относительно рождения ребёнка оставался в неведении: дама о своей беременности ему не говорила[394].
Ребёнка воспитывали дед и бабка. Недалеко от бухты Фукиагэ Танэмацу выбрал просторное и красивое место и выстроил на нём настоящий дворец, блистающий золотом, серебром и лазуритом. Территория усадьбы, каждая сторона которой тянулась на восемь тё[395], была обнесена тремя стенами, и внутри устроены караульни. Из красного сандалового Дерева, цезальпинии, чёрной хурмы, китайского персика было возведено десять домов, соединённых коридорами. Друг над другом возвышались строения, украшенные золотом, серебром, лазуритом, раковинами тридакна[396], агатом. С четырёх сторон они были окружены караульными помещениями и далее были разбиты необыкновенно красивые сады: за восточной караульней была устроена весенняя гора[397], за южной — насажена роща, дающая летом густую тень, за западной — осенняя роща[398] и за северной — сосновая роща. Там всё было необычайным: и цветы, и пышные кроны деревьев, и благоухания. В тех садах не росли лишь белые и красные сандаловые деревья, а среди птиц, живущих в рощах, не водились только павлины и попугаи.
Повсюду в Поднебесной у Танэмацу были сокровища. Он мог заполнить своими богатствами все земли — даже корейские царства Силла и Когурё и волшебную обитель бессмертных. «Если бы это был не мой внук, — думал Танэмацу, — его провозгласили бы принцем, о нём знал бы государь и рос бы он в столице. Рождённый же моей незнатной дочерью, он остаётся в безвестности. Зато в этой провинции я создам ему такие условия, что он будет жить не хуже самого государя!» Танэмацу был безгранично счастлив тем, что мог опекать своего внука. Весной, сея рис в питомнике и сажая рассаду на полях в десять, в двадцать тысяч те, он говаривал: «Как бы мой господин не испытал недостатка в этом году!» Насчитав в кладовых двести-триста тысяч штук узорчатого шёлка и красной с золотом парчи, он беспокоился: «Как бы он не выглядел убого в своих нарядах», — и заготавливал ещё больше. У мальчика низших и высших служанок было тридцать, а прислуживающих мужчин — высоких и низких рангов — более ста. Женщины, не сделав парадной причёски и не надев китайского платья, перед господином не появлялись; мужчины, не надев головного убора и верхнего платья, возле него находиться не могли. Танэмацу хотел, чтобы внук его мог менять яркие роскошные одежды, чтобы у него постоянно была обильная еда.
Другие возделывали поля так же, как он, но лишь у него урожай всегда был редкостным. Если даже нещадно палили солнце, и могло показаться, что на небе появилось семь светил, огромных, как тележные колёса, у Танэмацу не сгорал ни один росток риса. Если даже безграничные, как небо, просторы затопляла вода, у него не пропадай ни один колосок. Даже на горных вершинах, на самых пиках, ни одно зерно, посеянное Танэмацу, не давало урожая меньше одного-двух коку. Когда он принимался разводить шелковичных червей, не было кокона, из которого не получили бы десять или двадцать или рё[399] нити.
Он приглашал к себе жить многих знаменитых музыкантов, каллиграфов, живописцев, различных умельцев, кузнецов из столицы, и заводил у себя всё, что было редкостного в мире. Попроси его внук обрушить гору или засыпать море, Танэмацу тут же помчался бы выполнять.
Среди людей, родившихся и выросших в нашем мире, не было никого, с кем можно было бы сравнить этого Минамото, взлелеянного дедом. Он был необычайно хорош собой, имел превосходные манеры и отличался прекрасным характером. В знании китайских классических книг и в исполнении музыки он оставил своих учителей далеко за собой. Все столичные музыканты побывали в Фукиагэ, и молодой человек перенимал их мастерство и показывал им своё искусство. Он учился у извест