ые служанки, приняв у девочек угощения, прислуживали гостям. На каждом подносе стояло четыре блюда с высоко, красиво уложенным угощением. Подносы нужно было нести издалека, но слуги действовали без малейшей оплошности. В них всё радовало глаз: как они стояли перед гостями, садились и прислуживали — видно было, что это слуги опытные.
Как обычно бывает на пирах, началось исполнение музыки и сочинение стихов. Господа сочиняли китайские и японские стихи, а потом начали играть на кото и под музыку хором декламировать стихотворения. В том очаровательном месте собрались все лучшие музыканты, первые в мире виртуозы игры на кото и флейте, и исполнение было великолепным. Но Накаёри охватили мрачные думы, и он только стенал, не находя ни в чём утешения. Даже ветер, колеблющий цветущие ветки, наводил на него тоску[411].
Куда ни бросишь взгляд, везде на морском берегу росли вишнёвые деревья. Цветение было в самом разгаре. От дуновения ветра лепестки сыпались на землю. Маленькие гребные лодки приближались к берегу. Казалось, они движутся вместе с летящими лепестками, и Накаёри сложил так:
— «Уж не цветы ли это?» —
Глядя в море, подумал.
Нет, то ветер весенний,
Веющий над Фукиагэ,
Гонит лёгкие лодки.[412]
Судзуси сложил так:
— Плывущие лодки в море
Ветер весенний
До краёв лепестками засыпал.
Забыв о цветущих деревьях,
Только ими любуюсь.
Накатада, в свою очередь, сложил:
— Когда в плывущие лодки
Цветы без остатка
Высыплет ветер,
В обе руки
Смогу я взять лепестки.
Ёсиминэ Юкимаса сложил:
— Смотрел я на лодки,
Что по широкому морю
Ветер без устали гонит.
Тем временем все
Уж цветы облетели.
Из главного дворца жена Танэмацу прислала декоративный столик; на нём была сооружена гора, составленная из различных ароматических веществ, стояли деревца, золотые ветки которых были украшены серебряными цветами и бабочками. К одной ветке было прикреплено стихотворение:
«С приходом весны
Все деревья покрылись цветами.
Но вижу, что ветку одну
Не мочит ни дождь, ни роса.
О, как это прискорбно!»[413]
Красивая служаночка принесла благовония в павильон. Господа стали рассматривать сооружение. Они решили сочинить стихотворения и прикрепить их к бабочкам. Накатада написал:
«Дождь и роса беспристрастно
Деревья все оживляют.
Скоро весть разнесётся,
Что и ветка сия
Цветами покрылась».
Накаёри сложил:
«Ветер весенний
Веет над Фукиагэ…
Пусть вознесёт он
К облакам в вышине
Цветы вишни благоуханной!»
Судзуси на это ответил:
«На дереве этом
Нет веток таких,
Чтоб цветы до небес вознеслись…
Только волнам дано
Их тень неясную видеть».
Юкимаса сложил:
«Разве пристрастна роса,
Несущая милость деревьям?
Скоро увидим ветку,
Которая свой аромат
В этих краях таит».
Мацуката написал так:
«Чахлы вишни в столице,
Скуден их аромат…
И, дождя не страшась,
Прилетел сюда соловей
Любоваться цветеньем весенним».
Тикамаса сложил:
«Много мне твердили об этом,
Но мог ли представить,
Как вишни здесь великолепны?
Любуйся же ими, пока
Ветер цветов не унёс!»
Токикагэ:
«Весенние цветы,
Как облака в лазурной выси.
Кто же скажет,
Что ветки этих деревьев
Не достигают неба?»
Танэмацу сложил так:
В таких развлечениях прошла вся ночь. Подарки для этого пира были приготовлены женой Танэмацу, и узоры, и расцветка одежд были необыкновенно роскошны.
На двенадцатый день третьего месяца пришёлся первый день змеи. Господа для совершения обряда очищения отправились в павильон на взморье[415]. Туда созвали рыбаков и ныряльщиц, одели их в красивые одежды, пригласили отца-рыбака[416]. Всем велели тянуть большую сеть.
В этот день для пира было приготовлено двадцать серебряных подносов, скатерти из китайской кисеи, узорчатого шёлка и плотного тонкого шёлка, которые стелили одну поверх другой. Перед каждым гостем были поставлены металлические чашки, перед сопровождающими господ поставили по два столика из цезальпинии.
Господа играли на струнных инструментах, а слуги низших рангов и подростки вторили им на духовых. Музицировали весь день, а на закате вышли на берег и смотрели, как рыбаки складывали канаты из коры бумажного дерева[417], убирали их в большие лодки и отплывали от берега. Накаёри при этом произнёс:
— Длинны эти канаты, но им не дотянуться до того, к чему я стремлюсь.
Судзуси засмеялся и сложил стихотворение:
— Как знать, какие стремления
Таятся в душе человека,
Который тянет верёвку?
Но верю, тянутся дальше они,
Чем самый длинный канат.[418]
— Если уж мы пришли сюда, то наши стремления никак не короче канатов, — сказал Накатада. —
Тянуться дальше,
Чем стремления того,
Кто, далёкий путь совершив,
Прибыл сюда из столицы,
Ты не можешь, рыбачий канат!
Накаёри сложил так:
— Если с думой того,
Кто в эти края приехал,
Сравнить самый длинный канат,
Сможет ли он сохранить
Славу свою?
Солнце село. Судзуси охватила грусть. Он жил в этих красивых местах и ни в чём не нуждался, но Судзуси хотелось, чтобы его новые друзья навсегда остались здесь, хотя понимал, что это невозможно. В это время стаей поднялись с берега столичные птицы[419], а оставшиеся в бухте закричали им вслед. Слушая эти печальные крики, Судзуси произнёс:
— Поднявшись стаей,
Покинули берег
Столичные птицы.
Что остаётся птицам морским,
Как не плакать в разлуке?
— Но почему вы навсегда хотите остаться здесь? — спросил его Накатада и прибавил:
— Меж облаков
В дальний город
Вместе проложим путь.
Разве не стали друзьями
Птицы здесь, в Фукиагэ?
Накаёри произнёс:
— Столичные птицы
На крыльях своих
Чайку морскую умчат.
То будет правителю дар
Из этих краёв.
Юкимаса сложил так:
— В бухте друга покинув,
Который к себе пригласил их,
Что сможете вы
Своему государю ответить,
Столичные птицы?
Пир продолжался до рассвета.
Двадцатого дня третьего месяца в павильоне Увитый глициниями колодец, Фудзии, был устроен пир по поводу расцветших глициний, и господа отправились туда. Они были одеты в верхнюю воинскую одежду из узорчатого шёлка серого цвета с синим отливом, светло-коричневое платье на тёмно-красной подкладке, штаны из узорчатого шёлка; на так называемых китайских лентах[420] свисали длинные мечи, ножны, рукоятки которых были отделаны перламутром. За каждым из четырёх гостей шли двадцать сопровождающих, те, которые обычно вели под уздцы господских лошадей. Они были одеты в фиолетовые платья и штаны из белого лощёного шёлка. Слуги, выступающие впереди господ, стражники Личной императорской охраны были одеты в синие верхние платья и белые платья на зелёной подкладке. За Судзуси же следовали десять прислужников в синих верхних платьях с гербом «иглы сосны» и белых платьях на зелёной подкладке и четверо низших прислужников в синих верхних и белых нижних платьях на зелёной подкладке.
Тогдашний правитель провинции Ки в своё время служил в Императорском архиве. Узнав, что Накаёри с друзьями прибыл в его провинцию, он в сопровождении подчинённых отправился в Фукиагэ и явился в павильон Увитый глициниями колодец.
Наконец все были в сборе.
На этот раз подготовкой к празднику распоряжался сам Танэмацу. Для четырёх господ и для правителя провинции было приготовлено по двадцать подносов из сандалового дерева и такие же чашки, выточенные на токарном станке, особым тщанием были выбраны парча и узорчатый шёлк для ковров и скатертей. Перед каждым из сопровождающих было поставлено по две чашки из цезальпинии, выточенные на токарном станке.
Гости взяли в руки чаши с вином, и начался пир.
Правитель провинции обратился к Накаёри:
— Почему вы не сообщили мне, что предполагаете посетить наши края?
— Я собирался отправиться в храм Когава, чтобы кое о чём просить богов, — ответил Накаёри, — но по дороге мне рассказали об усадьбе в Фукиагэ. Поскольку посещение храмов всегда наводит скуку, я сразу же повернул сюда. Я хотел нанести визит вам, но… прошу прощения, что не сделал этого сразу.
— Если бы я сам не приехал сюда, мы вряд ли встретились бы, — сказал правитель провинции. — Что нового в столице?.. Мне здесь очень трудно. Я приехал по назначению в эту провинцию, где мой предшественник оставил дела в страшном беспорядке. Часто приезжают инспекторы от императора, остаются очень недовольны. Служба моя не даёт никакого утешения, но доставляет одни страдания. Я совсем превратился в деревенщину. А благополучно ли обстоят дела в доме генерала Масаёри?