— Точно не знаю, — ответила девушка. — Госпожа совершенно перестала отвечать на письма даже тем, кому она время от времени писала, потому что судьба её уже решена. Но день въезда ещё не назначен.
— Что же мне делать! — воскликнул Санэтада. — Помоги мне, милая моя! Она ещё не въехала к наследнику, а я уже страдаю, как в предсмертных муках. Когда же она уедет к нему, я, без сомнения, умру. Но перед тем, как она покинет дом, я хотел бы сказать ей одно словечко, хотя бы через посредника. Долгие годы длятся мои страдания, а желаемого мне не достичь, так пусть она посочувствует мне.
— Ах, об этом и думать нельзя! — испугалась Хёэ. — И раньше такой возможности не представлялось, а нынче постоянно рядом с госпожой её матушка, генерал и старшие сёстры, и ночью все спят в её покоях. Даже мы, прислуживающие дамы, не можем приблизиться к ней. Сейчас уже ваши усилия бессмысленны, лучше вам забыть о ней.
— О, моя милая! Как ты можешь говорить мне такие слова? В любом из миров я не забуду твоей доброты. Сейчас у меня никаких намерений нет. Я только хочу, хотя бы через кого-то, сказать, как долгие годы я сгорал от любви к ней. Если ты даже убьёшь меня на месте, я и после смерти буду любить твою госпожу. Но если ты не убьёшь меня, а поможешь мне и генерал об этом узнает, ты ведь жизнью не рискуешь, разве что навлечёшь на себя его гнев. От генерала зависит твоё продвижение по службе, но на улицу-то он тебя не выгонит. Умоляю тебя, придумай что-нибудь. Я знаю, что это дело непростое, но у меня такое ощущение, что всё внутри пылает, — помоги мне, — уговаривал он её, проливая кровавые слёзы.
— Вы говорите неразумно. Вы всегда просите об одном, и если бы я заметила, что госпожа моя готова внимать вам, я бы уж обязательно передавала ваши слова, совершенно не думая о себе. Но ведь это не так. Я очень боюсь, что помочь вам у меня нет никакой возможности. Если, однако, представится случай, я передам госпоже то, о чём вы просите.
Санэтада возликовал и написал письмо:
«Сейчас уже я не могу писать Вам: хотят слухи, что Вы не сегодня-завтра отправитесь во дворец наследника престола. Страдания переполняют меня, выхода моей любви нет, и лучше умереть, чем терпеть такое несчастье. Но мне кажется, что даже умерев, я не смогу покинуть эти места.
Если умру,
О страсти своей не сказав,
То горы в мире загробном
Преградой мне будут.
И вечно буду блуждать я…
Хотелось бы мне, хотя во сне, забыть о своём желании встретиться с Вами и высказать всё это. О моя милая, как мне быть?»
Санэтада отдал письмо Хёэ, послав также набор лакированных коробок с росписью золотом и серебром, в которые велел положить узорчатого шёлка, летнюю одежду, одежду из узорчатого шёлка. Вручая всё это, он сказал Хёэ:
— Тело горит,
В котором любовь
Не прекращает пылать.
Не думай, что слишком тепло
Был я одет.
Поговорив ещё немного с Санэтада, девушка покинула его и передала письмо Атэмия. Та прочитала, но ничего не сказала.
— Уж очень он страдает, напишите на этот раз хотя бы одну строчку, — принялась уговаривать её Хёэ. — Если он умрёт от любви к вам, не будет ли греха на вашей душе?
Но Атэмия так ничего и не ответила.
Санэтада, сердце которого было разбито, скорбел беспредельно. Он вызвал Хёэ и попросил её передать госпоже письмо:
«Снова и снова
Вскипает любовь,
Вся грудь пылает.
Льётся и льётся на этот огонь
Слёз водопад.
Больше уже не будет у меня возможности сказать Вам…»
Он положил в изумительные коробки из аквилярии по золотой шкатулке и вручил Хёэ со словами:
— Если твоя душа,
Что долгие годы молил я,
Безучастной ко мне остаётся,
То, может быть, службу сослужит
Золото этих коробок.
Девушка ответила:
— К чему мне злато,
Что можно исчислить?
Думаю о любви,
Той, что измерить
Не удалось никому, —
и, не взяв подарка, пошла к Атэмия.
— Принесла вам письмо, — обратилась Хёэ к госпоже. — Хоть бы на этот раз написали одну строчку. Советник весь горит и велел сказать: «Если госпожа опять ничего не напишет, я несомненно скоро умру». Страшно смотреть на него.
Атэмия не знала, что делать, долго раздумывала и наконец приписала к полученному письму:
Ликованию советника не было пределов. Придя домой, Санэтада написал:
«Кто ж, как не я,
Долгие годы
Лил горькие слёзы
И каждодневно
Роптал на судьбу?»
Он попросил Хёэ передать это послание, но девушка ответила:
— Вы просили об одном только разе, и мне удалось сказать госпоже о вас и передать письмо. Но больше такой возможности нет, не рассчитывайте на меня. И до того, как было решено, что она отправится во дворец к наследнику престолу, выполнять ваши просьбы было трудно, а сейчас в доме всё пошло вверх дном, и я даже думать об этом не должна. Вы готовы погубить себя, но я ничего не могу сделать. Покои госпожи её братья окружают стеной, там нет ни одной лазейки; с нею всегда её матушка, генерал и старшие сёстры, там и птица не пролетит. Как я вам ни сочувствую, сделать для вас я ничего не смогу. Зачем я вообще взялась за такое дело!
Советник помертвел, у него перехватило дыхание, он посинел, потом покраснел и еле-еле дышал. Хёэ, проливая слёзы, пошла к Атэмия. Санэёри и Санэмаса, услышав о том, что случилось с братом, прибежали к нему и стали горячо молить богов о его спасении. Долгое время Санэтада ничего не воспринимал. Наконец он пришёл в себя и что-то пробормотал, но дыхание его прерывалось.
Когда возле Санэтада не было ни отца, ни братьев, он положил в золотую коробку тысячу золотых рё и отправил Хёэ с письмом:
«Скоро придётся мне
Мир сей покинуть.
Тысячу монет золотых,
Что жизнь продлевают,
Тебе оставить хочу».
Видя, как он ужасно страдает, Хёэ думала: «Какое горе!»
Она ответила советнику:
«Стал ты звездой,
Что ярко сияет
В заоблачной выси.
Смогут ли деньги
Вниз тебя отозвать?
Говоря по правде, и я очень огорчена».
И деньги возвратила.
Долго советник Санэтада был погружён в размышления, чёрно-красные слёзы струились по его щекам, как водопад. Тысячу золотых рё он положил в серебряные кувшины в форме журавлей, по тридцать монет в каждый, и послал в храмы, начиная с семи главных. Он велел читать сутры в храмах на горе Хиэй и в храме Такао[641]. В душе у него было только одно стремление. «Будды и боги Небес и Земли, помогите мне!» — молился он. Санэтада поразмыслил о том, что ещё должен сделать, и отправился на гору Хиэй. Выбрав из сорока девяти монастырей сорок девять святых отцов, заклинания которых славились чудодейственной силой, Санэтада просил каждого из них вместе с шестью монахами молиться Радостному Будде у сорока девяти алтарей. Санэтада сделал им богатые пожертвования и подарки, послал красивого шёлка на облачение. Сам же он в течение семи дней и семи ночей постился и, простершись на земле, молил будд исполнить его желание.
Многие писали письма матери покойного Масаго. Некоторые хотели обосноваться в её доме, а другие — похитить её, и она стала подумывать о том, чтобы перебраться в какое-нибудь уединённое место.
Удобный для житья дом нашёлся у подножия горы Сига, неподалёку от него текла река, вокруг росло множество трав и деревьев, цветов и клёнов. Жена Санэтада с дочерью, никому ничего не говоря, покинули своё прежнее жилище и перебрались на новое место; с ними поехали кормилица, юная служанка и низшая служанка. Женщины выполняли различные обряды и проводили время, играя на кото и других струнных инструментах.
Наступила глубокая осень. По вечерам дул сильный ветер, холод пронизывал женщин до костей, шум водопада наводил тоску. Вдалеке слышались крики оленей. Перед домом ещё продолжали цвести некоторые цветы, другие давно осыпались. Как всё было печально!
Как-то раз госпожа и Содэмия подняли занавеси и сели на веранде перед главным покоем за кото, а кормилица им аккомпанировала.
Госпожа сложила так:
— Осени ветер
Холодом тело пронзает.
Вдали исчезает
Олень бессердечный,
Криком холмы оглашая.
Содэмия произнесла:
— Видеть не может никто,
Как в пустынных горах и долинах
Тысячи разных цветов красками блещут.
Грустно роняют на землю они лепестки,
На судьбу свою негодуя.
А кормилица сложила:
— Вечер в пустынных горах,
Где цикады звенят…
Не от одной росы
Мокры насквозь рукава
Тех, кто думой измучен.
И все трое горько заплакали.
В это время Санэтада, выполнив обряды на горе Хиэй, возвращался домой, а Накатада выполнил такие же обряды в храме Сига и тоже возвращался в столицу. Санэтада, идя с горы Хиэй, увидел на перекрёстке дорог Накатада и спросил его:
— Откуда ты идёшь?
Накатада ответил:
Санэтада рассмеялся:
— В горах я скорблю,
В горах я любуюсь
Ветками клёна в каплях росы,
Но не видел ещё
Пути, что к Прозренью ведёт.
Им захотелось сломать красивую ветку клёна, чтобы принести её в качестве подарка с этих гор. Они посмотрели вокруг и у изгороди дома, где жила госпожа, увидели клён, как будто покрытый парчой глубокого красного цвета.