нешности и обаянию. Я действительно хотел бы отдать дочь одному из них. Но император уже выразил своё желание в отношении Накатада.
— На ком всё-таки государь хочет женить Накатада? — спросила госпожа.
— Вот и я об этом размышляю. Поскольку император сказал, что у него есть какие-то соображения, думаю, что он имеет в виду какую-то из своих дочерей. Очень мне жалко. Таких, как Накатада, среди обычных людей нет, он единственный сын процветающего вельможи, и во всех делах он чувствует себя совершенно уверенно. Это само совершенство. ‹…› Судзуси очень красив, кроме того, он из рода Минамото, после него о других думать не хочется. Вообще-то молодые люди часто хотят посредством женитьбы поправить свои дела, и если семья жены помогает им преуспеть в жизни, им это по душе. А если помощи нет, они считают, что родственники жены ведут себя недостойно, и восторга не проявляют. Что же касается Судзуси и Накатада, тут другое дело. Оба они — прекрасная партия. Когда я на них смотрю, я жалею что у меня не пять или шесть глаз.
— Я хотела бы, чтобы Накатада вошёл в нашу семью, но если император сказал и другим о своих намерениях… — промолвила госпожа.
— Если император изволил сообщить другим об этом, нам говорить поздно.
— Что же делать? — вздохнула госпожа. — Сейчас все хотят жениться на Имамия вместо Фудзицубо. Прямо не знаю, как быть! Я же с детства воспитывала Имамия, чтобы отдать её в жёны Накатада.
— А что мы будем делать с Содэмия и Кэсумия? — спросил Масаёри.
— Их я хотела бы отдать в жёны принцу Хёбукё и правому генералу. Но в доме у правого генерала живёт госпожа из северных покоев, мать Накатада, которую он необычайно любит. Поэтому я не знаю, как поступить.
— Так что же нам с ними делать? — повторил Масаёри.
— Пожалуй, Содэмия могла бы быть для Канэмаса хорошей женой, а Кэсумия отдадим принцу Хёбукё.
— Ты совершенно права. Действительно, у Содэмия такая внешность и такой характер, что её как будто специально создали для правого генерала, а Кэсумия блестяща и, кажется, более интересна.
— Они обе хороши, но их достоинства в глаза не бросаются. Среди моих дочерей Имамия выросла девушкой прекрасной, она только чуть-чуть уступает Фудзицубо. Фудзицубо же несравненна, она совершенно безупречна, у неё ни в чём нет ни малейшего изъяна, — сказала госпожа.
Приближались соревнования борцов. В императорском дворце готовились к этому празднику с особой тщательностью. Наложницы, получившие повеление прислуживать императору, были очень искусно нагримированы. В день соревнований пир состоялся во дворце Человеколюбия и Долголетия. Утром прислуживать императору была назначена госпожа Дзидзюдэн, днём — госпожа Сёкёдэн, вечером — дочь главы Палаты обрядов, все три в окружении юных служанок. Кроме того, при императоре должны были находиться десять наложниц в одеждах с узорами, соответствующих их рангу. Все придворные дамы были в парадных одеждах с самыми удивительными узорами. В этот период расцвета правления даже придворные дамы низших рангов были дочерьми важных сановников, а исполнительницы танца «Пяти мановений» и дамы, выполняющие различные поручения, никому не уступали ни личными достоинствами, ни своим положением. В парадных одеждах и с высокими причёсками четырнадцать дам низших рангов, семь исполнительниц танца, семнадцать исполняющих различные поручения являли великолепное зрелище. Очень красивы были три дамы пятого ранга, имеющие доступ в императорские покои, и дамы из Отделения дворцовых прислужниц, такого доступа не имеющие.
С утра в день соревнований дамы были готовы. Во дворец прибыло множество придворных, начиная с генералов Левой и Правой императорской охраны. Музыканты из Императорской охраны стояли в стройном порядке. Восхищению не было конца.
В тот день борцы в роскошных костюмах, с причёсками, украшенными искусственными цветами тыквы[690], являли удивительную картину. Стражники Личной императорской охраны разбили шатры и ожидали начала праздника. Очарование красивых лиц подчёркивалось прекрасными одеждами. Все, и мужчины и женщины, были в одеждах тёмно-фиолетового цвета, так называемой двойной окраски.
Высочайшие наложницы государя — старшая дочь генерала Масаёри, госпожа Дзидзюдэн, и дочь главы Палаты обрядов должны были лично прислуживать ему. В то время эти дамы пользовались наибольшей благосклонностью императора. Дзидзюдэн прислуживала государю утром. Её красота затмевала красоту всех других дам. Она была в платье из шёлка с цветочным узором, в китайском платье из узорчатого шёлка, в платье со шлейфом, окрашенном травами, в нижнем платье из лощёного шёлка, в красном платье и в китайском платье двойной окраски. Во дворце не было ей равных.
Даже в тот день император не мог забыть, что Канэмаса влюблён в Дзидзюдэн, и думая: «Что же будет дальше?» — переводил глаза с наложницы, которая находилась за занавесью, на генерала, стоящего снаружи. Оба были великолепны, невозможно было найти в них ни одного изъяна.
«Если бы они жили вместе, это была бы изумительная пара, — думал император. — Поселились бы в каком-нибудь дивном месте, с душистыми травами и красивыми деревьями, и весной, когда цветут вишни, или осенью, когда покрываются багрянцем клёны, в полные прелести сумерки обменивались бы уверениями в вечной верности, в глубокой любви и рассказывали бы друг другу о своих чувствах, — ах, какая это была бы исполненная тонкой гармонии, прекрасная картина! Все, кто бы мог их видеть и слышать, были бы очарованы таким сродством душ. Как бы все любовались ими, будь они мужем и женой!» Думая так, он наблюдал за ними и отметил изысканную утончённость госпожи, заметную в любой мелочи приготовленной ею трапезы, а также глубокий вкус генерала, проявившийся в устройстве соревнований. «Удивительно, как похожи их характеры!» — подумал император, и сочинив стихотворение, прикрепил его к особенно красивому цветку патринии и послал придворным, в группе которых находился Канэмаса:
«Красой очарован,
Оминаэси цветы полевые
В саду у себя посадил.
Разве случайно их лепестки
Усыпали капли росы?»[691]
— Сможет ли кто-нибудь объяснить смысл этих стихов? — спросил император.
Первым стихотворение прочитал принц Хёбукё, но смысла понять не мог. Однако поскольку в своём сердце он питал любовь к госпоже Сёкёдэн, он, стараясь не выдать себя, написал:
и передал Канэмаса.
В глубине души Канэмаса продолжал питать глубокие чувства к Дзидзюдэн, но не догадывался, что император подозревает об этом, и раздумывая, какой смысл вложил государь в своё стихотворение, он написал:
«Если на бедное поле
Оминаэси цветы
Пересадят,
Полынь как царицу
Будет их почитать» —
и передал генералу Масаёри.
«Странно! — подумал тот. — Сейчас императору прислуживает моя дочь, Дзидзюдэн. И если государь именно в это время пишет такое стихотворение, это, по-видимому, неспроста».
«Никогда не хотел,
Чтобы этот прекрасный цветок
В диком поле терялся.
Пусть вечно он украшает
Роскошную изгородь!» —
написал он и передал Накатада.
Накатада, прочитав, сразу же понял, о чём тревожился Масаёри, и написал:
Стихотворения поднесли императору. Прочитав их, он проник в смысл каждого стихотворения. Было ясно, что принц Хёбукё имел в виду Сёкёдэн. Прочитав стихотворение Канэмаса, император подумал: «Как удивительно, что он написал всё так, как я и предполагал», а прочитав стихотворение Накатада, он начал неудержимо смеяться.
— Почему ты так понял то, что я написал? — спросил он у молодого человека.
— Я не очень хорошо проник в смысл вашего стихотворения, — ответил тот. — Но неужели я совершенно ошибся, написав ответ?
— Ты всегда ловко прикидываешься, что ничего не понимаешь, — сказал император и никак не мог перестать смеяться.
Тем временем начались соревнования. Борцы левой и правой команд выглядели великолепно. До двенадцатого тура счёт был одинаковым. «До сих пор ни та, ни другая команда не добилась победы. Сейчас нужно провести ещё один, решающий тур», — сочли распорядители.
Для участия в соревнованиях в левой команде из провинции Симоцукэ прибыл знаменитый Наминори. ‹…› Он приезжал в столицу уже три раза и в какой-то год выступил один раз в соревнованиях, а потом соперников у него не оказалось, и ему пришлось возвратиться ни с чем. Это был самый сильный борец во всей стране. Масаёри думал: «Во всей левой команде нет никого, кто бы мог выступить против Наминори. На этот раз исход соревнования определён. Но борьба между соперниками будет упорной ‹…›».
Левая сторона надеялась на Наминори, правая — на Юкицунэ, с обеих сторон горячо молили богов о победе ‹…›, но никто из борцов не мог быстро одержать победу.
Солнце ещё стояло высоко. За столом императору теперь прислуживала госпожа Сёкёдэн. Приближалось время вечерней трапезы, во время которой подле государя должна была находиться дочь главы Палаты обрядов, но она, обратившись к Сёкёдэн, сказала:
— Пожалуйста, прислуживайте государю и сейчас. Я сменю вас попозже. — И Сёкёдэн оставалась подле императора до самого захода солнца.
Соревнования были очень напряжёнными, участники из правой и левой команд выходили бороться под звуки беспрерывно исполнявшейся музыки. Император не отрываясь смотрел на это захватывающее зрелище и не обращал внимания на Сёкёдэн, прислуживавшую ему за столом. Он не замечал ни её блистательной внешности, ни её великолепных одежд. Но наконец в перерыве между схватками, когда борцы удалились со сцены, он взглянул на неё. В лучах заходящего солнца всё красивое выглядит ещё лучше — и Сёкёдэн показалась ему привлекательнее, чем обычно. Император перевёл глаз