Фудзицубо велела Хёэ передать молодому человеку: «Почему вы пришли сюда? Я не должна была бы разрешить вам скрываться в моих покоях».
— Ты время от времени прислуживаешь здесь, вот и я решил подражать тебе, — в шутку ответил Накатада девушке и прибавил: — Но по правде говоря, очень жаль, что вы не видели такого замечательного зрелища…
— Госпожа последнее время нездорова и никуда не выходит, — объяснила Хёэ. — А какая команда победила?
— Что за глупый вопрос! — засмеялся Накатада. — Конечно же, победила левая команда. Разве я не военачальник Левой императорской охраны?
— Именно поэтому я и думала, что левые не победят, — отпарировала Хёэ.
— Языком-то легко молоть, — поддразнил её молодой человек. — Нет-нет, на тебя я никогда не сержусь. Право, жаль, что вы не присутствовали на празднике. Я-то надеялся, что твоя госпожа обязательно прибудет. Танцы исполнялись те же самые, что всегда, но танцевали особенно виртуозно. Однако госпожа твоя не глядела, а это всё равно что расстилать ночью парчу.
— А не поиграете ли вы здесь немножко? — спросила Хёэ.
— Нет, ни за что. Вот разве что вместе с твоей госпожой.
Так они говорили о том о сём, и Фудзицубо отвечала через Хёэ.
— Когда приезжают иноземцы, например из Когурё, нужен толмач, но со мной-то к чему разговаривать через толмача? Разве это не странно? — спросил Накатада.
— Вы так искусны в корейской музыке[703], что вас принимаешь за иноземца, — ответила Фудзицубо.
Наступил вечер. Повеял прохладный осенний ветер.
— Ветер осенний
Дышит прохладой.
Белое платье надев… —
пропел задумчиво Накатада и заиграл на кото, стоявшем перед ним[704].
— Если вы так поёте, значит, где-то есть женщина, которая вам доверилась, — заметила Хёэ.
— Только здесь могла бы быть такая женщина, — вздохнул он.
— Но ведь говорят: и в полях, и в горах… — продолжала девушка.
— Это о буре в человеческом сердце!
— А когда говорят: попутный ветер?
— Он уже превратился в холодный ветер осени, — ответил молодой человек.
— Впрочем, в небесах раздаются звуки.
— А что если выйти наружу? — продолжал Накатада.
— Прошла весна, и в поле не слышится больше шума работ. Ну, что? — не сдавалась та.
— Что же можно услышать, если осенний туман всю землю окутал?
— Никак не рассеется густой туман, и ничего различить не могу я, — произнесла она.
— Никак не иссякнет в сердце любовь, и живу я в печали, — вздохнул Накатада.
— Но многие были бы рады принять вас в своё жилище, — промолвила она.
‹…›
— Ведь говорят: средь облаков жилище он ищет, — продолжала девушка.
— И видно только луне, как бродит он средь облаков.
— Но ведь это только белые облака! — воскликнула Хёэ.
— Я хочу сказать серьёзно, — изменил тон Накатада. — Луна и солнце ‹…›. Почему время проходит, а всё так и остаётся нерешённым? И в конце концов обо мне, по-видимому, даже не вспомнят.
— Луна не светит, что же я могу разобрать? Ведь сегодня последний день месяца, — уклонилась от ответа Хёэ.
– ‹…› Странно, что как только заведёшь серьёзный разговор, все от него уклоняются. Нет, не тебя я имею в виду. Бессердечно сажать человека всегда у изгороди. Нет ничего печальнее на свете, чем одинокая жизнь, — продолжал Накатада. — О, моя милая! Напрасно я жду от вас участия! Руки устали, но сам собой распускается узел[705]. Сейчас уже что говорить…
Услышав это, Фудзицубо решила ответить молодому человеку:
— Разве не развязывают шнурка у вьюнка «утренний лик»[706].
— Если уж поднялся ветер, то пусть он принесёт пользу, — сказал Накатада. —
И нет рассвета, чтобы слёзы не лились на моё одинокое ложе. Фудзицубо ответила:
Кто будет утверждать, что нет таких, кто не забывает своих клятв?
— Наговор! — воскликнул Накатада. —
Не устаёт ветер осенний
Листвой деревьев играть
В этом саду.
Напрасно его
Непостоянным считают.
Кажется, нет никаких доказательств — в чём же моё непостоянство?
Фудзицубо на это ответила:
— Стоит осеннему
Ветру подуть,
Как листья хаги желтеют.
Как же не звать
Этот ветер непостоянным?
Какое уж тут доверие!
— Разве это всё не из-за вас? — ответил Накатада. —
Как только дохнет
На листья хаги
Ветер осенний,
Забьётся сердце у девы,
Что милого ждёт с нетерпеньем.
Фудзицубо засмеялась:
— Ветер вокруг
Изгороди цветочной
Напрасно шумит.
Ни один из цветов
Ему не ответит.
— Ах, как это досадно! — вздохнул молодой человек. —
Листья хаги
К ветра порывам
Равнодушны остались.
Но нет ли живой души,
Чтоб тайно его призывала?
В то время слуги, посланные из дворца Человеколюбия и Долголетия, повсюду искали Накатада, но найти не могли. «Неужели он ушёл?» — негодовал император. Слуги отправились в караульню Императорской охраны, Накатада там не было, но сопровождающие его сидели на месте.
Император требовал найти молодого человека:
— Только что из шатра Левой охраны слышались несравненные звуки цитры, Накатада не мог уйти далеко. Но если он ушёл домой, непременно пошлите за ним. Все поиски были тщетными.
— Я во что бы то ни стало хочу видеть Накатада. Неужели никто не может его найти? Знаешь ли ты, где он скрывается? — обратился император к Канэмаса.
— Он только что был здесь. Разве уже ушёл? Да, его тут не видно, — ответил тот.
— Если он ушёл, пошлите за ним, — приказал император.
— Не похоже, чтобы он ушёл. Это было бы странно, — сказал Канэмаса. — Вот и военачальник Судзуси здесь. Может быть, вы велели, чтобы он поиграл на кото? Тогда он сбежал, услышав об этом. Поистине, он странный человек. Как только речь заходит о кото — скрывается бесследно. Не приказать ли вам для видимости унести инструмент и не отпустить ли придворного Судзуси? А то он чего доброго и вправду уйдёт домой, — сказал Канэмаса.
— Я согласен, — сказал Судзуси, встал и отошёл немного от императорского сиденья. Увидев Ёридзуми, он сказал: — Я ухожу. Если меня будет звать государь, скажите, пожалуйста, что я играл на лютне ‹…›. — Он говорил не настолько громко, чтобы Накатада мог его услышать.
Судзуси отправился во дворец, где проживала Фудзицубо.
— Кто там? — спросил Накатада.
— Это Судзуси, — был ответ. — Государь очень сердится, что ты исчез. Со мной ты поступаешь так, что кстати вспомнить об осеннем ветре[709]. Ты взял и спрятался. Император требует разыскать тебя во что бы то ни стало.
— Тише, тише, молчи! — сказал Накатада.
— Твой отец по приказу императора повсюду тебя разыскивает. Нехорошо так относиться к родному отцу! — продолжал Судзуси.
— В такой день, как сегодня, никто не признает ни отцов, ни детей.
— Государь велел мне поиграть на кото и так настаивал, что я не знал, как быть. Всё это по твоей милости, — пожурил друга Судзуси.
— По моей милости на тебя сыпалась бы только благодать, — ответил Накатада.
Тем временем из дворца вынесли закуску на подносах из светлой аквилярии.
— Нынешний день принёс мне одну досаду, — сказал Судзуси.
— Какую? — поинтересовался Накатада.
— Я думал, что сегодня тебя обязательно призовут к государю, — начал объяснять Судзуси.
— И что же тебя огорчило? — удивился Накатада.
— Ты бы мог доставить императору удовольствие в десять раз большее, чем Наминори из левой команды своей победой. И я, предполагая, что ты будешь во дворце, приготовил кое-что со своей стороны. ‹…› Государь на моё сожаление не обратил никакого внимания; и я думаю, это потому, что он не расположен ко мне.
— И мне так показалось. Когда я играл на органчике, я думал: если бы Судзуси был рядом! — сказал Накатада.
— А не поиграете ли вы сейчас оба немножко для меня? — раздался в это время голос Фудзицубо.
Пока Судзуси и Накатада разговаривали о том о сём, чины Правой императорской охраны были посланы в дом Канэмаса, а Накаёри вместе с несколькими младшими военачальниками в поисках Накатада обходил все дворцовые строения. Сам Канэмаса в сопровождении прислуживающего мальчика отправился в караульные помещения и велел спросить у стражников, не покидал ли дворец Накатада и стоит ли ещё у ворот его экипаж. Ему ответили, что никто не видел, чтобы он ушёл, а экипаж с сопровождающими так и стоит на месте. Тогда Канэмаса обошёл все дворцовые помещения, начиная с покоев императрицы, затем караульные помещения, павильоны наложниц императора. Приблизившись к покоям Фудзицубо, он услышал, как Накатада играет на цитре, а Судзуси — на лютне. Поскольку оба были очень знамениты, они изменили свою обычную манеру игры, чтобы их не могли узнать, но у Канэмаса был тонкий слух, и он решительно направился к молодым людям. Накатада хотел было скрыться, Но Канэмаса остановил его:
— Тебя призывает император, почему же ты сидишь здесь? Ступай к государю!
— Скажите, что я ушёл домой. Я сейчас очень расстроен, ручаюсь ужасно и не могу появиться перед государем, — начал было Накатада.