такое сыновний долг. Да и выдержал ли бы ты путешествие? Я не предлагаю тебе подобных злоключений. Не проще ли поиграть вот на этом кото, которое уже настроено? Если ты, не пускаясь ни в какие опасные странствия, сыграешь на этом инструменте всего одну пьесу, я буду столь же доволен, как если бы ты добыл эликсир бессмертия или цветы удонгэ. Выпивший эликсир бессмертия будет жить десять тысяч лет, и китайский император, поручив своим подданным столь трудное дело, добивался долголетия, а искавшие цветы удонгэ надеялись, что спасутся от смерти. И то, и другое ищут сожалеющие о быстротечности жизни. Могу ли я послать тебя в страну злых духов или на гору Хорай только потому, что сегодня ты проиграл в шашки? ‹…› Я так привык видеть тебя рядом с собой. Если бы я отправил тебя в дальние страны с таким страшным поручением, как бы я впоследствии жалел об этом! Родители, воспитавшие тебя, ещё живы, — как бы потом я мог смотреть на их скорбь? А если бы за время, когда ты стремился бы к горе Хорай в поисках эликсира бессмертия, случилось мне умереть, к чему тогда этот эликсир?
— И всё-таки найти Хорай было не так уж трудно. Только эликсир бессмертия весь улетучился, — сказал Накатада.
— Однако сегодняшним вечером мне кажется, что я нахожусь во дворце Сиванму[720], — возразил император.
— И дворец охраняют маленькие мальчики и девочки[721], — продолжал Накатада.
— Море беспредельно, ветер силён — к чему пускаться в такой путь?
Накатада, изложив в стихах свой отказ играть на кото, преподнёс стихи императору.
«Ничего не поделаешь! — подумал император. — Как жаль, что мне приходится ему уступить! О чём же мне попросить его вместо игры на кото?» Он с давних пор мечтал встретиться с матерью Накатада. Когда-то он писал ей письма, надеясь получить ответ. Потом он вспоминал о ней с грустью, он не знал, жива ли она. Теперь же ему было известно, что она жива и что, как ему рассказывали, обладает редким талантом и по-прежнему красива. И вот император решил воспользоваться своим выигрышем, чтобы послать ей письмо.
— Так ты решительно отказываешься играть? — спросил он у Накатада. — Если сам не можешь играть, укажи кого-нибудь, кто играет на кото так, как ты.
— Только Мацуката владеет традицией, которая сохраняется в нашей семье.
— Его я время от времени могу слышать. И никого другого нет? — допытывался император.
— Никого.
— Подумай хорошенько! Так уж и нет? — настаивал император.
— Никто не приходит мне на ум.
— А среди женщин? Может быть, есть кто-нибудь среди женщин?
— И среди женщин нет никого, — сказал Накатада. Его стали тревожить вопросы государя. — В нашей семье и со стороны отца, и со стороны матери женщин мало, — продолжал он. — Женщины вовсе не знают музыкальной традиции, да и мужчины не знают, если не считать Мацуката. Среди же родственников матери кто-то, кажется, перенимал у моего деда секреты мастерства, но этот человек особыми талантами не блистал…
— Хорошо, оставим их, — произнёс император. — Но неужели твой замечательный дед никому не передал своё искусство? Вряд ли такое возможно. Поскольку ты обязан исполнить моё желание, приведи-ка сюда этого человека! Поспеши! Если ты и этого не сделаешь, ты меня очень огорчишь.
— Меня в своё время обучили этой традиции, но я всё забыл, ничего уже не помню. Полагаю, что моя мать, которая меня учила, также всё забыла, — сказал Накатада.
— Твоя мать, наверное, считает, что я не помню её, но это не так, — признался император. — Я был бы тебе очень признателен, если бы ты, не поднимая лишнего шума, доставил её во дворец.
— Я думаю, что моя мать действительно всё забыла, — продолжал Накатада. — К тому же она догадается, что вы хотите послушать её игру, и ни за что не поедет со мной.
— Не медли! Если ты не привезёшь сюда свою мать, я тебе никогда этого не прощу, — сурово произнёс император.
«Делать нечего. Придётся подчиниться», — подумал про себя молодой человек и, не говоря ни слова, повернулся и пошёл к выходу.
Канэмаса, заметив это, окликнул его:
— Государь так хотел тебя видеть, почему же ты уходишь? Куда ты направляешься? Что за странности, ты вечно в каком-то возбуждении. Да веди же себя прилично, успокойся.
— Я должен выполнить приказ государя! — ответил тот.
— Ну, тогда я молчу.
Накатада вышел в ворота Левой императорской охраны[722]. В тот день отец его прибыл во дворец в особенно красивом экипаже, который ждал у ворот, и Накатада, сев не в свой, а в этот экипаж, отправился домой в сопровождении свиты отца.
Итак, Накатада покинул императорский дворец и прибыл в усадьбу на Третьем проспекте. Мать его была в домашнем платье. Она только что вымыла волосы и когда Накатада поднялся на веранду, как раз сушила их.
— Ну как? — спросила она. — Кто победил в соревнованиях?
— Левые выиграли, — ответил сын.
— Как жаль! — вздохнула госпожа. — Я надеялась, что победит правая команда, и здесь соберётся много гостей. Очень жаль, что выиграли левые.
— Ты меня обижаешь, — упрекнул её Накатада. — Ты должна была бы радоваться, что победила команда той стороны, в которой служу я. Ты любишь меня меньше, чем отца.
— По правде говоря, я очень рада тому, что победила твоя сторона, — засмеялась госпожа. — Но я старалась устроить пир, а теперь мне грустно, что к нам никто не придёт.
— Все чины Левой императорской охраны, начиная с самого генерала, собрались во дворце ‹…›, — принялся рассказывать Накатада. — Нынешний праздник во дворце замечателен, несравненен. Левая охрана победила и сейчас затеяла небывалое, Правая охрана, как всегда, в ударе, обе команды-соперницы очень своеобычны. Левая команда-победительница превзошла самое себя в изобретении развлечений. Во дворце собрались все знаменитые танцовщики и музыканты-виртуозы из Музыкальной палаты исполняют различные пьесы. Я, глядя на всё это, пожалел, что наслаждаюсь один, и вот приехал за тобой!
— Как же я увижу то, что исполняется перед императором? — удивилась его мать.
— Я всё устрою так, что ты сможешь всё хорошо видеть, — стал уверять её Накатада. — Думаю, что такая музыка звучит только в раю Чистой земли. Мне очень хочется, чтобы ты полюбовалась этим зрелищем. Поедем, собирайся побыстрее!
— Мне кажется, что это всё-таки неразумно, — колебалась она. — Потом, я в нерешительности: что подумает об этом твой отец?
— Мы об этом никому не скажем. Ни о чём не беспокойся. Поехали скорее, — торопил её Накатада.
— Как это ни безрассудно, после твоих рассказов мне захотелось взглянуть на праздник.
— Почему ты мне не доверяешь? Разве я стал бы подбивать тебя на какое-нибудь сумасбродство? Право, досадно. Уж настолько-то я разбираюсь в жизни. Поспеши же! Выбери красивое платье, оденься так, чтобы все изумились, увидев тебя.
— Если хорошенько поискать, то платье, какое тебе хочется, я найду. А где же мне взять другое лицо? И не помню, куда это я его заложила, — пошутила госпожа.
— У нас есть время, чтобы хорошенько поискать. Что ж, на поиски!
— Займёмся приготовлениями… — говорила госпожа и спешно сушила волосы. — Ты, кажется, чем-то озабочен, но не говоришь…
— Мне жаль, что соревнования окончились таким образом. Меня самого поражение правой команды радует, но для отца ничего радостного в этом нет, и больше всего ему обидно, что правая команда проиграла всего одно очко. Потом мне стало досадно, что ты не видишь праздника. Возьми с собой дам, которые помогали тебе в приготовлении пира на случай победы правой стороны. Садитесь все в экипажи, а я поеду верхом.
Кроме экипажа генерала, украшенного листьями пальмы арека, Накатада велел приготовить ещё три экипажа для сопровождающих дам и сказал Кунитоки, помощнику главного конюшего:
— Выбери в конюшне самую лучшую лошадь, вели её оседлать и выведи во двор.
— Говорят, что существуют так называемые кони-драконы, но для вас я приготовлю лошадь, которая ни в чём им не уступит. Таких лошадей найдёшь только в императорских конюшнях, — сказал тот.
— Ты сам пас коней в поле ‹…› — сказал Накатада.
— Приближается время осмотра лошадей, для конюшен нужно будет отбирать из тех, которые пасутся на пастбищах в провинциях, — ответил Кунитоки.
— Бывает, что лошадей слишком много… — заметил Накатада.
‹…›
— На этой лошади я и поеду, — решил Накатада. — Приготовь её.
— Похоже, что вы так и остались непостоянным в душе, — усмехнулся тот. —
Подул ветер, и Накатада, собираясь возвратиться в дом, произнёс:
— Осень настала.
Ночью прохладной
Пускаюсь я в путь.
А одежда для смены
Так же тонка, как и раньше[724].
— Но если говорить серьёзно, как мне снарядить для вас лошадь? — спросил Кунитоки.
— Возьми седло уцуси. Прочее снаряжение не соответствовало бы случаю[725].
— В свите все едут без седла уцуси. Если на вашей лошади будет это седло и вы поскачете быстро, за вами трудно будет поспеть, — заметил конюший.
— Для сопровождающих сойдут обычные сёдла, — велел Накатада. — Я хоть человек незаурядный, но этого ещё не признают, поэтому веду себя осмотрительно ‹…›.
В конюшне у Кунитоки было тридцать с лишним лошадей, но ни одна из них не могла сравниться с лошадью, подаренной Накатада в Фукиагэ. Кунитоки взял седло уцуси, оседлал эту лошадь и вывел её.
Тем временем госпожа высушила волосы и расчесала их гребёнкой, надела платье из узорчатого шёлка с цветочным рисунком, белое платье со шлейфом с тёмно-синими узорами и парадное китайское платье. Поскольку было прохладно, она надела кроме того накидку из узорчатого лощёного шёлка, красное платье и тёмно-фиолетовое платье. Наряд её был великолепен. «Никаких роскошных платьев не нашла, пришлось одеться вот во что», — сказала она. В сопровождении шести дам, четырёх юных служанок и двух низших прислужниц она появилась на коленях на веранде.